Виктор Пелевин - Смотритель. Том 1. Орден желтого флага (фрагмент)
– А что это значит?
– Она становится просто гетерой. Ее можно купить за деньги. Пусть и большие. Разумеется, нас никто к этому не принуждает. Можно уйти в мир и исчезнуть в нем навсегда, некоторые так и делают. Но чаще…
Она сделала странный жест рукой.
– Что?
– Чаще вспоминают про зеленый шнур.
– То есть?
– Если «зеленка» не смогла принести выбравшему ее человеку счастье, она никогда не будет счастлива сама, – ответила Юка. – Это значит, она потерпела поражение в битве и покрыла себя позором. Многие из нас не в силах такого пережить и совершают самоубийство. Вешаются на зеленом шнуре. К этому никто не принуждает – но шнур нам выдают при достижении шестнадцатилетнего возраста. Чтобы напомнить, как все серьезно. Мы вправду очень стараемся.
Она говорила эти жутковатые вещи совсем просто, и сперва они даже не казались страшными. Но если ей не было страшно самой, то меня ей удалось напугать.
– Секундочку, – сказал я, – мне хотелось бы знать, что вы собираетесь делать в том случае, если наши отношения не сложатся?
Юка улыбнулась.
– Я про это не думала.
– Неужели? Как такое возможно?
– Этому нас учат с самого начала. Если мы будем думать о будущем, то упустим из виду настоящее, где требуются наши услуги. Но я вас понимаю, мой господин.
«Мой господин». Надо же, «мой господин»… Меня так не называли даже свиньи, которых я пас.
– Алекс, – сказал я нервно. – Меня зовут Алекс.
– Хорошо, Алекс. Вы не хотите, чтобы вас мучила ответственность за мою возможную смерть?
Я кивнул.
– Я обещаю поступить так, как вы прикажете. Если захотите, я уйду в «Красные Рукава». Или найду себе какое-нибудь дело в миру. Но почему бы вам не дать мне шанс послужить вам? У вас в доме есть слуги. Все, о чем я мечтаю, – это стать одной из них. Я могу не попадаться вам на глаза – кто-то же должен стричь кусты и подметать дорожки…
Я поднял на нее глаза. Ее красота была почти физически невыносима – словно гипнотический луч, которым природа лишает разума и воли бедных самцов, включили на такую мощность, что он мог уже прожигать стены и сбивать небольшие летательные аппараты. На ней был мой белый шелковый халат – она подвернула его рукава, как я никогда не делал.
– Белые рукава, – сказал я.
– Мой статус меняется каждую секунду, – улыбнулась она. – Я чувствую себя тростинкой, подхваченной ураганом. Будьте милосердны, господин… Алекс.
Это звучало как шутка, но я понял, что она сказала правду.
– Если вы любите поговорить, я могу быть интересным собеседником, – продолжала она. – Я могу развлекать вас музыкой. Я умею делать пятнадцать видов массажа и знаю наизусть множество поэтов, древних и монастырских. Я могу просто сидеть в углу молча. У меня нет другой цели в жизни, кроме вашего счастья. Дайте мне шанс, господин.
Слушать это и глядеть на нее было странно. По всем законам природы просить и умолять должен был я – и мне казалось, что я вижу в ее глазах еле заметную усмешку. Она наверняка знает свою силу, думал я. Может быть, их тренируют на смертниках… Эта мысль меня рассмешила, и я пришел в себя.
– Меня не за что любить, – сказал я. – Я бездельник и лоботряс. Избалованное ничтожество. Ленивый и самодовольный барчук.
– Вы сейчас шутите, – ответила она, – но все это моя прямая специальность. Нас учат понимать человеческие недостатки. И любить их. Став бездельником и лоботрясом, вы все равно найдете во мне опору.
Я понял, что в ней казалось таким странным. Юка была младше меня – но опытнее и взрослее. Она совсем не походила на девушек ее возраста. И неудивительно. У нее, как и у меня, не было детства в обычном смысле, только годы муштры за спиной – пусть и очень специфической.
Ее с младенчества учили понимать человеческие недостатки и потакать им – но не позволяли иметь собственных. «Счастьем» для нее было развлекать другого человека, причем выбрать его сама она не могла. Ее вырастили именно для этой роли.
На миг мне почудилось, что передо мной недочеловек, жестоко изувеченное существо, уродец, выведенный на потеху… Я испытал смесь страха и отвращения. А потом в моем восприятии что-то сместилось, и я сообразил: уродец по сравнению с ней – я сам. Все ее служебные качества, в сущности, были высочайшими моральными достоинствами, которыми обладает мало кто из людей – разве что святые.
Бедняжке просто не оставили другого выбора кроме полной самоотдачи. Когда-то китайским женщинам бинтовали стопы, чтобы их ноги оставались маленькими – и женщина превращалась в сексуальную игрушку. А это была бинтованная душа. Мой страх сразу прошел – и мне стало ее жалко, почти до слез.
Жалость, кстати, еще одна типичнейшая маска любви.
Мы перешли на «ты» этим же вечером. Все произошло естественно и мило, но о деталях я умолчу. Да и хвастаться особо нечем. Скажу только, что Юка вела себя как обычная скромная и немного стыдливая девушка на свидании с приятным ей человеком.
Догадаться о том, что она получила какую-то особую любовную подготовку, было невозможно – Юка ни разу ни оскорбила меня проявлением вульгарной умелости. Наоборот, она казалась трогательно неопытной, а о некоторых вещах ее приходилось упрашивать.
Но когда мы оба иссякли, у меня осталось чувство, что мне сделали бесценный подарок, совершенно мной не заслуженный. Может, думал я, пытаясь пробудить в себе цинизм, в этом и заключается их подготовка. Но цинизм не хотел просыпаться. Рядом была Юка. И я решил отложить вынесение приговоров и вердиктов до утра.
Прогулка в башню (отрывок)
…Однажды мы с Юкой пошли гулять в лес.
Это был не совсем лес – скорее, большой участок приусадебного парка, стилизованный под лесную чащу с такой степенью достоверности, что от настоящей дикой и заброшенной чащи его отличали только серьезные затраты на ландшафтных художников.
Чаща сперва была сделана непроходимой, а потом големы протоптали в ней несколько пешеходных тропинок, отмеченных еле видными знаками на древесных стволах. Гуляя по тайным тропкам, можно было комфортабельно переправляться через овраги и ручьи, все время находя под ногой твердую опору – и постоянно видеть вокруг поэтичное запустение.
Юка особенно любила эти прогулки. Я подозревал, что именно в лес она уходила, когда мне хотелось побыть одному – или надо было заниматься. Она непостижимым образом чувствовала все сама, без моих просьб – и пропадала с моих глаз. Но в лес мы часто ходили вместе.
Так было и в этот день. Мы около часа петляли по тропинкам, ненадолго уединились в шалаше «Рай № 3» на берегу ручья, затем вскарабкались по почти отвесному обрыву (в его стене была очень удобная, почти гимнастического качества лестница из древесных корневищ) – и вышли на большую поляну.
Я поднял глаза и замер.
В центре поляны стояла высокая башня. Она выглядела один в один фрагментом парижской Бастилии со старого рисунка – только к ней не примыкало стен. Башня казалась старой, темной от времени.
Ее совершенно точно не было здесь во время нашей прошлой прогулки.
Юка повернулась ко мне.
– Что это?
– Не знаю, – сказал я, – давай посмотрим.
Она взяла меня за руку.
– Может, это ловушка?
– Не думаю, – ответил я. – Никто не знал, что мы сюда придем.
Вряд ли мои слова успокоили ее (они не успокоили и меня самого), но Юка пошла к башне вместе со мной.
Странным казалось не то, что на лесной поляне появилась каменная постройка. Технически ее можно было перенести сюда за несколько часов. Но даже за месяц никто не смог бы вписать ее в пространство таким естественным образом.
Башню окружали трава и цветы. На них не было заметно ни малейшего следа строительных работ. Выступающие над землей части фундамента – каменные плиты, кольцом окружавшие башню – были покрыты пятнами мха и той особенной патиной, которую оставляют перемежающиеся с жарой дожди. В стыках камней пустила корни пара древесных ростков. Еще маленьких. Но за несколько дней они бы не выросли никак.
– Правда, – сказала Юка. – Охотник вряд ли будет тратить столько сил на благоустройство капкана.
Дверь в башню была открыта. Все ее внутреннее пространство занимала закручивающаяся вверх лестница. Я пошел по ней первым.
Стены покрывала растрескавшаяся штукатурка с цветными кляксами фресок – у них не было четких границ, и они напоминали огромные пятна плесени. Света из узких окон вполне хватало, чтобы разглядеть их.
Рисунки перемежались абстракциями и орнаментами: на одном пятне играли музыканты, одетые в парики и камзолы музыкантов, на следующем – три разноцветные спирали сворачивались к общему центру, где был нарисован какой-то каббалистический или алхимический знак.
