Анатолий Тосс - Магнолия. 12 дней
Вообще-то автор не обязан симпатизировать своему герою, даже если повествование ведется от первого лица. Более того, чем объемнее выведен протагонист, тем более противоречивые чувства он может вызывать не только у читателя, но и у самого автора.
Так же и в «Магнолии». Конечно, я пытаюсь изобразить героя таким, каким представляю себя самого в молодости. Но дело в том, что сужу я о своей молодости неоднозначно. Поэтому кому-то герой может показаться нескромным и самовлюбленным. Другим, скажем, жестким, эгоистичным. И, наоборот, у кого-то он вызовет симпатию, сопереживание, одобрение. Кто-то представит себя на его месте.
Означает ли это, что я сам, автор, писатель Анатолий Тосс, оказываюсь при этом нескромным и самовлюбленным? Или бесчувственным, и сухим? Или вызывающим симпатию, сопереживание и одобрение? Хочу ли порождать всю эту смесь чувств?
Нет, не хочу. Самый оптимальный для автора вариант – остаться «над схваткой» между читателем и книгой, не вмешиваться в их отношения. Литературный герой, как бы он ни был близок тебе, все же существует сам по себе, его черты, его характер отделены от твоих собственных. Он из другого, особенно теперь, когда книга написана, уже мало связанного с тобой мира.
Конечно, если бы я писал от третьего лица, если бы дал герою имя, отличное от моего, я бы смог дистанцироваться от него. Но при этом текст частично потерял бы основу, утратив документальную свою составляющую.
Итак, чего же я жду от моего героя? На самом деле только одного – чтобы он был максимально приближен к живой, бурлящей жизни.
Вот и получается, что моя единственная задача заключается в том, чтобы описать юность, ее дерзания, ошибки, приобретения, описать полно, противоречиво, со всеми приметами времени. А какое мой герой произведет впечатление, это уже не моя забота. Моя забота – максимум правдивости и искренности. И перед читателем, и перед самим собой. Ведь, в конце концов, «Магнолия» как раз об этом – о поиске себя во времени, в жизни, о поиске искренности, честности, своего пути. Базовая такая, вечная тема.
___________________________________Я проспал раннее утро, потом позднее утро, где-то между ними, когда на Ленинском уже совсем рассвело, в мой спокойный сон ворвался незнакомый, волнующий запах. Я приоткрыл глаза и сквозь не до конца разомкнутые ресницы снова увидел озерные заводи, совсем близко, казалось, в них можно прямо сейчас нырнуть, взбодриться свежей, сейчас, утром, наверняка ознобной влагой.
– Спи, спи, – раздался заботливый шепот. – Я пошла на работу, ты поешь, там на сковородке мясо, разогрей, ну и возьми все остальное из холодильника.
На меня снова налетел порыв пьянящего запаха, теперь, даже через сладкий, бестелесный утренний сон, я смог догадаться – запах ее духов. Тут же легкое прикосновение, мышца на шее вздрогнула от щекочущей, разбежавшейся по всему телу дрожи, я хотел было снова вдохнуть ускользающий, эфемерный, завораживающий запах, но он уже исчез, лишь разрозненные, разбавленные воздухом частички кружились где-то, теряя плотность.
Потом я услышал хлопок входной двери и, догадавшись, что она ушла, что я один, еще слаще уткнулся в подушку и провалился в поджидающее меня, разом захватившее продолжение утреннего сонного блаженства.
Когда я проснулся окончательно, был уже полдень. Минут десять пролежал на кровати, вытягивая по ниточке из сознания разошедшиеся швы тягучей, липкой дремы. Из окна в комнату вваливалось лишь одно огромное, перемешанное с воздухом небо, солнечное сегодня, не голубое, а ярко-синее, по его неестественной, незапятнанной чистоте легко можно было догадаться – морозное, густо пропитанное холодом.
Только в ванной, под теплыми струями душа, я окончательно пришел в себя. Удивился, как же все-таки причудливо сложился вчерашний вечер, кто мог предположить, что я окажусь в постели с еще одной женщиной, уже второй за последние два дня. «Что-то многовато их стало в моей жизни», – усмехнулся я вслух, и водяные капли, воспользовавшись моментом, вкатились в мой растянувшийся в улыбке рот. Я сплюнул воду, настроение было отличное, бок почти не болел, все вокруг было ново, необычно, радостно. Захотелось сказать что-нибудь громко, раскатисто в гулкой, покрытой дорогим кафелем, наполненной тугим паром ванной комнате. И я сказал, вернее, продекламировал с чувством, будто перед аудиторией:
Смывая пыль, стою я в ванне,
Жую поток живой воды,
Я как индус в своей нирване,
Я с пенисом своим на «ты»…
Я так отчаянно лучист,
Когда я чист!
Я не смог сдержаться и засмеялся. Почему именно сейчас я вспомнил этот с полгода назад придуманный мной стихотворный кусочек? Как там у Олеши? «По утрам он пел в клозете, он был хороший человек». Ну да, что-то типа того. Потому что петь по утрам в клозете может только человек с чистой, неотягощенной душой.
Означает ли это, что я человек с чистой душой? Можно ли спать с двумя женщинами подряд и при этом сохранить душу незапятнанной? Нет, решил я, это не та тема, в которую я хочу вдаваться, особенно сейчас, под душем в Милиной ванной.
Иная мысль привлекала меня значительно больше, не из разряда морали, а из разряда практического жизненного наблюдения. Сколько месяцев я был один? Три, четыре? Ни одной встречи, ни одного поцелуя, никакой женской ласки, вообще ничего – только приевшееся, набившее оскомину самообслуживание. Я снова улыбнулся, подумав об оскомине.
И вправду, целую вечность маялся один, без намека на женщину, изводился, особенно по ночам, перед сном, мучился забродившим, переходящим в клиническое состояние спермотоксикозом. А тут вдруг, как по мановению волшебной палочки, прорвало. Сразу две, одна за другой, и какие! Разные, конечно, даже несравнимые, но в том, что разные, как раз и заключается прелесть момента. Как говорится, «то пусто, то густо». Точно сказано, я давно уже заметил – жизнь накатывается волнами, то отлив и полный штиль, то прилив, и успевай только уворачиваться от захлестывающих волн.
«Ну а все-таки, – снова подумал я, – если их все же сравнивать, если выбирать, кого ты выберешь? – И тут же, сам того не ожидая, мотнул в удивлении головой. – Конечно, если сравнивать чисто физическую сторону дела, то ответ однозначный: такого тела, как у Тани, я вообще никогда не видел, не подозревал даже, что такие бывают, само устройство иное. Совершенно фантастическое устройство. Я даже сглотнул, чтобы сбить тотчас поднявшееся от короткого воспоминания возбуждение. Да за такое тело легко можно душу продать, точно так же, как немецкий доктор Фауст продал свою немецкому Мефистофелю».
«Значит, получается, что тело определяет?» – задался я новым вопросом.
Вода продолжала скользить по размякшему телу, маленькая комната укуталась белесым, с трудом пропускающим воздух паром. Мне оставалось только подставлять струе то одно плечо, то другое, то голову, то грудь, потоки разбегались по коже плоскими, широкими лавинами и почти бесшумно соскальзывали на белую керамику ванны.
«А как же глаза, живость лица, улыбки? – снова подумал я. – А живость общения, живость мысли, живость смеха? А как же близость интересов, восприятия жизни, близость душ, в конце концов? Неужели они ничего не значат и все вместе уступают единственному противовесу – физической притягательности живого тела?»
Я даже пожал плечами, настолько ответ оказался очевидным, вода, не успев подстроиться под изменившуюся форму, свалилась с тела шумным, разом разлетевшимся брызгами потоком. Конечно, уступают! Пусть это не справедливо. Пусть это одна из самых подлых закономерностей жизни, но надо же быть честным, хотя бы перед самим собой. Все остальное – интеллект, родство душ, глубина мысли, восприятия, – все так или иначе нивелируется, округляется до нуля по сравнению с желанным, неудержимо влекущим телом. В конце концов, для умных разговоров и для взаимопонимания у меня имеются друзья, Леха, например, или Ромик. А когда речь заходит о межполовых отношениях, все же доминирует сексуальная тяга. Остальное – лишь невесомая добавка.
Ответ вполне удовлетворил меня. «Я так отчаянно лучист, когда я чист», – вновь громыхнул я в отчетливой акустике ванной. Звук утонул в сгустившемся паре, потом где-то там, за колеблющимся молочным облаком, налетел на кафельные стены, оттолкнулся от них, вернулся ко мне, заглушил шелест воды.
«Но ведь тело хрупко и тленно, – снова подумал я. – Пройдет время, и оно потеряет свежесть, соблазнительность и перестанет вызывать желание. Что тогда останется? А останется как раз родство душ, общие ценности, взаимопонимание. Вот и получается, что тело ненадежно и значимость его преувеличена. Душа важнее».
Пришлось задуматься снова. Как там у Пушкина в «Каменном госте», вспомнил я. Диалог Дона Карлоса с Лаурой. Ей «осьмнадцать» лет, она актриса и сама выбирает себе мужчин на ночь. Каждый раз новых.
