Людмила Петрушевская - Санаториум (сборник)
ДАША сидит на диване. Горит свеча.
ВАДИМ входит, каменеет.
ВАДИМ. Ооо! (Останавливается, стоит как вкопанный.) А почему света нет? Во всем поселке нет, я ехал… Кто это тут? Кто? Вы две? Вы две живы? Вы живые? А я-то беспокоился… Ехал сюда как на казнь… А вы обе две живы. Спасибо тебе, спасибо тебе сан теянархос отк гоб шан, что несовершенное теалед совершенным. (Складывает пальцы как Мила, опускается на локти, подняв зад.) Как в адову пропасть спустился…
ДАША (загробным голосом). Ты догадался заранее. Нас нет. Мы умерли. Нехристь, ты попал в чистилище вместе с нами.
ВАДИМ. Так что буквально с плеч долой. Как я рад вас видеть! Ооо! Какая приятная неожиданность! Ооо! Здравствуйте вы все обе! А до меня докатывались сведения, что это… Что это самое… Какое приятное это… А это… Оказалось… Что сидите тут… Это… Свет отключили? Еду по поселку, ничего не горит… А я все думал, что то, что моя подруга по жизни повесилась из-за любви ко мне, это мы прощаем, потому что это акт высокого самоухода, самопожертвования по типу тиваносс-сосчияая.
ДАША. Да нет, мы мертвые. Ты на тот свет попал. Сначала мы попали в чистилище, а потом нам всем прямая дорога в ад.
ВАДИМ. Ты тут брось здесь разводить ахинею… Что, так сказать, мелешь. (Складывает пальцы.)
ДАША. Это пока тут преддверие, нам еще десять дней ждать, а потом нас ввергнут в пекло. Твой самолет ведь взорвался, ты не заметил, спал, наверно. И ты тоже взорвался. Мы знаем это тут, мы всё объемлем разумом. И твоя сожительница тоже возбухла от огня, вздулась, зажарилась, лопнула, почернела и понеслась горелыми лоскутьями наземь в ледяной атмосфере десяти километров над землей. И все дальнейшее тебе кажется. Прилет, аэропорт, приезд сюда. Ты же не знал при жизни, что тебя ожидает потом. Что после своей смерти ты попадаешь в чистилище, через сорок дней мытарств тебя с нетерпением ждет дьявол, в которого вы никто не верили при жизни, а если есть Господь, есть и он, и он верил в вас, хохотал от радости каждый раз, когда вы совершали предательство, гнусность, когда вы воровали, развратничали, совращали пенсионерок, проявляли безжалостность и скупость, когда вы охотились за душами, увлекали их в свои сети, толкали на суицид и получали от них все, и он тебя дождался. И мы тебя дождались. Ты на том свете. Приветствуем тебя. Это преддверие ада. Мы сюда попали, она как самоубийца, я как распутница, ты как еретик и сектант, развратник, убийца, вор и изменник. Но мы сорок дней не можем отсюда никуда уйти, и ты будешь с нами здесь еще наши десять дней. А потом один будешь тут торчать еще месяц. Без света, без солнца, никакой еды, будешь мучиться от жажды и голода. И только потом тебя сунут в котел, и ты будешь кипеть в котле навеки. За то, что изменил Господу нашему Иисусу Христу.
ВАДИМ. Ну хватит, это… Бред говорить. Значит, вы живы. Слава тебе, Господи. А Милка мне призналась, что вы покончили с собой прямо после моего отъезда. А то я звоню, действительно, никто не откликается. Ни Линка, ни Вероника.
ДАША. Ты взорван.
ВАДИМ. Ну вот, вы живы.
ДАША. Да нет же, говорю тебе. Мы умерли благодаря твоей Милке. Она сразу прямиком провалилась в адскую щель, без чистилища. В вечный лед. Она убила меня и толкнула Лину на смерть.
ВАДИМ. Нет, она поехала домой, к нам на квартиру. Она ждет, что я ей позвоню, что тут здесь на даче. Боится сюда как бы ехать. Но велела привезти овощей свежих.
ДАША. Нет, она в аду, в аду.
ВАДИМ. Да. Дорогая родина нас встречает. Слава богу, возвращаемся на круги своя. Гуд-бай, Америка.
Вадим подходит к холодильнику.
ДАША. Не прикасайся! Тут нам запрещено пожирать пищу, а то прямо сейчас тебя будут рвать крючьями. За схваченный кусок ты покроешься жгучими волдырями еще до ада, и кожа у тебя слезет клочьями.
Вадим останавливается, скрещивает пальцы.
А вот это бесовское сложение перстов толкнет тебя прямиком на дыбу, и кости твои с хрустом перевернутся.
Вадим сует руки в карманы.
ВАДИМ. Давно света нет? Лина?
ДАША. Мы в аду, тут нет света.
ВАДИМ. Лина?
ДАША. Она тебя не простила.
ВАДИМ. Лина, ну извини.
ДАША. Твоя Милка сказала, что ты с ней сожительствуешь уже десять лет.
ВАДИМ. Не слушайте ее, она врет. Ее, так сказать, видения. Поехал сюда специально, так хотелось с огорода травы, огурчиков, помидорчиков! В Америке все искусственное. Кормили вообще из рук вон плохо. Мясо одни кости. Помидоры зеленые. Макароны полусырые. И мы ничего не понимаем, что они говорят. Переводчика русского мы заказали по Интернету, так и не привезли. Сэкономили, что ли. Жили на ранчо где-то, жара нечеловеческая. Прямо Караганда, Гулаг. А ночью холод ледяной. Мы таскали какие-то физические вещи, они там то ли что строют, роют, то ли ликвидируют. Спали в палатках. У них у всех спальные мешки. Но мы не взяли с собой ничего! Откуда мы знали, что у них это лагерь? Я говорю, ай донт ту лав это – и показывал на мясо. Не ем мясо. Не понимают. Они не на английском говорят. И я не знал, как по-ихнему язва, в русско-английском разговорнике нету. Я делал бумс (делает как бы удар кулаком в желудок и ухватывает за это место, щиплет) ин май это. Они таращились, меня по животу хлопали и ржали. Вообще над нами смеялись, что за прием вообще! Они там и на луну смеялись, причем всю ночь. Мы на луну безотрывно смотрим, это я понимаю, а они сидят и хохочут… Дикие какие-то. Жалко, базар тут здесь уже закрыт, взял бы колбаски, мяска, курицу, ряженку, творожку.
ДАША. Оставь надежду на еду всяк сюда входящий.
ВАДИМ. Линочка, сходи к соседке за яйцом, сваргань мне омлетик на три яйца. На четыре. Лука зеленого нарежь. Помидоры есть?
ЛИНА. Мы на том свете, идиот.
ВАДИМ. Огурчика найди там, салата срежь. Травы побольше. Тархуна, душицы, мяты. Как я люблю, ну ты знаешь. Соскучился по органической пище там, в пустыне.
ДАША. Кончилась твоя жизнь, лживый червь, прокуда, прохан, проханжист и прохиндей! Бросил ребенка на рельсах, не стал искать!
ВАДИМ. Я искал мальчика, ждал, я не сразу поехал домой. Даже Милку в машину не взял. Но я же не мог опаздывать, не мог отказаться от семинара в этой пустыне. Мы готовили его полгода! А они там на луну глядят, морду скривили и хохочут, прям заливаются. Милка быстро научилась, прямо в истерике была. Говорит, луна (кривит лицо) такая. А я не мог. Ну чего смешного? Луна. От Милки, кстати, тебе большой привет и вот (роется, что-то разглядывает, перебирает, достает из дорожной сумки чашку) с эмблемой нашего семинара как раз. И тут еще мелочи, ручка, блокнот с символикой, ну это потом. Видишь, окно с настольной лампой наверху как логотип. Мы везли это в США на подарки, но они ничего не взяли. И вам, Даша, тоже комплект. Передать Милке ваше спасибо?
ЛИНА. Она в аду. Увидишь, передай.
ВАДИМ. Вот и ладушки. А то она, когда примчалась тогда в аэропорт, прямо места себе не находила, спасли – не спасли, успели – не успели. Да что с котами, что с твоим домом… Всю ночь в самолете спать не могла. Вот когда ты днем повесилась, Милка ведь отсюда с дачи прямиком на поезде домой за вещами и в аэропорт еле успела. Из аэропорта звоним, Милка переживает…
ЛИНА. Вы даже не намекнули, что уезжаете вместе.
ВАДИМ. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь знал до отлета. Много завистников. И вот звоним, как дела и что мы почти что в небесах, а твой телефон не отвечает. Вероникин отключен.
ДАША. А вы не догадались, что Лину могли увезти в морг?
ВАДИМ. Думали и то и се, волновались.
ДАША, Так. А откуда Милка знала, что случилось с Линой?
ВАДИМ. То есть?
ДАША. Ну откуда она узнала, что Лина повесилась?
ВАДИМ. Она же предполагала только! Она же не видела ничего окончательного! Опаздывала!
ДАША. Нет, ты сказал, что она не находила себе места в аэропорту и ночью в самолете, не знала, спасли или не спасли. Ведь ты из-за этого звонил на дачу из аэропорта? Видимо, вы боялись, что кошки остались одни?.
ВАДИМ. Да! Это был бы такой страшный удар! А где они, кстати? Проходил мимо, ничего в вольере… И если бы не общая атмосфера на семинаре…
ЛИНА. Их нет, и нас нет. Мы в аду.
ВАДИМ (машет рукой). И если бы не испытания, не голод и холод… Не знаю, что бы с Милкой было. Она плакала как безумная по дороге. А потом, когда приехали через двадцать четыре часа, тут уж было не до слез. Спать не давали, все ночи на луну смеялись как дураки. В палатке – утром приходим, ничего, ни простынок, ни одеяла, днем печет и все копают, роют что-то, а мы понять ничего не можем, в прямом смысле ушли в ретрит, ни слова не понимаем, еды нет.
