Маргарита Хемлин - Крайний
Янкель взял обещание со всех взрослых, что нас с Хаей живыми немцам и полицаям не отдадут, а лишат жизни тем или другим доступным способом своими еврейскими руками. Как лишат, отдельно не обговаривалось.
Мужик из Шибериновки, который по особой доверенности наведывался к нам с продуктами, удивился, заметив на шеях людей гайтанчики.
– Шо, похрестылыся? Шо там у вас на вэревках бовтаеться?
Янкель ответил:
– Считай, что похрестилися. То наш еврейский хрест.
Надо сказать, что Букет не отлучался от меня. В нем находили отраду и молодые, и старые. Животное отвечало любовью и преданностью.
В хозяйстве находились две коровы – бывшие симменталки из разбомбленных эвакуированных стад.
Коровы, можно сказать, кроме Букета, являлись единственными моими собеседниками. Я обращался к ним внутренне не раз и не два: не видели ли они моих родителей? Подобный вопрос и для мысли оказывался непосильно тяжелым, не то что для звука. И потому я не выражал его вслух.
Коровы были тощие в результате бескормицы. Но они все-таки давали по кринке молока. Их, правда, прирезали с наступлением настоящих холодов. Зато из шкур сделали кое-какую обувь. Костями потом играл мой Букет, а Хая облюбовала здоровенный мосол в качестве куклы.
Понятно, что долгого секрета из еврейского местопребывания получиться не могло. Приходили часы схватки с фашистами и их наймитами, и наши бойцы исполняли все, что положено. В бою захватывали оружие.
Постепенно из стойбища наш лагерь стал настоящей боевой точкой. Мы не только защищались, но и нападали. А слава шла далеко вперед. Что вызывало необходимость частенько сниматься с насиженных мест в неизвестность.
Мне не раз доводилось участвовать в боевых столкновениях на подсобных заданиях. Также я находился на посту в дозорах, так как зарекомендовал себя.
Мы терпели потери. И в сражениях, и от старческих болезней. Отдельно скажу про наших женщин и девушек. Они героини. Наравне с мужчинами. Одна родила – Новик принимал роды. Но ребенок родился мертвый. Спрашивали: «От кого?» Молчит. Мила Левакова. Ей предлагают: «Мы из интереса спрашиваем, не накажем за безответственность». Молчит. И мужчины молчат. Так и не дознались.
Впоследствии Мила погибла при выясненных обстоятельствах: прикрывала отход товарищей и последней гранатой взорвала себя. Кто находился в курсе, рассказывал, что последние ее слова были с именем любимого. Но разобрать по буквам не удалось.
Много смертей я увидел лично. И длинных, и быстрых. И скажу, не таясь: ничего хорошего там нету. Только избавление.
Не буду сосредотачиваться на подробностях боевого партизанского дела. Оно известно. А еврейский партизан ничем не отличается от любого другого. Не считая того, что он еврейский.
И вот настал час братского объединения с большим отрядом под командованием легендарного украинского командира Сидора Чубара.
Тут до нас дошла информация о положении в мире. Бойцы-евреи из разных мест ничего нового нам не рассказали, хоть и имели такое желание. Что ни расскажут, мы говорим: «Знаем, а как же… У нас такое же».
Говорят: «Так что ж вы пытаете и пытаете, душу теребите и даже рвете».
А мы отвечаем одними глазами.
Лето 43-го. Путь лесной армии Чубара – от Путивля до Карпат – находился в разгаре. Проявлялось, конечно, руководство сверху, из самой Москвы.
Некоторые бойцы – и украинцы, и белорусы, и русские – пребывали в отрядах вместе с своими семьями, что задерживало движение. Но глубокие старики – только наши, еврейские. И вот вышел повсеместный приказ семьи пристраивать по селам, чтоб не разводить богадельню. Такая же задача поставилась и перед Янкелем Цегельником: рассовывай своих небоеспособных куда хочешь.
Он говорит:
– Мне некуда рассовывать.
Ему отвечают:
– Мы своих рассовываем под немцев, а ты своих жмешь за наш счет.
Янкель говорит:
– Моих убьют на месте. У них же на лбу написано. Ваши с документами, с фамилиями, не придерешься. А моим шо я напишу? Какой аусвайс?
Чубар думал-думал и решил, что на самолете отправит стариков и Хаю за линию фронта. К тому времени самолеты, и газеты, и листовки, и еду сбрасывали, и обмундирование, и оружие и то, и сё. Обоюдная связь.
Янкель устроил местное ограниченное собрание.
Говорит по-еврейски:
– Евреи! Есть приказ. Кто не может держать оружие – того за линию фронта. В мирный тыл.
Его спросили:
– А можно так, чтоб не лететь и не остаться камнем в отряде?
Янкель ответил, что можно. Идти под немцев. Люди спрячут. Но и людям плохо будет, и с вами разговаривать никто не начнет. В лучшем случае – знаете сами. А в худшем – придумывайте, что хотите, ошибки не получится.
И вот сидит Хая со своей ненаглядной костяной куклой. Сидят старики и старухи. А некоторые лежат в беспамятстве. А некоторые совсем глухие.
Переспрашивают:
– Шо он говорит?
А недослышавший им по губам переводит, что советуют быстренько травиться, потому что немцы наступают.
Крик, гвалт, плач и стенания.
Янкель скачет от одного до другого, успокаивает с разъяснениями разного рода.
Хая встала с куклой наперевес и кричит громче всех:
– Меня на самолете возьмут?
Тут стало перениматься через детский ум, что не надо травиться, а надо лететь на самолете под облаками вперед. Но и тогда спокойствие не наступило. Некоторые засомневались, что самолет собьют, и что лучше б остаться.
Янкель шикнул:
– Не крутите мне голову! Говорю ясно, кто не понимает, повторю и по-русски. Лететь на самолете – это не санаторий. Могут сбить. Но одно я вам обещаю крепко: до земли живым не долетит никто. От вас еще в воздухе пшик останется. Так что не волнуйтесь. Проследите за Хаечкой. Чтоб она никуда не спряталась в нужный момент. Ждите дальнейших распоряжений.
И вот ждут.
Одни вяжут в узлы свой какой-никакой скарб, другие раздают остающимся. Одни спрашивают потихоньку у Янкеля: оставить порционную отраву с гайтанчиком ему или кому он посоветует? Даже пытались торговать внутри себя.
Янкель пресек.
Как грохнул голосом:
– Евреи! Будьте достойны высокого звания советского партизана! Вы одним шагом в могиле, одной ногой с Богом разговариваете, а проявляете недостойное поведение! Вы отправляетесь в новую счастливую обстановку! Учтите!
Притихли.
В стариковскую землянку страшно входить. Лежат и ждут. Лежат и ждут. Не едят, не пьют. Одна Хаечка играет куклой. То к одному подойдет, на животе, как на столе, свою куклу разложит, тупает вроде походкой костяной по впалым животам от одного до другого и приговаривает:
– Иду-иду, иду-иду.
А то вдруг вверх задерет руку:
– Лечу! Лечу! К маме лечу! К папе лечу! К дедушке лечу!.. – И так по всему алфавиту. А весь ее алфавит стрелянный в городе Сновске-Щорсе.
Между собой постановили один самолет пропустить – скопились тяжелораненые бойцы.
Потом еще один. По одинаковой причине.
Улетели на третьем, через два месяца: восемь стариков и Хаечка. Четверо умерли своей смертью за время до переправы.
Из немощных решительно остался Рувим Нелидский – парикмахер и его жена Сима. Оба семидесяти двух лет на тот момент.
От них у меня осталось на вечную память две способности, которые в дальнейшем спасали мое существование: парикмахерское дело от Рувима и взгляд на действительность от Симы.
Сима учила:
– Невиноватых нема. Гиб гизунд[1].
Остались ихние с Рувимом виноватые косточки в густом лесу на подступах к городу Камьянец-Подольскому. Рувим ослабел, не мог передвигаться, а Сима отказалась его бросить в решительное мгновение боевого маневра. Слава героям.
Было это аж в начале 44-го, когда наша Украина освобождалась от Гитлера. Что касается отравы, то воспользовались ею Рувим и Сима или не воспользовались – неизвестно. Кроме того, за годы испытаний яд мог потерять свою силу в связи с ненадлежащими условиями хранения непосредственно на голой груди в слабой бумажке, хоть и в материи.
Много лет потом, уже в наш современный момент, на переломе перестройки, в Черниговскую область приезжала группа американцев. С целью снять исторический фильм о вреде фашизма. Опрашивали евреев под камеру с магнитофоном.
Мне тогда довелось услышать понятие «Холокост». Я, в отличие от других, сразу понял его значение. Холодная кость. Хаечкина кукла на дохлых животах наших партизанских стариков. Но американцам ничего не сказал. Пускай они свое вкладывают. Каждый имеет право. За то мы и сражались.
На вопрос, как я лично оцениваю позорное явление Холокоста, я ответил:
– Оцениваю отрицательно.
Тогда мне порекомендовали расширить заявление.
И задали наводящие тезисы:
– Вот вы прошли всю войну, видели много смертельных случаев. Фашисты убивали не только евреев. Но Холокост есть Холокост. Он стоит гранитной глыбой над миром в назидание потомкам. В таком роде скажите что-то.
