Александр Холин - Осколки Русского зеркала
Тебе это надо знать, инок, поскольку «…благодать Его отведёт их в определённые для сего места, и спасутся…». Только Господь ведает, что тебе будет предписано исполнить. Но до Рипейских гор отсюда ближе, да и легче найти наши поселения. Только в больших городах равнины ни с кем разговаривать не нужно. Также никому знать не надо, что ты принял постриг у нас, ибо монаха в миру ждёт много неожиданных соблазнов, но если будешь верен избранному пути, Господь поможет тебе. Скоро истекают три года, которые отпущены были отцом Серафимом для твоего воспитания. Ты всё выдержал и показал себя верным православным христианином, поэтому отпускаю тебя с чистым сердцем и совестью перед Господом нашим. Ежели понадобится конь, братие дадут тебе хорошего скакуна. Спаси тебя Христос!
– Мне нужно сразу после мистерии пострижения покинуть скит? – озадаченно спросил Фёдор Кузьмич.
– Конечно нет, – замотал головой настоятель. – Просто меня несколько дней не будет, поскольку надо съездить в Пензу. Там я могу узнать, сколько времени есть у нас всех. Жандармы покинутую обитель не тронут, а вот ежели кто-то здесь останется…
Отец Агафангел замолчал, но это молчание было красноречивее всяких слов. Дверь за ним закрылась, а Фёдор Кузьмич ещё долго смотрел на тяжёлую дверную створку, будто там должны были вспыхнуть буквы Божьего благословения: что делать и куда идти.
Тряхнув головой, Фёдор Кузьмич прогнал нехорошие мысли и снова принялся за чтение канона. Он не знал, сколько времени уже прошло, но в дверь снова кто-то постучал. Оказалось, это двое монахов пришли, чтобы проводить инока в центральную церковь скита. Они принесли иноку сраченцу[96] и подождали за дверью, пока он переоденется.
Подземный скит состоял из нескольких больших гротов, в которых проводились богослужения, но центральный был особенным. Своды грота подпирали две естественные колонны из сланца, за ними находился алтарь, а между этих двух колонн из внешнего мира в подземелье проникал луч солнечного света.
Именно в этом месте должно было состояться пострижение инока Фёдора. Справа от солнечного лучика поставили аналой, на который поместили Псалтырь. Неофит сначала должен был сам прочитать священную книгу, а затем наступала мистерия пострижения, в момент которой читался апостол Павел. Собственно, обо всех подробностях Фёдору Кузьмичу монахи скита рассказывали не один раз, только он сам боялся и чуть ли не дрожал от мысли: вдруг что-нибудь перепутает! Всё-таки мистерия пострижения совершается не просто для формальности.
Инок, дождавшийся благословения на пострижение, прощается с прошлым навсегда, то есть человек, не умирая физически, умирает духовно и отрекается от всех прошлых издевательств над собственной душой. Это каждый неофит должен был понять и принять за годы подготовки к неоглядному служению Всевышнему. Недаром ведь ни одна из религиозных конфессий не производит служителей Господа, будто бы учеников в гимназиях. Обучить этому практически невозможно и настоящим монахом неофит становится только тогда, когда всем сердцем своим примет любовь Иисуса Христа к нашему безумному миру, познает боль, пронзающую сознание и весь внутренний мир человека с такой остротой, какой до той поры никогда не испытывал.
Коридор к подземному храму был довольно узким, и проходить по нему приходилось по одному: монах с факелом, за ним следовал неофит и замыкал шествие ещё один факелоносец. Но не это сей час беспокоило инока. Александр как никогда раньше почувствовал голос убиенного масонами отца, который очень часто являлся к нему во снах. Казалось, темнота коридора расступилась и там, у двери в храм, словно нищий на паперти стоит отец. Правда, он по этому случаю был в рыцарских доспехах, которые при жизни надевал только на Великие праздники, или же на смотр Царского парада. Фигура рыцаря ещё сильнее проступила в неверном свете факелов, но лицо его так и скрывала не отступившая темнота. Александр остановился напротив рыцаря и услышал его голос:
– Меня не печалит, сын мой, что ты оставил державу в руках брата своего. Он справится, ибо от рождения ему дан был талант от Господа. А ты, сын мой, наконец-то решил избавить меня от родительской тревоги о жизни твоей. Тяжко жить, осознавая грех свой и не имея возможности искупить вину свою. Но Господь услышал тебя, сын мой, ибо несть неискупляемого проступка. В будущей жизни никому не твори зла, сын мой. И все обиды гаси безропотно. Только терпение и вера принесёт тебе любовь человеков и только молитва сможет помочь тебе заступиться за них… Иди же, сын мой, да спасёт тебя Христос!
Идущий сзади монах не ожидал, что инок остановится перед входом в церковь и озадаченно спросил:
– Готов ли ты, брат мой, принять мистерию пострига?
Александр, молча, кивнул и перешагнул порог. Трижды перекрестившись, он лёг животом на земляной пол раскинувши по сторонам руки. Диакон обошёл церковь с кадилом и встал в ногах лежащего на полу крестом неофита. Затем, после чтения малой ектеньи, принялся за чтение «Первого соборного послания Святого апостола Иоанна Богослова». Когда чтение закончилось, неофит должен был ползти на животе через весь храм к тому месту, где стоял аналой. Пол до аналоя был застелен рядном, а монахи стояли по обе стороны и создавали видимость коридора.
Неофит полз к аналою, несколько раз останавливаясь. Останавливал его диакон, потому что опять принимался читать апостола Павла. Расстояние от двери до аналоя было невелико, только неофиту оно показалось длиною в жизнь. Возле аналоя ему помогли подняться двое монахов и открыли перед ним Псалтырь. Хоть света от факелов в церкви хватало, только Фёдор Кузьмич начал не сразу. Возможно, ему необходимо было чуть-чуть отдышаться. Но вот под сводами церковного грота зазвучал его голос:
«На Тя Господи, уповах, да не постыжуся в век, правдою Твоею изми мя и избави мя. Приклони ко мне ухо Твое и спаси мя. Буди ми в Бог защититель, и в место крепко спасти мя, яко утверждение мое и прибежище мое еси Ты. Боже мой, изми мя из руки грешнаго, из руки законопреступнаго и обидящего. Яко Ты еси терпение мое Господи, Господи упование мое от юности моея. В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матерее моея, Ты еси мой покровитель. О Тебе пение мое выну, яко чудо бых многим, и Ты помощник мой крепок. Да исполнятся уста моя похвалы, яко да воспою славу Твою, весь день великолепие Твое. Не отверзи мене во время старости, внегда исчезати крепости моей, не остави мене. Яко решав рази мои мне, и стрегущии душу мою совещаша вкупе. Глаголюще: Бог оставил есть его, поженете и имеете его, яко несть избавляяи. Боже мой, не удалися от мене; Боже мой, в помощь мою воньми. Да постыдятся и исчезнут оклеветающии душу мою, да облекутся в студ и срам ищущи злая мне. Аз же всегда уповаю на Тя, и приложу на всяку похвалу Твою. Уста моя возвестят правду Твою, весь день спасение Твое. Яко не познах книжна, вниду в силе Господни; Господи, помяну правду Твою единаго. Боже мой, яже научил мя еси от юности моея, и до ныне возвещу чудеса Твоя. И даже до старости и маторства, Боже мой, не остави мене, донедже возвещу мышцу Твою роду всему грядущему. Силу Твою и правду Твою Боже, даже до вышних, яже сотворил ми еси величия; Боже, кто подобен Тебе? Елики явил ми еси скорби много и злы, и обращь оживил мя еси, от бездн земли возведе мя. Умножил еси на мне величествие Твое, и обращь утешил мя еси, и от бездн земли паки возведе мя. Ибо аз исповемся Тебе в людех Господи, в сосудех псаломских истину Твою, Боже; пою Тебе в гуслех, Святыи Израилев. Возрадуется устне мои, егда пою Тебе, и душа моя, юже еси избавил. Еще же и язык мой весь день поучится правде Твоей, егда постыдятся и посрамятся ищущи злая мне».[97]
Два монаха, сопровождавших инока успели уже облачиться в праздничные белые стихари и снова подошли к нему, встав одесную и ошуюю. Оба принялись одевать иноку поверх сраченцы параман,[98] на который сразу же надели деревянный параманный крест.[99] По краям парамана была выполнена надпись: «Азъ язвы Господа моего Iисуса Христа на тѣлѣ моемъ ношу» Один вручил иноку круглое серебряное блюдо, второй положил на это блюдо большие ножницы. После этого инок подошёл к солее, где стоял спиной к нему настоятель. Священник обернулся и Фёдор Кузьмич увидел в руках батюшки Евангелие, которое он прижимал к груди. Тогда инок взял с подноса ножницы и подал их старцу. Тот принял этот дар правой рукой, но не удержал и ножницы с весёлым звоном упали на деревянную солею.
– Отрицаешься ли ты от грехов и дел своих прошлых? – спросил настоятель.
– Отрицаюся во имя Отца и Сына и Святаго духа, – ответил инок, наклонился, подобрал ножницы и подал священнику во второй раз. Тот снова не удержал ножницы и спросил:
– Отрицаешься ли ты от грехов и дел своих прошлых?
Как и в первый раз, инок ответил:
– Отрицаюся во имя Отца и Сына и Святаго духа.
Затем снова поднял ножницы и подал настоятелю. Но тот уронил ножницы в третий раз и также спросил инока:
