Владимир Янсюкевич - Шёпот стрекоз (сборник)
– Большая разница! За связь с пятнадцатилетней можно срок схлопотать – за совращение несовершеннолетней. А в шестнадцать уже есть зацепка для защиты своих прав. Она так и отмечена в законе: возраст сексуального согласия. Любой адвокат тебе скажет.
Он нетерпеливо катнул коляску туда-сюда.
– Тогда были другие законы. И разве я сказал, что совратил её? Что ты мелешь! Я просто увидел её впервые, когда ей было пятнадцать…
– Так пятнадцать или шестнадцать? Ты уж определись.
– Ну, хорошо, пусть будет шестнадцать. Я точно не помню. Она ещё училась в школе.
– Саша, не перебивай, пожалуйста! – снова умоляла Татьяна. – Это так романтично!
– Очень романтично. Мучил девочку семь лет, а потом… налетела саранча.
Он затушил сигарету, сдал назад, развернулся, проехал на коляске несколько метров, показав дочерям сгорбленную спину, затем, сделав круг, снова въехал в беседку и со стуком уткнулся в стол, врытый в землю.
– Почему ты думаешь, что я её мучил?
– Саша, может, всё было наоборот. Может, она мучила папу.
– Вот уж не верится.
– Да никто никого не мучил! – отрезал он.
– Когда мы родились, – спокойно продолжила Александра, – тебе было тридцать четыре, так?
– Допустим.
– А ей, соответственно, на десять лет меньше. Отнимем ещё срок выхаживания плода и накинем немного буферного времени. Пока то да сё. Что-то не сошлось, что-то не получилось. Некоторые не сразу беременеют. И их нужно терпеливо оплодотворять ежедневно. Округлим до года. И получается, когда ты, наконец, её… будем говорить, удовлетворил, ей было двадцать три с копейками. А через девять месяцев она родила нас. Я не права?
Он затянулся.
– Ты, наверное, хороший бухгалтер, Александра… Но жизнь на калькуляторе не просчитаешь. И математический подход тут неуместен.
– То, что ты путаешь факты и умалчиваешь о самом главном, работает против тебя. Ты понимаешь это?
Ему стало не по себе. Сердце подскочило к горлу, в мозгу образовалась паника. Он вцепился в подлокотники и еле сдержал себя, чтобы не вспылить.
– Должен заметить, ты не прокурор, а я не обвиняемый. Так что ступайте-ка, девочки, по домам, а я уж как-нибудь без вас доживу остаток моих дней. Можете больше не являться. Прощайте!
Он затушил сигарету, развернулся и, быстро-быстро перебирая руками по никелированному обручу на колёсах, покатил в основному корпусу лечебницы. Голова его была сильно склонена к коленям, и они видели только его спину, без головы.
– Ну-ну. Приятного аппетита! – крикнула ему вслед Александра с усмешкой.
– Ты всё испортила! – Татьяна была готова разреветься.
– Не хнычь! Время завтракать. Проглотит свою кашу и вернётся.
– Ты думаешь?
– Вот увидишь.
– Ты уж помолчи тогда, пожалуйста. Не перебивай его.
– С ним надо пожёстче. Иначе унесёт свои секреты в могилу. Или обведёт нас вокруг пальца, отделается вымышленным рассказом. Ничего, не отвертится. Я его выведу на чистую воду.
Теперь Александра была уверена, что отец перед матерью в чём-то сильно провинился. Потому никогда о ней ничего не рассказывает и сам хочет забыть.
До этого Александра заметила, как на установленную на стене особую площадку при часовне вышел служитель и три раза дёрнул за язык колокола. Над утренним лесом поплыл колокольный звон. С деревьев единой стаей снялись птицы и рассыпались в небе, как осколки от взрыва. А все, находившиеся в это время на территории, наоборот, стали собираться в кучку и потянулись к боковой двери главного административного корпуса.
– А зачем здесь церковь? – спросила Татьяна.
– Часовня, – поправила Александра. – Покойников отпевать.
Татьяна зябко поёжилась.
– А здесь умирают?
– Когда же ты повзрослеешь, Танюха? Везде умирают.
Прошло полчаса. Всё это время девушки сидели в беседке и наблюдали, как дворник, молодой чернявый гастарбайтер с загорелым лицом, то ли украинец, то ли молдаванин, в синем комбинезоне и накинутой поверх оранжевой жилетке, сдувает с дорожек листья специальным воздуходувным приспособлением. Со стороны въездных ворот дул ветер, и часть листьев, покружившись в воздухе, снова оседала на дорожку.
– Дурацкий инструмент, – сказала Александра.
Татьяна поднялась, вышла из беседки, обошла её кругом, а заодно и куст чубушника, и вернулась на прежнее место.
– Смотри, какие замечательные цветочки. И пахнут! Что это?
– Похоже на жасмин.
– Но уже осень.
– А жара, как летом. У них вторая молодость. Всем требуется тепло. И цветам тоже.
Татьяна присела на скамейку.
– Что ты ни с того, ни с сего пристала к отцу? Я же вижу, это его мучает.
– Я хочу знать правду.
– Какую правду?
– Почему – «мучает». Ты помнишь… нам было лет шесть… мы спросили у него: где наша мама?
– Да, помню. Он сказал, умерла при родах. И его сестра подтвердила.
– Мы тогда были слишком маленькие, и даже не заплакали, узнав об этом. Потому что не знали маминой ласки. Она никогда к нам даже не прикасалась. Для нас её сразу просто не существовало. Но ведь она была! Потом мы окончили школу с отличием. И он устроил нам пир. Помнишь, мы пили «шампанское», и он сказал: «Жаль мамы теперь нет с нами. Она бы порадовалась». И тогда я впервые спросила у него: где она похоронена? И что он мне ответил? «Не знаю».
– Он сказал «её сожгли». В крематории.
– Это он потом сказал. А сначала сказал «не знаю». И прозвучало это, как «и знать не хочу».
– Не придумывай. Не понимаю, почему ты вдруг обозлилась на папу. Умерла и умерла. Столько лет прошло…
– Какая ты у нас добренькая. Просто так не умирают.
– Он же не виноват. Что тебе от него надо?
Теперь Александра поднялась, закурила.
– Рассказываю. Неделю назад у нас в бухгалтерии Клава работала. Хорошая баба. Молодая, здоровая. На восьмом месяце была. Но на работу сказала, будет ходить до последнего. И вдруг её нет, день, другой. Звоню. Говорят, умерла. Как, умерла? А так, говорят, родила мальчика раньше срока и умерла. И когда я стала выяснять, что случилось, мне говорят, муж узнал от кого-то, что она якобы была ему не верна и избил её до полусмерти. Ребёнка она выкинула – слава богу живым – а сама умерла. От побоев.
– Ты думаешь…
– Так вот, чтобы не думалось, пусть расскажет, как всё это произошло.
– Ты что, папу не знаешь? Он не такой.
– Тогда почему его всякий раз пот прошибает, когда я спрашиваю о матери? И что его «мучает», как ты говоришь?.. Не хочу иметь дела с извергом.
4
За завтраком он специально сел у окна, чтобы наблюдать за происходящим на территории лечебницы.
Двор опустел. Дворник методично сдувал листья в кучи. Очередной порыв ветра сводил его работу на нет, и он, не меняя темпа, хладнокровно начинал сначала.
Его девочки по-прежнему находились в беседке и о чём-то возбуждённо разговаривали. «Косточки мне перемывают. Давайте, давайте! А всё-таки не ушли, ждут от меня откровений, дурашки. Ну, ждите. Сегодня выложу всё как есть».
Он продолжал неторопливо поглощать творожную запеканку, запивая жиденьким кофе с молоком.
Диана завтракать не пошла, прогуливалась по дорожке от беседки до часовни и обратно. Вот к ней подошла сестра. Наверное, спрашивает, почему не в столовой. Диана что-то говорит, при этом держится за живот. Наверное, жалуется на несварение. Сестра вынула из кармана таблетку, дала ей. Диана положила её в рот, а когда сестра ушла, тут же выплюнула. «Артистка! Тоже ждёт. Нервничает. Хорошая женщина. Много пережившая и всё-таки живая. Милая. И чуткая. Думаю, девочкам понравится».
Он вспомнил, как неделю назад Диана и Лаура прогуливались вместе вокруг фонтана и мирно о чём-то беседовали как старые знакомые, что ему показалось удивительно странным. Он в это время был на процедурах и мог наблюдать за ними из окна. А потом она катала его по кругу, а он сидел себе королём и улыбался.
– Чему вы всё время улыбаетесь? – поинтересовалась она.
– Так просто… погода хорошая.
Какое-то время они двигались молча. Светило солнце, и золочёный купол часовни искрился и, казалось, щедро разбрызгивал сверкающие искры вокруг: на лес, на больничные корпуса, на дорожки, на фонтан, на гуляющих по двору, освящая природу и людские сердца.
На третьем круге она спросила:
– Что вам говорят врачи?
– Обещали выписать с понедельника.
Она остановила коляску.
– Что случилось? – спросил он, не оборачиваясь.
Она вышла вперёд и встала перед ним, потупившись и сцепив вытянутые руки, как провинившаяся школьница.
– Мне грустно. Нет, это замечательно, что с вами всё хорошо, но…
Он взял её за руку.
– Что?
Она смотрела на него умоляющим взглядом и молчала.
– Я постоянно задаю себе вопрос… чем я так привлекателен для вас? Я не молод…
