Татьяна Соломатина - Одесский фокстрот
– У Ланжерона было три официальных жены. И двое внебрачных детей от одной польки. А один из этих внебрачных детей женился на даме, которая отказала Пушкину.
– Три жены? Двое внебрачных детей? А ты говоришь…
Моему мужу дорого его здоровье, поэтому он не продолжает. Только смеётся.
– Ланжерон основал Решильевский лицей. Второй в России после Царскосельского.
– И что это ему дало?
– Ничего.
– А что это дало городу?
– Тогда или сейчас?
– Вообще.
– Ничего.
– Тебе не нравится этот город.
– Какое свежее наблюдение!
И по глотку текилы с видом на белые шары Ланжерона.
– Ланжерон читал Пушкину свои стихи. И пьесы.
– И что Пушкин?
– Пушкин был мерзавец и сноб. Кого он тут, в Одессе, только не попользовал. Как та троюродная сестра нашей подруги.
– А Ланжерон?
– А Ланжерон был графоман. Что не помешало Пушкину…
– Все писаки сволочи. Ты – не исключение.
– Как лучше умереть? От холеры или как настоящий ниггер – в уличной перестрелке?
– Лучше умереть, как Чехов. Или Бунин.
– В любом случае, мы все умрём. Достаточно скоро.
– Я в курсе. Пошли уже по твоей трассе здоровья. Может, удастся хоть немного отсрочить?
– Или ускорить.
– Не важно. Сегодня дороги выбирают нас.
Отрада.
– Скоро конец? – спрашивает муж.
– Здоровью?
– Трассе.
– Ты же хотел отсрочить!
Он приподнимает бутылку текилы – прикидывает коэффициент отсрочки. Я смеюсь.
Канатная дорога не работает. Не сезон. И что мне ему ответить? «Это, родной, только начало!»? Вот так нагло – этому бугаю с вытатуированной на предплечье акулой? Моему мужу, единожды официально женатому и не имеющему внебрачных… Тут нельзя сказать наверняка, и я ничего не хочу об этом знать. Есть вещи, о которых нам знать ничего не надо, потому что просто не надо. Я когда-то не знала, что это за такая трасса здоровья, и ему не надо этого знать.
По текиле с видом на источенный временем огромный прибрежный валун-ракушняк.
В детстве мне казалось, что он незыблем, как вечность. Что он был всегда и будет всегда. Но он… Что же со мной? Он – камень! Он просто обязан жить вечно. То есть как минимум больше тысячи лет. А он источен, обтёсан волной и кедами туристов. И на меня обрушивается экзистенциальный мрак. Что же тогда со мной, если с ним – такое…
– Стой! – кричу мужу.
Он застывает, как вкопанный.
– Это же ракушняк! Известняк. Из него половина Одессы построена! То есть – вся старая. Это что же – вся старая Одесса так?! Все вот эти, прости господи, «неповторимые архитектурные ансамбли» центра города?!
– Расслабься, – говорит мне муж, озирая окрестные склоны, на которых понатыкано бетонных громадин. – Или ты всерьёз хочешь порассуждать о глупости, жадности и о цикличности времени?
– Если такое с ним, с незыблемым маяком моего бесконечного детства…
– Всё бесконечно. Ничто не вечно… Надеюсь, что и твоя трасса здоровья тоже.
Ненадолго обрушившийся мрак рассеивается. Под очередную порцию текилы. После чего из нашей заплечной сумы извлекается банка икры и французская луковая булка. Садимся на бровку бетонного ограждения пляжа. Текила, банка икры и французская булка почти примиряют меня с неизбежностью конца. Муж задирает вверх указательный палец и жестом фокусника извлекает на свет пластиковый контейнер с греческими маслинами – размером с греческий же орех. Всё. Моё примирение с неизбежным концом – окончательно.
Перекусываем, болтая ногами и наблюдая чаек.
Разносортные морские пернатые прочёсывают территорию пляжа. Она отнюдь не пустынна. Вот на подстилке примостились три одинокие феи. Они не смотрят в море. Они оглядывают окрестный песок в поисках подходящих самцов. Чаек обоих полов интересует только и только еда. Маленькая серенькая птичка бродит кромкой прибоя. Ходит. Наклоняется. Тюкает клювом. Проглатывает. Разражается противным криком в одинокого пса, бегущего по влажной полосе песка. Отлетает. Возвращается. На людей вовсе не реагирует. Огромная белая птица приземляется посреди пляжа, издавая оглушительный визг. И серые, и белые, и маленькие, и большие – расходятся и разлетаются в разные стороны. Но недалеко. Язык их пернатых тел понятен: «Опять эта чокнутая принеслась, блин! Щас всё наломает!» На фоне этих галдящих индюшек обычно высокомерные вороны выглядят неуверенными первокурсниками перед зимней сессией. Но только выглядят. Хитрюги. Своего не упустят!
Начинаешь понимать Хичкока.
Бетонный мол яхт-клуба.
Пляж Дельфин.
Санаторий имени Чкалова.
Бегуны. Велосипедисты. Роллеры.
Трасса здоровья весьма оживленна и востребована. Снаряжение модное. Велосипеды – горные, со светодиодными фарами и мигалками. Изредка проносятся трековые – с влитыми в них всадниками в обтягивающих костюмах. Ролики – на силиконовых колёсиках. Напульсники. Наколенники. Шлемы. Здоровье на трассе нынче надёжно защищено. Никакого удовольствия от мордой об асфальт. И не скучно, опять же, – наушники тянутся к айфону. Надёжно. Красиво. Современно. Глаз радуется!
– Устала? Может, хочешь присесть? – кивает на скамейку под оливой.
Я? Устала?! Нет, я не устала. Но не настолько глупа, чтобы отрекаться от мужниной заботы. А то вот так вот будешь говорить: «Шо я, сама себе не закажу?!» – так и дождёшься, что только сама себе и будешь заказывать. Так что я не устала. Но я присяду на скамейку.
Поворачиваем к ближайшей. На ней белой масляной краской написано: «ЗАЧЕМ». Вот так – без знака вопроса. Эдакое меланхолично-философское «зачем». Смеёмся. Чья-то горькая самоирония забавляет. По глоточку – и идём дальше.
Темнеет.
– Ты не устала?
– Нет.
– Ты не устала?
– Нет.
– Ты не…
– Если я скажу тебе, что я устала, что изменится?
Он знает, что я никогда не скажу, что я устала, если от этого ничего не изменится. В хорошую сторону. В плохую может измениться его настроение. Даже будучи маленькой девочкой, я не портила взрослым дядям настроение. Как минимум – своей усталостью. Всё остальное – проблемы взрослых дядь.
По левому борту возникает какая-то чумовая стройка. У самого синего в мире. И даже прямо по колено в нём. Устрашающих размеров железобетонный каркас будущего монстра под названием «элитный многоквартирный дом». Элитные дома многоквартирными не бывают. Как и хороший кофе – растворимым. Впрочем, и таунхаусы я не нахожу «элитной» формой жилья. Что это вообще – «элитное жильё»? Есть дом. И есть – всё остальное. Дом может быть даже избушкой. Хотя, конечно, лучше особняком на Лазурном берегу. В первом ряду. Но то, что натворили с одесским побережьем, не вписывается ни в какие нормы и правила. Начиная от архитектурных и заканчивая общечеловеческими. Вернее сказать: начиная с общечеловеческих и заканчивая… Чем заканчивать-то, если начинали не с того?
Наверное, я всегда была ужасной занудой, потому и тренер по стендовой стрельбе так от меня устал когда-то давно. И муж вот теперь тревожится, не устала ли я?.. От собственного занудства разве что.
– Ты бы стал жить в таком доме?
– Ну…
– Я – нет.
– Ты бы не стала жить в Одессе.
– Так я тут и не живу. … Это здание загораживает вид на море.
– И обратно.
– Да. Оно загораживает вид на море и обратно. Раньше здесь были пустынные пляжи санаториев. Метеорологические и биологические станции. Обрыв ботанического сада был увенчан пограничной будкой и…
– Это диалектика, детка. Тому, кто бродил здесь сорокалетний, когда ты малолетством брала на измор уставших от жизни мужиков…
– Всего лишь тренеров. По стендовой стрельбе.
– … брала на измор уставших от жизни тренеров по стендовой стрельбе, не нравилась пограничная будка, венчающая обрыв.
Со стройки, некогда бывшей метео– или биологической станцией, выскакивает мужик.
– Закурить не найдётся?
Смотрим на мужика. Он – то на нас, то наверх. Мол… Ну да. Мы понимаем.
– На работе задержался, – извиняется. – А курить!.. – снова смотрит наверх.
Муж протягивает ему открытую почти полную пачку. Тот берёт.
– А можно две?
– Оставьте! – муж машет рукой, мы разворачиваемся и уходим, не дожидаясь велеречивых расшаркиваний, номинальной благодарности и, возможно, небезынтересных рассказов о чьей-то жизни.
– Спасибо! – нам вслед.
Не надо жадничать. И заставлять уставшего мужика, задержавшегося на работе, гонять ещё и «наверх», за сигаретами. Курить он явно не бросит. Зачем? А вот работу…
Внезапно становится легко и забавно. Да и хрен с ним. Не с мужиком. С бетонным монстром по колено в море. Остаётся только молиться, чтобы обрыв, ныне увенчанный разнообразной роднёй монстра, не обрушился на своего собрата-переростка, уничтожившего пару-тройку пляжей и исследовательских станций. Нечего исследовать. И некогда молиться. Быстро темнеет. А до конца трассы здоровья надо дойти.
