Галина Артемьева - Несчастливой любви не бывает (сборник)
Но папка сам-то понемногу сдавал. Он уже не мог дождаться до дома, где всегда пока еще было что выпить и чем закусить, и где-то перехватывал на пути, со случайными встречными. Мамка ждала, злилась и начинала одна, без него, чтоб доказать, что и ей не скучно, что и она себе веселье найдет, раз так.
По выходным, правда, отдыхали еще культурно, деды с бабками подтягивались. Пельмени, а то и котлеты варганили из ворованного мяса. Где-то наладились воровать, с кем-то там договорились и неуюта не чувствовали. Хотя в магазины уже практически ничего не завозили, но магазины были ни при чем уже после главного – алкогольного сигнала. После выходных все болели. Стонали утром в понедельник, кряхтели, но на работу шли. Серёнька сам топал в детский сад. Там пройти было – всего двадцать детских шажков. Кормили нормально, добавки – сколько хочешь. Кто плохо ел, тех заставляли, не выпускали из-за стола играть.
К школе он лучше всех был готов, в пять лет читал, считал до ста и писал крупными буквами, но довольно стройно. В конце мая, перед первым его школьным годом, мать родила девчонку, сестричку Светку. Она сама говорила, что решила рожать, чтоб всей семьей начать новую жизнь. Тут еще и до родов перемены были лихие. Батяня больше не работал, там у них все позакрывалось и посокращалось. Деды с бабками были пенсионерами (пенсии – смех один получать), на огородах во всю силу работать уже не могли, а выпить – вынь да положь в любом случае, к тому же полезли из них всякие хронические болезни. Мать одна работала. И вот она подгадала так родить, чтоб немножко повыкармливать до сентября Светланку, а потом пусть отец с ней сидит, раз у него работы нет. Она читала в журнале «Смена», что такие варианты существуют и это очень скрепляет семью. Потом она очень надеялась, что благодаря Светке пьянка в доме поутихнет и все пойдет по той колее, о которой мечталось ей с подругами лет в четырнадцать-пятнадцать. Ну там – муж – волшебный рыцарь, опора жизни, дети – прекрасные цветы, как с шоколадной обертки, она – сама красавица хоть куда, но верная мужу, потому что любит навек.
Меж тем деньги в школе платить перестали. Муж мирно сидеть с младенцем отказывался, скучал. Он брал на дом чужие телевизоры, фены и прочее добро, в два счета чинил их, а на вырученные деньги добывал себе веселье. Поддатый, он мирно уживался с орущей мокрой Светкой, пел ей песни и рассказывал армейские истории, пока не засыпал сам. Уроков у Серёги было мало, к тому же он все знал и скучал в классе. Он стремился домой, боясь за маленькое живое существо, не умеющее постоять за себя. Светка всегда оказывалась зассатая-засратая и худая лицом от напрасных слез. Он мыл ее, пеленал и кормил из бутылки. Тогда она на глазах делалась красивой, щекастой. Когда мать приходила, все было в порядке. Отец и дочь спали. Сын тут же просился гулять и исчезал до ночи. Мать не волновалась за Светку, под присмотром отца пропасть она не могла.
Серёга же в то время, когда он якобы гулял, вовсе и не гулял, а ездил на разведку в Москву. Что-то ему подсказывало, что надо разобраться в обстановке, понять, откуда все-таки у людей берутся деньги, раз в его семье они водиться перестали. И если в других местах деньги есть, то как сделать, чтоб часть их попала к тем, кто в них нуждается, например к нему. Матери с отцом он уже не очень сильно доверял. То есть доверял, но не на все сто. В них была слабость и ненадежность. Мнение меняли по сто раз на дню. Мать ревела чуть что, пойду, мол, в уборщицы к богатым, как Светка чуть подрастет. Ну и шла бы. А то только ревела и ходила исправно в свою школу, где уже год денег не получала. Отец по пьяни все оплакивал свои золотые руки. «Вот этими самыми руками, вот этой самой головой!… А теперь…» Как на похоронах. Ну, похороны обычно длятся день, а потом начинается опять жизнь. А у этих – просто каждый день похороны. То ревут, то ругаются, то поддают. Вот Серёга и ездил разобраться, везде ли так. В электричках билета с него не спрашивали, вообще как-то редко спрашивали билеты тогда. Он приезжал в самый центр, к трем вокзалам. Но там ничего было не понять: шум, грязь, ворье. Сколько раз Серёга видел, как воры прут у теток кошельки из сумок, а те стоят, как коровы бесчувственные. Он-то все видел из-за своего малого роста: глаза получались на уровне воровской руки. Значит, у воров деньги были. Серёга чувствовал в себе силу научиться их ремеслу, но отказался от этого дела. Жалость мешала. Он так и представлял, как тетка плачет над украденными деньгами, а дома дети ждут и надеются. Он выбирался от вокзалов на Садовое кольцо, смотрел на красивые магазины, рестораны. Из магазинов выходили невиданные люди – огромные мужики и нарядные, как принцессы, девки, они толкали перед собой огромные железные тачки с яствами, как из скатерти-самобранки. Вот где деньги-то! Один– единственный раз и ему перепало. «Эй, пацан, – позвал бычьего вида дядька, – ну-ка, закинь-ка все это дело в багажник». Серёга закидывал, пока богатей покупал цветы у бабки. Перед своей телкой красовался. И потом подал Серёге зеленую деньгу из пачки, красиво так подал, не свернутую, а чтоб была видна цифра 10 напоказ. Серёга цапнул и слинял, потому что понимал, что это удача на новенького и что не один он тут такой. А за такое везенье можно жизнью заплатить.
Он уже тогда, сопляком семилетним, решил, что, если какую денежку сшибет, тратить не будет ни за что, пока все идет как идет. Он решил прятать, что получится, на черный день. И прятать придумал хитро, чтоб отец в момент жажды не нашел – он был мастер мамкины заначки отыскивать.
Деньги добывались очень помаленьку. Он и сам понимал, что слишком мал еще, подрасти надо. Но все равно упрямо ездил в столицу набираться уму-разуму.
На какое-то время семье помог несчастный случай. Угорели материны родители. Слишком рано трубу у печки закрыли, что ли. Короче, не стало их. Осталась справная квартира, хозяйство, участок, садовый домик. Все это удалось продать: как-никак к Москве близко, а деньги не сумасшедшие, как там. Опять зажили с деньгами. Куртку Серёге купили на вырост, сапоги зимние, ботинки. Отец пристроился в какой-то кооператив, чего-то там мастерил по здоровью, коврики какие-то электрические чудодейственные. Светку отдали в детсад. Слушалась она только брата, он был главный авторитет. Серёга на некоторое время усыпил бдительность, перестал в Москву наведываться, в голове пока планы разные держал. Надо было обзавестись другом и держаться вместе. Вдвоем отбиваться легче в случае чего. Варианты вырисовывались разные.
Например, петь в подземном переходе. Но не в простом, а возле сытого-пьяного места. Чтоб публика шла к своим машинам по переходу, а там – песня. Деньги б были. Опять же – конкуренция. Хорошие места не одному ему нужны. Попробовать все равно не мешало. Потом помощь при супермаркете. Дело верное. Машины мыть тоже можно. Можно рекламы по ящикам разносить, но тут его точно пока не возьмут, мал слишком. Он решил в любом случае пока переждать. Пока дома есть еда и Светка надежно пристроена.
Естественно, деньги кончились. Отцовские электрические коврики тоже. Правда, матери начали платить зарплату. Пили они с отцом вечерами на пару. По утрам она как-то все-таки собиралась и шла учить детей уму-разуму. К этому времени Светка уже тоже училась в школе, отличаясь, хоть и не очень сильно, от других детей своим внешним видом. У матери не хватало сил постоянно следить за чистотой одежды и обуви дочери, всю энергию вычерпывала работа.
Туго стало со жратвой. Есть хотелось постоянно, а не было чего. В школьном буфете давали какие-то крохи, а хотелось нормального и чтоб много, как раньше. Хлеб, правда, был, картошка, чай, но сахара не хватало, хотя он даже снился ночами во всем своем сыпучем изобилии. Серёга опять принялся за былые путешествия. Он жадно прислушивался к тому, о чем толкует народ в пути. Кто не спал и был способен общаться, ругал все окружающее пространство – как географическое, так и историческое. Взрослых людей раздражало прошлое, настоящее и будущее. А также внешние и, главное, внутренние враги, погубившие все былое, которое тоже было говнистым, но хоть можно было продохнуть, если не гнать волну, а сейчас так за горло взяли, что даже взвыть в полный голос не получится. Постепенно вычленились в Серёгином сознании группы лиц, наиболее виноватых в бедственном положении пассажиров электропоездов Казанского направления. Это были: дерьмократы, черножопые и жиды. Взрослым, конечно, видна голая правда, но про свои беды он понимал так – не пили бы мамка с папкой, хотя бы нормально в огороде работали, так у них хоть банки закрученные с огурцами-помидорами-перцами не переводились бы всю зиму да деньги винные тратились бы совсем на другое. На детей, например. Себе он обещал не пить, ни сейчас, с родителями, ни потом, когда вырастет. Ни капли, ни под каким видом. И Светке все время говорил: смотри, чтоб не пила никогда и ни с кем, иначе откажусь от тебя. Этого она боялась, головой мотала, за руку цеплялась: не буду, не буду, ни за что!
