Андрей Битов - Преподаватель симметрии
Под ними – ничего, сразу дно с прихотливыми пустыми отделениями, как в шкатулке. И лишь в одном – мешочек ржавых использованных лезвий.
Внутренняя сторона крышки была вся оклеена.
Спаситель, Мадонна, святой Георгий.
Этикетки виски (шесть сортов).
Спаситель с Отцом (Мазаччо). Святая Троица (Рублев).
Фотографии младенцев (шесть разных одного возраста).
Фотографии шести красавиц (все разные!). Одна из них…
Три фотографии одного и того же мальчика (разного возраста)…
Бибо узнал себя и захлопнул крышку.
Так и застыл, с сандалиями в руке.
2-004
Все очень ловко у него получилось.
Пока она, раскрыв рот, бродила по замку, гипнотизируя фамильные портреты, лаская рыцарей и китайские вазы, он перебирал у бабушки в шкатулке, что бы ей подарить взамен.
Не это и не это… А это уж слишком…
Скоро они придут! Ее надо было увести до этого.
Замена, измена… Бабкины цацки перевешивали.
– Ты знал, что их нет дома? – Он не услышал, как она подкралась. – Какая прелесть!
– Хочешь, возьми… – сказал он ломающимся голосом.
– Это слишком. Это не твое.
Он попробовал повалить ее на бабкину кушетку – движение, как ему казалось, все оправдывающее, – так кушетка была искреннее: она сломалась.
– Пойдем, – сказала Бруна. – Твои скоро придут.
Она УЖЕ знала. Он не сопротивлялся.
– На улице дождь, – сказал он, – я сейчас.
О, эта спасительная мысль о плаще!
С отвращением отразившись в дверце зеркального шкафа, он выхватил плащ на ощупь, первый попавшийся.
Так и вернулся, как лакей, неся перед собой плащ на плечиках. Застал Бруну на том же месте – перед зеркалом.
То же выражение лица застыло в зеркале.
Он швырнул в сердцах плащ на сломанную кушетку.
Теперь они отражались в зеркале вдвоем.
Лицо ее переломилось улыбкой, будто зеркало треснуло.
– Пойдем, – ласково сказала она.
Он воровато прихватил проклятый плащ, и они поспешили прочь.
В воротах замка столкнулись с матерью и бабкой.
И они поздоровались как ни в чем не бывало. Как призраки с призраками.
– Я вот что взяла на память, с камина…
И Бруна продемонстрировала никому не нужную треснутую друзу горного хрусталя. А он потрогал в кармане античную камею, но не показал.
Нет, она не потеряла туфельку на парадной лестнице…
Это юбка матери каким-то образом сначала прицепилась к плащу, а потом осталась лежать на сломанной кушетке.
Она потом служила главным вещественным доказательством на семейном трибунале: предаться разврату до такой степени! И где?! В фамильном замке, где каждый камень…
Не каждый… Никто не заметил пропажи ни друзы, ни камеи.
И матери было нипочем, что юбка-то была ее собственная.
Как ей не показался странным и тот факт, что после прецедента разврата можно забыть надеть юбку обратно…
Главное в вещественном доказательстве не столько его доказательность, сколько его вещественность…
Так думал молодой повеса, примеряя отцовские сандалии, в точь такие, какие утратил.
2-005
Но сундук был значительно глубже!
Обнаружив по сторонам две петли, сын потянул за них и с легкостью вытащил – это было всего лишь верхнее отделение!
Под ним было точно такое же, но и в нем ничего не оказалось. Кроме конверта.
«Завещание» – было написано на конверте.
«Для чего и требуются подобные сундуки!..» – усмехнулся было сын, вскрывая конверт.
Там были листок и еще один конверт.
«Сундук – Мадонне, содержимое – Бибо» – вот все, что было написано на листке.
«Завещание» – было написано на конверте втором.
«Бибо! Это тебе только показалось, что я расстался с тобой. Конечно, кто спорит, мне не удавалось уделить тебе достаточно времени. Теперь у меня будет его значительно больше.
Но кое-что, пользуясь торжественностью момента, хочется сообщить тебе сразу.
1. Не сотвори себе кумира (поверь мне, это труднее всего).
2. Помни, что любая жизнь (в том числе и твоя собственная) дороже любого транспортного средства.
3. Не возлюби жену ближнего, если не любишь ее.
4. Не пей пузырьковых (шампанское, пиво, зельтерская и т. п.). Лучше уж виски – много жидкости вредно, особенно в зрелом возрасте.
5. Не закусывай, когда пьешь. Чтобы сохранить зелень свежей, храни ее в воздухонепроницаемом пакете, надув его собственным выдохом (растения любят СО2).
6. Более двух пар штанов и четырех рубашек не требуется для мужчины (трусы и носки – по усмотрению).
7. Не бойся. Помни, если кто-то стал относиться к тебе хуже, значит, он сделал тебе какую-нибудь гадость. Забудь.
8. Не отыгрывайся.
9. С похмелья брейся и не опохмеляйся (один).
10. Следи за ногами. Болеет всегда то, о чем не думаешь (например, ноги).
Уже десять! А я так и не успел тебе ничего сказать.
Скоро, скоро мой последний виски!
Позор, как и душ, принимай.
Люби языки и животных.
Есть можно все, сырое и вареное, но только самое свежее.
Отправления (естественные) не совершай торопливо.
Лучше быть циником, чем хамом.
Работа не позор, но и не самоцель.
Гладь животных и детей, только когда им это приятно.
Не говори, не кури, не пей, не отвечай, не ешь, не пиши, не занимайся любовью, не следуй советам (в т. ч. моим), если сам того не хочешь.
Не ври с целью.
Не помножай количество сущностей.
Можно все, но не злоупотребляй ничем.
Будь! Присутствуй и молись…»
Дальше было не разобрать – такие каракули.
2-006
И дело было не в почерке…
«Мысль пришла и прошла. Была.
И опятъ: Израил или Израфель? Мункар или Накир?
Ничего нельзя восстановить, не создавая; т. е. впервые, т. е. единственный раз, т. е. заново.
Даже вот такую мысль.
И еще одну: должна же быть хоть одна достоверная история в Истории человечества? Чтобы уж не было сомнения, что была.
И вот есть одна такая… Единственная. Без тени.
История Иисуса.
И тогда все отсекается бритвой Оккама.
Но является ли мысль о множественности миров ересью?
Нет. Потому что Он был в этой множественности как единственно достоверный факт. Не Харут или Марут, а Он, единственный, выводит нас из этого дежа вю».
– Не понял, – криво усмехнулся Бибо.
2-007
Под сандалиями и плащом лежал этот дневник.
Был ли то дневник?..
У Бибо не было опыта не только в чтении дневников, но и в их писании.
Тем не менее дневник этот открывался его собственной страничкой.
«27 ноября 1927 года, – было написано круглым доверчивым почерком. – Приезжает отец. Начинаю дневник…»
Больше, однако, на страничке ничего не было. Лишь по краям был прочерчен неровный пунктир с расставленными там и сям векторными стрелками…
«Сие есть путь Божией коровки», – было прокомментировано рукою отца вдоль линии.
В остальном… страничка была пуста.
Она была аккуратно вклеена первой в тетрадку.
«Сентиментальный дурак!» – выругался Бибо, будто расписался по диагонали.
«Попытка что-либо понять или вспомнить – вот доказательство предопределенности. Усилия тут бесполезны. Тошнота и обморок.
Поймешь и вспомнишь, только когда придет пора. Не раньше, но и не позже.
Так мысль, так любовь.
Как молитва.
Сегодня тебе исполнилось семь лет.
Надо же! Не забыл!..
Но и… не вспомнил.
Тельца нет.
Убийство – это попытка вспомнить тело.
Позднейшая запись: что я имел в виду?
Еще позднейшая приписка: то и имел.
Любовь – это необсуждаемость».
2-008
«О каком убийстве он плетет?!»
О, как она была весела!..
Он не знал, какой ей сделать подарок, и вспомнил про камею. Мысль о том, что когда-нибудь его родные увидят вдруг Бруну с камеей на груди, уже не беспокоила его. Ему казалось, он решился. В конце концов.
И собственная решительность польстила ему.
Они уедут. Куда-нибудь в Африку. Может быть, к отцу. Возвращение к блудному отцу – чем не поворот притчи? Им повезет: они разбогатеют на кофейных плантациях…
Буйство молодого лета утверждало его в этой мысли.
О, как они любили этот парк! Как они любили в этом парке…
И была она в белом платье, как невеста.
– Любовь – это так просто! – сказала она. – Это – необсуждаемость.
Ее поцелуи были так вкусны! Она была уже воодушевлена, хотя он еще не успел ей ничего сказать… Но ей не надо было и говорить.
– Ты видел когда-нибудь, как растет кофе? – спросила она. – Мне нравится, как ты рассказываешь про отца…
Зато она ничего не смыслила в камеях…
– Красивая… – сказала она. – Похожа на твою мать.
На камее между тем была Клеопатра со змеею на груди.
