Наталья Нестерова - Манекен (сборник)
Нина еще на подходе к бару сказала Сергею, что мама уехала на дачу укутывать розы на зиму. Имелось в виду: квартира свободна, можно вместе провести ночь.
Они целовались в парадном, в лифте, на лестничной площадке, открывая дверь. Ввалились в освещенную прихожую, целуясь и кружась. Нина оказалась спиной к коридору, они застыли у вешалки. Сергей урчал от предвкушения, одной рукой прижимал Нину, другой расстегивал пуговички на ее кофте. Краем глаза увидел какое-то движение в конце коридора у кухни, поднял глаза…
– Здрасьте! – просвистел Сергей.
Нина сначала не поняла, почему он здоровается, лишь по внезапно застывшим его рукам почувствовала – что-то не так. Вывернула голову и увидела маму, в двух метрах от себя, на повороте коридора к кухне. Мама выглядела не просто обескураженной или возмущенной. Если бы Нину обнимал пластилиново-зеленый пришелец или многоголовый удав, мама изумилась бы не меньше. Нет, тогда она бросилась бы на защиту дочери, стала отрывать удаву головы или сдирать с Нины зеленую массу. Сейчас же просто являла собой гипсовую скульптуру «Родная мать, сраженная поведением дочери».
– Мамочка, ты вернулась? – глупо спросила Нина, волнообразным движением тела сбрасывая с себя руки Сергея, который поздороваться поздоровался, но от неожиданности забыл разжать объятия. – Почему не позвонила? – Нина поймала взгляд мамы на своей растерзанной кофточке и стала торопливо застегиваться.
Эмма Леонидовна не отвечала. Перевела взгляд на Сергея, и он почувствовал себя ходячей коллекцией отвратительных человеческих пороков.
Немая сцена. Все осмысливают ситуацию. И у всех троих вопросов больше, чем ответов, а ключевыми словами выступают: «не ребенок» и «двадцать пять лет».
Сергей: «Во влипли! Что она смотрит на меня как на маньяка? Нина не ребенок, двадцать пять лет, должна быть у нее личная жизнь? Тем более при своей комнате. Я бы с радостью Нинон к себе привел, но куда вышвырнешь брата Ваську? На кухню под стол? А утром Нина под прицелом взглядов моих предков пойдет в ванную, где сейчас мама кабачки соскладировала. Уйти? Извиниться, ручкой махнуть и дуть домой, пока метро не закрылось? Нет, Нина может обидеться. Не дрейфить! Что крамольное мы делаем? Не смотрите на меня, тетенька, как на врага народа. Вашей дочери я ничего плохого не доставлю, только исключительно хорошее. Нина детский сад, школу и университет закончила, взрослая девочка, ей и решать».
Нина: «Ой, как неловко! У мамы такое лицо, словно я преступление совершила. Мне двадцать пять лет, я не ребенок! Мамочка, почему ты не допускаешь, что у меня могут быть романы и отношения? Вдруг Сергей распрощается и уйдет? Только не это! Мамочка, я не хочу тебя огорчать. Почему ты не отреагировала интеллигентно? Почему не предложила Сергею чашечку кофе? Что ты смотришь на него с ужасом и отвращением? Он замечательный, я тебе потом обязательно расскажу. Мама, если выбирать между твоим огорчением оттого, что Сережа останется на ночь, и моей радостью по тому же поводу, то я выберу собственную радость. Влюбленные дико эгоистичны. Обидишься?»
Эмма Леонидовна: «Нина? Моя дочь? Он ее лапал! У порога! И у нее счастливое лицо – пьяное, отрешенное. Наркотики? Этот мерзавец втянул ее в страшные пороки? Почему Нина никогда не рассказывала, что с кем-то встречается, кроме Вани? Они познакомились недавно? Какой отвратительный тип! Смотрит вызывающе. Что делать? Вырвать из его рук доченьку? Но она, похоже, о спасении не просит. Зачем ей этот прохиндей, когда есть Ваня? Ваня знает? Как я должна реагировать? Нина не девственница, известно от Ваниной мамы, что дети три раза имели интимную связь. И теперь пошла моя Нина по рукам? Двадцать пять лет, не ребенок, за подол не удержишь».
Немая сцена длилась считаные секунды, но человеческая мысль быстрее скорости света, поэтому каждый успел принять решение.
Молчание нарушила Эмма Леонидовна:
– Не позвонила, потому что телефон разрядился. Нина! Ты… ты… – Хотелось водопад упреков и вопросов обрушить, но Эмма Леонидовна удержалась. – Ты неправильно застегнула кофту. Ужин я приготовила.
Эмма Леонидовна развернулась и скрылась за поворотом на кухню.
– Уф! – шумно выдохнула Нина.
На ее кофточке были пропущены три верхние пуговицы. В четыре руки Сергей и Нина принялись перестегивать.
– Наши действия? – спросил Сергей.
– Познакомлю тебя со своей мамой. Не бойся. Как правило, она не кусается.
– Я вообще смелый.
– Сейчас проверим.
Они вошли в кухню, держась за руки.
– Сергей, это моя мама, Эмма Леонидовна. Мамочка, это Сережа, мой близкий друг.
– Очень приятно! – изобразил поклон Сергей.
И подумал: «Эмма – собака у Вадика и Насти.
Леонид – сволочной прораб. Значит: собака плюс прораб».
У него была плохая память на имена, запоминал по аналогиям. Эмму Леонидовну потрясло бы, что ее скрестили с собакой и прорабом. Если возможно большее потрясение, чем в данную минуту испытываемое.
– Рыба и картофельное пюре, – вместо «приятно познакомиться» ответила мама.
– Что? – переспросила Нина.
– На ужин рыба и картошка, – пояснила мама.
– Спасибо, мы не голодны. – Сергей держался исключительно вежливо. – Только из кафе.
Он легонько толкнул Нину в бок – давай проявляй инициативу.
– Мамочка, мы утром обязательно на завтрак все съедим. Спокойной ночи!
Всё! Ушли. Ее дочь, державшаяся за проходимца, точно за родного, утянула его. Вместе пошли в ванную. Оттуда слышались плеск воды и веселые возгласы… Они вместе моются? Но там же тесно! И неужели они голые? Как не совестно!
Звук льющейся воды смолк, и Эмма Леонидовна услышала, как молодые прошлепали в Ниночкину комнату…
Эмма Леонидовна провела бессонную и страшную ночь. За стеной над ее дочерью неизвестно кто совершал неизвестно какие действа. Нет, действия как раз известные. Но с Ниной! Напряженный слух ловил то смех, то скрип тахты, то болезненные вскрики, то счастливые…
Подлинное мучение! Находиться в трех шагах от дочери, которая ступила на порочный путь, и не в силах вырвать ее из колеи порока! Положить жизнь на ребенка и увидеть его растление! Разве заслужила она холодность Нины, которая и словом не перекинулась с мамой? Видела, не могла не видеть, материнскую тревогу и страх, но не захотела объясниться, успокоить. Нина стала жестокой, неблагодарной, эгоистичной, на мать ей наплевать, хоть умри сейчас от инфаркта. Эмма Леонидовна тихо плакала от жалости. Жалко было себя саму. Столько сил вложено! Вспомнить только Ниночкины болезни. Первое воспаление легких в полгода, едва не погиб младенец, потом каждые три месяца бронхит – малышка кашляла безостановочно, короткий перерыв, и снова кашель, кашель, кашель… Сколько было врачей, знахарей, гомеопатов. Того, что заплатили лекарям, хватило бы машину купить. Но они с отцом – все для Нины, для дочери, единственной и ненаглядной. И вырвали-таки ее из лап хворей!
А ведь пожизненная астма маячила, инвалидное будущее. Да и потом себе во всем отказывали, только бы доченьку одеть не хуже других, чтобы она выглядела как принцесса. Музыкой заниматься – пианино купили, рисовать – вот тебе краски акварельные и бумага, танцевать учиться – пожалуйста, английский дополнительно – репетитора оплатим.
Нормальное, правильное и естественное воспитание ребенка, которое Эмме Леонидовне и ее покойному мужу доставляло в свое время не только хлопоты, тяготы, но и большое удовольствие (а ради чего еще стоило жить?), сейчас казалось исключительным подвигом. Поведение Нины – возмутительным оскорблением. Ночные печали и страхи всегда окрашиваются крайним трагизмом. При свете дня трагизм большей частью развеивается, но пока, бессонный, переживаешь, мир против тебя. Ни одного светлого пятнышка, яркой точки – как на беззвездном ночном небе.
Эмме Леонидовне казалось, что дочь предала память отца, которого прежде беззаветно любила. Его уход, внезапная кончина, инфаркт на работе, прямо в цеху, о переоборудовании которого он долго мечтал и добивался… Самый страшный момент в их жизни… Ниночка от горя стала почти умалишенной. А у нее защита диплома и место на кафедре предлагают, единственной со всего курса, перспективы карьеры… Пришлось ей, Эмме Леонидовне, свою боль отодвинуть, доченьку поддерживать…
Слезы лились тихо, скорбно и безостановочно. Эмма Леонидовна вытирала их краем простыни. А в соседней комнате – возня, что-то упало, пауза, хохот, снова возня. Им весело! Ее дочери весело, когда мать рыдает!
Хорошо, пусть ты меня забросила, скинула со счетов. Отца предала, светлая ему память! Но есть другие люди, обязательства. Лучшая подруга Нина, в честь которой и дочь назвали. Ниночкин сын Ваня. Замечательный мальчик! Умный, спокойный, не пьет, не курит, диссертацию заканчивает. Он мне как сын родной! Чего же большего желать, как не соединиться нам семьями? Если бы в Иване наблюдался какой-то брак, я бы первая Нину остановила. Но нет в Ванечке изъянов. О таком сыне лишь мечтать! Только Ниночка могла такого вырастить! Тоже жизнь положила, и не напрасно. Не плачет, как я по ночам, подушку не кусает. Ванечка Нину боготворит, с детства опекает, будто старший брат. Вот и муж! То есть брат, конечно, не муж. Но ведь они не родные по крови. Как теперь Ниночке-подруге и Ванечке – почти сыну – в глаза смотреть?
