Алексей Слаповский - Гений
– Естественно, на расстоянии это не делается, телефон и интернет исключаются. Только личная встреча.
– Каким образом?
– Придется съездить в Харьков. Это всего часа два, а то и меньше.
– Но это же Украина!
– И что? Ты в каких-то черных списках, тебе запрещен въезд?
– Нет. То есть мы легально поедем, через таможню?
– Конечно. У меня вообще двойное гражданство.
– Так можно?
– Можно, если необходимо. Итак, съездим? Или что-то смущает?
– Да конечно нет! То есть да, конечно, съездим!
Сорок: тридцать, подача блистательно прошла. Теперь – брейк-пойнт, подача на выигрыш в этом гейме. Можно бить не сильно, но точно, наверняка.
– Хорошо. Тогда я завершу неотложные дела и сегодня же поедем. Примерно так часа в четыре. Идет?
– Идет! – обрадовалась Светлана.
Гейм выигран. Впереди поездка вдвоем на машине – шофер только помешает, вечерний Харьков, который местами ничего себе городок, звонок в пустоту вымышленному другу, тот как бы скажет, что встретиться может только завтра утром, значит, придется переночевать в гостинице.
От сладких предчувствий в душе Ростислава или в каком-то другом месте разлилась теплота.
– До встречи, – сказал он, тронув пальцами плечо Светланы, пошел к машине, которая медленно ехала за ними, сел в нее и уехал.
А Светлана направилась к хорошо знакомому входу в изолятор, надеясь, что возле него ждет освобожденный Геннадий.
Но его там не было.
Она спросила у дежурного.
Дежурный ни о чем не имел понятия.
– Сидит какой-то, я только что на пост встал, даже не знаю кто.
– У вас что, учета нет?
– Все записано, – дежурный заглянул в журнал. – Геннадий Владимирский. Да, есть такой.
– А почему не отпущен?
– Девушка, вы меня спрашиваете?
– А кого?
Дежурный кивнул в сторону здания ОВД.
Светлана пошла туда.
Там тоже был дежурный, другой. Известный ей и нам Сергей Клюквин.
– Привет, – сказал он. – Обратно захотелось?
– Где начальник?
– Трофим Сергеевич?
– А есть другой?
– Другого нет.
– Он здесь?
– Нету.
– А почему Геннадия не выпустили? Мовчан при мне звонил.
– Какого Геннадия?
– Который в изоляторе.
– Вот там и спрашивай. А с Аркадием у тебя, значит, всё?
– Что всё?
– То самое.
– Позвони Трофиму Сергеевичу, пожалуйста, и дай мне трубку. Он же велел выпустить, ничего не понимаю!
– Да он сам придет.
– Когда?
– А я знаю?
– Сережа – тебя ведь Сережей зовут?
– Так точно! – улыбнулся Клюквин.
– Меня с детства загадка мучает, Сережа, почему люди так часто притворяются идиотами? Это игра? Или просто нравится? Или способ других сделать тоже идиотами? Знаешь, иногда мне кажется, хотя я понимаю, что это не так, что в нашей любимой стране огромное количество людей заняты тем, что дурачат друг друга. И даже не по службе, не ради выгоды или денег, тут хоть понятно, и даже не ради развлечения, а просто способ общения такой. У меня вот даже братик такой. Просто спросишь его: уроки сделал? Как думаешь, что отвечает?
– Сделал. Я всегда так говорил.
– Нет. Он говорит: а чего? Понимаешь? И на любой вопрос у нас так – не да или нет, а – а чего?
Клюквин не понял, но ему приятно было говорить с красивой девушкой. И именно поэтому он дурачился, не права в данном случае была умная Светлана.
И готов был дурачиться дальше, но тут появился Мовчан.
Вошел быстро, служебно. В руках держал объемистый пакет.
– В чем дело, Трофим Сергеевич? – спросила Светлана. – Почему Геннадия не отпустили?
– До выяснения.
– Какого выяснения?
– Отойдем.
Светлана, недоумевая, отошла с Мовчаном в сторону. А Клюквин удалился в другую – чтобы наверняка не слышать.
– Вот что, Света, – сказал Мовчан. – Есть у меня предположение, что Степан жив.
– Знаете, я тоже думаю…
– Подожди, дослушай. Вот что. Дай слово, что, если он жив, выйдешь за него замуж.
– Трофим Сергеевич…
– Постой, сейчас поймешь, я объясню. Ты кино видела про войну – «Жди меня?»
– Нет.
– Ничего вы не видели, молодежь! Там жена мужа с войны ждала – и он вернулся. Если кого ждут, он возвращается. Если ты согласишься, он это почувствует. Это не фантастика, Света, на расстоянии и мысли передаются, и все остальное! У меня было: в Ростове одна знакомая жила, то есть и сейчас живет, но мы уже… Короче, я к ней хорошо относился, не сказать больше, и вот однажды она мне вдруг вспоминается, причем так, что даже нехорошо сделалось. Места себе не находил. Поехал в Ростов, и что ты думаешь?
Мовчан даже усмехнулся, вспомнив эту историю, но тут же застыдился этой усмешки и оборвал сам себя:
– Ладно, это я потом расскажу. Короче, ты поняла?
– Трофим Сергеевич, если Степан жив, то будет жив независимо от…
– Зависимо! Иначе что хочешь обо мне думай и куда хочешь жалуйся, Геннадия – не отпущу!
Он просто не в себе от горя, подумала Светлана. Но давать обещания не хотела даже ради свободы Геннадия. Впрочем, она была уверена, что его все равно отпустят.
– Трофим Сергеевич, послушайте меня. Давайте не будем про обещания, есть более важные вещи. Мы сегодня с Ауговым, это тот, с которым я у вас была, у него очень большие возможности, мы с ним поедем…
Мовчан не слышал и не хотел слышать, опять оборвал ее:
– Света, я прошу! На колени встать?
– Мы как раз по этому делу!
– Хорошо, встану!
И Мовчан встал на колени.
Клюквин отвернулся.
– Прошу, Света! Дай слово: если жив – выйдешь.
– Порадуюсь. Но не выйду. Это нелепо.
– Ладно.
Мовчан встал, долго отряхивал колени, тщательно тер материю брюк руками, словно выглаживал, говоря:
– Тогда пусть твой Геннадий сидит. Беззаконие? Да. А где вообще закон остался? Моему Степану плохо, а всем другим – хорошо? Это неправильно!
И он пошел к выходу.
Светлана не стала окликать и догонять, поняла, что Мовчан сейчас в состоянии, близком к невменяемому.
Мовчан отправился на штрафную стоянку, где среди других машин была подержанная «шестерка» с украинскими номерами, которую конфисковали месяц назад у контрабандистов. Выехал на ней из поселка. Переоделся в гражданское. Форму упаковал в пакет, сунул в багажник, подумал, достал и спрятал под кустами, заметив место: справа сломанная береза, слева воронье гнездо.
Он все больше утверждался в мысли, что его обманули, выдали сгоревший труп какого-то другого человека, нарочно отпустили, хоть и устроили для вида погоню. Степан же сейчас сидит в каком-нибудь подвале, в том же Сычанске, недаром там ошивается этот чин из спецслужбы. Он сидит, а эти гады решают вопрос его жизни и смерти.
То есть Трофим Сергеевич самостоятельно пришел к той же версии, что возникла у Светланы и Ростислава.
И еще он думал о том, как все быстро меняется. Еще вчера бродила в голове шальная мысль добиться, чтобы Светлана родила ему сына, как бы второго Степана. А сегодня думать об этом смешно и странно. Зачем другой сын, если цел первый? И любви к Светлане никакой нет, это Евгений ему внушил, странный и, пожалуй, опасный человек, с которым Мовчан обязательно разберется, как только завершит неотложные дела.
А Степе, когда найдет, скажет, что Светлана согласна. Да, немножко обманет. Но она согласится, Мовчан придумает, как ее уговорить. Например, скажет ей: хотя бы на полгода. А потом разводись, выходи за своего Геннадия. Если захочешь. Ведь когда-то Трофим так Тамару уговорил, которая не хотела за него. Вернее, сомневалась, говорила: ты хороший, но характер у тебя дурной. Однако за других-то тоже не за кого было. Вот он и придумал: выходи временно. То есть на время. Попробуешь быть женой, в будущем пригодится, когда найдешь подходящего. Она рассмеялась и согласилась. Потом это стало их семейной шуткой: «Ну что? – говорит она. – Еще месяц поживу с тобой, и пора уже разводиться!» – «Я уже заждался!» – говорит Мовчан правду под видом шутки.
А сам понимает: она его любит и будет любить до самой смерти. Не повезло женщине.
Глава 25
Де блискавка, там і грім
[43]
Анфиса, сидя в подвале, вспоминала, как нелепо началась ссора с мужем.
Торопкий завтракал и увлеченно излагал идею автономии Грежинского района.
– Да, я всегда был сторонник украинской государственности и нерушимости границ, – говорил он. – Я был противник российской экспансии и сепаратизма. Но кто у нас пришел к власти, если вглядеться?
И он подробно, со смехом и сарказмом описал тех, кто пришел к власти.
– Получается – шило на мыло, хрен редьки не слаще! И не надо бояться, что страна рассыплется, если ее субъекты получат самостоятельность! Потому что самостоятельность приучает к ответственности! Раздробленность, как ни странно, – путь к последующему объединению, но уже сильных, ответственных субъектов! Германии до середины девятнадцатого века не было, но был союз суверенных государств. А потом – империя!
И Торопкий вкратце, но со знанием дела пересказал историю создания Германской империи.
