Кира Сапгир - Двор чудес (сборник)
Каинов лапидарий[12]
Мусорный бесхозный август – воскресное время года. Город пуст – все поуезжали. Жены от мужей. Мужья от жен – и вольноотпущенники сидят по кафе, выслеживая дичь…
В августовском пыльном безвременье хорошо бродить по средневековому кварталу Марэ. Там, в Марэ, у меня «свое» место. Тенистый круглый сквер имени Жоржа Каина (Georges Cain), названный в честь основателя и первого хранителя музея Карнавале.
Каинов сквер возникает как-то сам собой. Просто на повороте с улицы Вольных Горожан к Языческой поверх кованой решетки внезапно взмыла зеленая кипень. А войдя туда, обнаружишь лапидарий.
В сквер Каина свозят древние камни, осколки и останки разрушенных дворцов и храмов, которые на пощадило всеразрушающее время вкупе с войнами, революциями и османовскими перестройками.
В сквер идешь по Языческой, мимо монтаньярского храма, посвященного Верховному Существу – культа, внедренного Робеспьером.
На фронтоне капища статья из Декларации, принятой 7 мая 1794 года Национальным конвентом: «Французский народ признает Верховное Существо и бессмертие души».
(Вскоре культ Разума потребовал человеческих жертвоприношений – и 10 термидора 1794 года в жертву Верховному Существу был принесен главный адепт – сам Неподкупный!)
* * *…Хорошо здесь! В темной зелени кирпичной ограды смеется каменная женская головка. В кудрявой мураве среди бело-желтых крокусов играют в прятки каменные фавны. Греются на солнце кариатиды. На темно-серых античных капителях покрытый черно-серебристой патиной акант, оскаленные маски горгон. В колючем кустарнике дремлют стелы с драгоценными орнаментами и бесценным прошлым.
В центре мощные смоковницы водят хоровод вокруг каменной чаши, поросшей по ободу нежной муравой. В центре чаши среди роз цвета зари стремительно рвется вперед и вверх бронзовая «Аврора» – творение скульптора Магайе, некогда украшавшая собой Версальский парк.
В сквере Каина своя фауна. Англичанин в черном фраке круглый год, сидя на газоне, дует из горла ледяное шампанское. Молодой чахлый хасид в пейсах и филактериях листает порножурнал, раскачиваясь, как на молитве. Рыжий швед (из соседнего Культурного шведского центра) занимается йогой. Кто-то курит травку. Кто-то чиркает в блокнотике. Кто-то щелкает клавишами компа.
В Каинов сквер я прихожу читать. Прихватив наугад книгу с полки, кладу ее в сумку вместе со сладко-вонючим кокосовым маслом, повязав на голову шелковую косынку (чтобы солнце не напекало), устраиваюсь с ногами на скамейке близ кирпичной стены, увитой вьюнком, напротив павильона Лепельтье[13].
…Вот и этим августовским воскресным утром в мечтательном настроении я устроилась с ногами на заветной скамейке, раскрываю книгу со стихами. Открываю наугад, читаю:
С милицейских мотоциклов
Документы проверяют.
По наклонной, по наклонной,
По наклонной я качусь.
Я законный, я исконный
Ультралюмпенпролетарий.
Кроме секса, кроме страха,
Я лишен гражданских чувств[14]…
– Не могли бы вы уступить нам эту скамейку? – раздается голос прямо надо мной.
На книгу падает тройная тень. Я поднимаю голову. Между мной и солнцем – троица девиц в топиках. Девицы с хрустом жуют луковые чипсы, по очереди запуская руку в страшно шуршащий целлофановый пакет. Вытирают жирные пальцы о засаленную бумажную салфетку (одну на троих).
– Не могли бы вы пересесть на другое место? – настаивает одна из девиц. – Видите ли, нас пока трое, но четвертая вот-вот подойдет, и мы хотим сесть здесь все вместе!
…Нахалки! Не видать вам моей скамеечки, как аттестата зрелости!
Чипсовые продолжают топтаться у меня над душой. Над самой головой слышится громовой хруст, перемалываемых в три челюсти чипс.
– Извините, но я первая! – возражаю я. И, вслед за Диогеном, добавляю: – Не заслоняйте мне солнце!
Все же осада снята. Девицы неохотно удаляются, недовольно оглядываясь, оставляя за собой вонючий шлейф пережженного рапсового масла. Рассаживаются рядком на соседней скамье – на самом солнцепеке (ага, а моя-то лавочка в полутени!). Толкая друг дружку локтем, неодобрительно перешептываются, неприязненно поглядывая в мою сторону.
…А нам все равно! Спускаю с плеч лямки сарафана, намазываюсь маслом, закрыв глаза, поднимаю лицо к небу – солнечный ключ замыкает веки…
Покой мне только снится! На свободный край «моей» скамейки откуда ни возьмись, с размаху хлопается мымра! Серое мятое платье. Серое мятое лицо. Немытые патлы, выстриженные фестонами, видимо, в приступе глубокой нелюбви к себе.
Мымра пристраивает на скамье, впритык к моим ступням, шершавый бумажный пакет из «Макдоналдса». Серая рука шарит с шорохом внутри пакета. Вот она извлекла из пакета банку «Кока-колы лайт». Дернула за жестяную чеку (банка смачно чавкает). Пьет шипучку, громко икая. С шумным шипением газировка льется в глотку, заглушая птичий щебет.
Допив шипучку, мымра внезапно вскидывается, несется, как ошпаренная, куда-то в глубь сквера Каина. Сквозь прикрытые веки наблюдаю, как она приплясывает перед скучающим полицейским и что-то жарко ему втолковывает, тыча в мою сторону пальцем с обкусанным ногтем. Страж порядка удаляется ненадолго и возвращается в компании еще двоих.
Вот уже все трое обступили мою скамейку. Они явно взволнованы:
– C ногами сидеть не положено, мадам! Спустите ноги вниз!
Мымра торжествует. Чипсовые злорадно хихикают.
Что ж, правила есть правила. Я иду на уступку: неохотно спускаю вниз одну ногу. Ажанов моя сговорчивость устраивает – они удаляются. Девицы разочарованы. А мымру – ту прям переклинило! Вне себя она уползает из сквера Каина, ворча в голос, что, мол, нормальному французу в этой стране нет места нигде! Pauvre France!
…Ну, что они ко мне все пристали?! Чего я им всем далась?!
И тут меня осеняет:
Все дело в моей косынке!
* * *Треугольную косынку подарили мне в волжском городе Чкаловске. На бледно-голубом шелке косынки воспроизведена карта – с обозначенными улицами – Ленина, Пушкина, и, конечно, Чкалова подле конструктивистского Дома культуры в виде самолета – величиной с почтовую марку.
Местное божество – Валерий Чкалов, любимец всего мира, герой мальчишек далеких 30-х! В его избе-музее экскурсовод показывает нам кровать, деревенскую, с шишечками. В сенях по-прежнему укромный закуток, куда великий летчик не летал, а пешком ходил. В горнице на стене жостовский поднос с портретами героя и его команды – второго пилота Байдукова и штурмана Белякова, совершавших с ним беспосадочные перелеты…
Подле дома в стеклянном ангаре антикварный «Паккард», подарок американского президента в награду за перелет через полюс в Америку (я в детстве читала про это в книжке с картинками). Здесь же «АНТ-25», собственный самолет Чкалова. И тут же – копия «необъезженного» самолета Поликарпова «И-180», на котором великий авиатор разбился.
Есть и «аварийный набор»: пимы, котелок, примус. Увы, Чкалову набор не пригодился.
В Нижнем эспланаду у Кремля над Волгой венчает все тот же супергерой. Под его благословение приходят сюда в день свадьбы новобрачные. Великий летчик благословляет их бронзовой авиационной перчаткой. Под особым углом «благословение» выглядит как непристойный жест.
* * *…Ну конечно же! Все дело в этой косынке, которой я прикрываю от солнца голову! В парижском сквере косынка из Чкаловска не ко двору. Во Франции косынки повязывают только мусульманские женщины. И значит, косынка из Чкаловска – хиджаб, а я для местной публики, стало быть, Фарида или какая-нибудь там Гюзель. Шахидка. Террористка, одним словом!
И я изменила хиджабу из Чкаловска. Променяла на белый пейзанский чепчик, купленный по соседству в бутике музея Карнавале. Там по ободку вьется вышитый веночек вьюночков. Такой чепчик носила Мария-Антуанетта, когда доила в Трианоне коровок с позолоченными рогами. И в нем же Давид наскоро набросал с натуры королеву, проезжавшую мимо его окна в телеге на пути к гильотине.
Отныне никто в лапидарии не пытается побить меня камнями. Я в каменном Каине теперь своя. Никто меня не потревожит, не помешает здесь мечтать, читать, сидеть с ногами на заветной скамейке напротив павильона Лепельтье.. На фронтоне павильона полулежит старец с песочными чипсами (пардон, часами!) в руке. Старец обращен ликом к прекрасной деве, протягивающей ему зеркало. Согласно путеводителю, старик с чипсами (тьфу ты, с часами!) олицетворяет «всеразрушающее Время». А дева с зеркалом – «всепобеждающую Истину». Оправа зеркала пуста. Зеркало свистнула местная шпана.
Любителям аллегорий предлагается усмотреть здесь символ.
Двор чудес
Детство мое протекало на Малой Грузинской в воровском дворе, звавшемся Кольцовкой. Воры на Кольцовке рождались от воров, вырастая, шли воровать, а затем в тюрьмы.
Жизнь во дворе была долгая. Толька Батищев, наследный принц воровской династии, пил водку на деньги, полученные после сдачи пустых бутылок. Для их сбора Толька изобретал методы один гениальнее другого…
