Дато Турашвили - Побег из СССР
– Коллективное мышление всегда порождает режимы, а не свободу, и это верно, но свой путь к свободе ты можешь начать в церкви.
– А потом идти в одиночестве, как вы? – опять прервал монаха Сосо, и отец Тевдоре ответил гостю только через несколько секунд.
– Я предпочитаю искать свою свободу здесь, вдали от города. Здесь меньше шума и много времени для мыслей о Боге.
– И сколько времени вы собираетесь здесь пробыть? – Дато всех опередил и спросил отца Тевдоре о том, что больше всего интересовало и его друзей.
– Через год мне исполнится тридцать три, и я хотел бы быть здесь, если до тех пор мне не запретят.
– Кто?
– Приходили уже, три дня назад, но пока ничего не запретили, посмотрели книги и ушли.
– А когда запретят?
– Когда решат, что даже само мое пребывание здесь для них опасно.
– Чем?
– У страха глаза велики, а неверующий человек очень труслив.
Монах улыбнулся и указал ребятам на то, как рядом с отцом, прямо на столе, спит маленькая Эка.
– Устала, – сказал Паата и поднял Эку на руки.
– Думаю, вас я тоже утомил, – сказал отец Тевдоре и встал.
Остальные тоже поднялись, поблагодарили.
– Завтра вы должны увезти Эку. Начинаются занятия в школе, я приеду в конце недели и увижусь с вами в Тбилиси, – говорил отец Тевдоре уже вышедшему во двор монастыря Дато.
– Мы принесли продуктов на неделю, – ответил Дато и посмотрел на усыпанное звездами небо.
– Мне хватит, без проблем, главное, что вы принесли мед.
– Вы любите мед? – спросил у монаха Сосо.
– Сюда приходит олень, я его прикармливаю.
– Как? – искренне удивился Дато, и отец Тевдоре с улыбкой ответил.
– С руки.
– А я думал, что олени любят соль и кислое, а не сладкое, – сказал Сосо.
– Я тоже так думал. Может, остальные и любят соль, но вот этот олень любит мед – я наливаю на ладонь, а он слизывает.
– Какая ясная ночь, – выйдя во двор, сказал Паата и посмотрел на небо.
– Наверное, вот такое звездное небо Кант увидел, потому и удивился.
– Хочу у вас что-то спросить, – неожиданно сказал монаху Сосо.
– Пожалуйста, – ответил отец Тевдоре, – но не надо на «вы».
– Хорошо, – согласился Сосо. – А если тебе запретят здесь находиться, куда ты пойдешь?
– Пойду в другой монастырь.
– А если в другой не пустят?
– Тогда – в другую страну, и там найду свою частицу покоя, – с улыбкой ответил отец Тевдоре.
Сосо, тоже улыбаясь, переспросил:
– А если не выпустят в другую страну?
– Сбегу, – ответил монах, уже смеясь, а потом оглядел остальных. – А теперь, с вашего разрешения, я сбегу спать, утром рано вставать, да и Эка там одна, если проснется – испугается.
– Мне кажется, Эка никогда ничего не испугается, – со смехом возразил Дато и вместе с остальными попрощался с отцом Тевдоре.
Оставшись в монастырском дворе одни, ребята долго молчали и тихо курили. Потом Кахабер нарушил молчание, спросив Сосо:
– Ну что скажешь?
– О чем?
– Он согласится?
– Не знаю, не думаю. Пока ему ничего говорить не будем, – ответил Сосо и быстро сменил тему: – Что говорил Кант, что его удивляло?
– Звездное небо надо мной и мораль во мне, – сказал кто-то, и ребята снова посмотрели на небо, сплошь усыпанное огромными блестящими звездами. А луна была такой непривычно белой.
– Остановите кого-нибудь на дороге. А если нет, в три проедет тбилисский автобус, – сказал утром, обращаясь ко всем одновременно, отец Тевдоре и обнял всех по очереди.
Потом он много раз поцеловал свою маленькую Эку и, когда они уже спускались, издали, еще раз всех перекрестил. Уже с дороги маленькая Эка еще несколько раз помахала рукой оставшемуся стоять у монастырских ворот любимому отцу и послала еще несколько воздушных поцелуев человеку, которого любила больше всех на свете…
В тот же вечер снежную монастырскую тишину сменил ужасный шум, который ждал Сосо в доме его друга – здесь отмечали день рождения хозяина. Отмечали особыми, большими, бокалами и поэтому гости давно уже были навеселе. И хотя пьяней всех был сам тамада, он все еще требовал наполнять канци (рога) и внимания, но, кроме Сосо, его уже никто не слушал. Девушки танцевали, Сосо хотелось пить, а не слушать тамаду, как того хотелось тамаде, в который уже раз благодарившего Сосо за внимание. А Сосо не только был пьян, он устал, и, когда ему окончательно надоело без конца слушать тосты, он по-дружески попросил тамаду:
– Давай-ка, выпей…
Тамада поднес ко рту канци, но отставил и вздохнул.
– Не могу, мать его, – откровенно признался он, сел, уронил голову на тарелку и сладко уснул.
Сосо улыбнулся, забрал у тамады из рук канци, заглянул в него, выдохнул и стал пить. К нему с улыбкой подошел Гега, обнял, молча отобрал канци и вылил в стакан остававшееся в нем вино.
– Чего тебе? – спросил Сосо и жестом попросил дать ему сигарету.
– Дело у меня, покурим на балконе.
Сосо было лень, но он все же вышел с Гегой и с удовольствием закурил. Из комнаты доносился шум танцев, и Гега прикрыл дверь.
– Видел? – спросил он Сосо и тоже закурил.
– Кого?
– Отца Тевдоре.
– Монаха?
– Да.
– Да, видел.
– И что?
– Что «что»?
– Говорили?
– Да, говорили.
– О чем?
– О Канте.
– Ты о Канте говорить ездил?
– Завтра расскажу…
– Знаю я твое похмелье, завтра ты будешь полумертвый.
– Завтра седьмое ноября, в этот день все порядочные люди, так же как и я, должны быть полумертвыми.
– Почему?
– Чтобы этот день пропустить.
– Ты поэтому столько выпил?
– Я и не вспомнил, да и пить не собирался. Просто когда шел сюда, видел, как вывешивали красные флаги.
– Где?
– Повсюду.
– Пошли домой, мы с Тиной тебя проводим.
– Я еще выпью.
– Не надо. Если ты еще выпьешь, то можешь весь ноябрь пропустить…
Сосо улыбнулся, и Гега догадался, что друг согласен идти домой.
Спускаясь по лестнице, они болтали, но ноги у Сосо заплетались. Тина и Гега с двух сторон подхватили его под руки, и Сосо со смехом спросил:
– Я такой пьяный?
Но все же он обнял обоих и почувствовал, что счастлив. А еще что очень рад за своего влюбленного друга. Потом ребята остановили такси, и Сосо без устали болтал до самого дома, а, выходя из машины, обнял водителя и серьезно спросил:
– Что-нибудь передать таксистам Нью-Йорка?
В ответ водитель улыбнулся:
– Передавай привет…
– Я сам поднимусь, – заявил перед своим подъездом Сосо, поблагодарив Тину и Гегу.
– Мы собираемся на море на недельку, – сказал Гега.
– Сейчас? Не замерзнете? – удивился Сосо.
– Вместе не замерзнем, – ответил Гега и обнял Тину.
– Вы очень красивые для этого правительства, будьте осторожны, – сказал Сосо.
– Что?
– Вы очень красивые для советской власти, – повторил Сосо и стал подниматься по лестнице.
Тина и Гега не стали останавливать такси. Они шли пешком, а по обеим сторонам улицы, на высоких столбах, и вправду развевались красные советские флаги. Было уже поздно, и влюбленные молча шли по пустынной улице. Гега вдруг остановился и с улыбкой посмотрел на красный флаг. Тина сразу же догадалась, что он задумал. Она тоже улыбнулась, а Гега быстро залез на один из столбов, чтобы сорвать флаг. Он ухватился за флаг, потянул, сначала легко, и, когда уже собрался повторить, неожиданно под столбом остановился трехглазый милицейский мотоцикл. Ни Тина, ни Гега так и не поняли, откуда на пустынной улице так быстро и так беззвучно возник милицейский патруль. То ли от страха, то ли от растерянности оба словно онемели.
– А ну слезай! – крикнул усатый, что сидел за рулем, и выключил двигатель.
Второй был толстым, настолько толстым, что Тина даже подумала, как же этот толстяк помещается на сиденье, но тут же промелькнуло, что сейчас совсем не время размышлять об этом. Для большей убедительности усатый даже указал Геге пальцем, что тому следует спуститься, а Толстый достал откуда-то банку соленых огурцов и с оглушительным хрустом надкусил огурчик. Гега слез, натянуто улыбнулся безмолвной Тине и посмотрел на Усатого. А Усатый внимательнее вгляделся в Гегу и начальственно спросил:
– Ты что там наверху делал?
– Флаг целовал, начальник, – ответил Гега, которому вдруг показалось, что с этими людьми можно и подурачиться.
– Издеваешься? – строго спросил Усатый и посмотрел на коллегу.
Толстый все еще хрустел огурцом, но при этом, пытаясь что-то вспомнить, не сводил глаз с Геги и вдруг вскричал:
– Ты, парень, случайно не артист? Я тебя в кино видел – ты там жениться хочешь, а братья не разрешают. Это же ты?!
– Да, – кивнул Толстому Гега, – это я, артист.
– Ага, и я такой был. Хотел жениться, а старший брат не позволял, говорил, что раньше он должен. Если бы я его тогда послушал, до сих пор и был бы холостым. – Толстяк опять откусил соленый огурец и взглянул на Усатого. – Отпустим его, хороший парень…
