Надежда Нелидова - Мачо
…– Елена Андреевна! – послышался из сада раздраженный голос балерины. – Ковры пропылесосены безобразно. Оконные стекла в разводах! Честное слово, я вас рассчитаю.
Последовало одобрительное жизнерадостное ржание Вовчика.
Елена Андреевна посидела еще минутку, вздохнула. Потом встала с постели, привычно взяла в руки ведро с водой, швабру, средство для мытья окон – и пошла вон из спальни.
ЖЕНА НАЧЕРНО
Галина – значит «кроткая»
…Жила идеальная семья. Галина Яковлевна – медицинская сестра, а у медсестер зарплата, известно – кот наплакал. Основной добытчик – Олег Николаевич, глава семьи, занимающий крупную руководящую должность, про таких говорят: как за каменной стеной. Галина выносила, родила, выкормила и вынянчила трех прелестных девочек: Веру, Надежду, Любовь. Третьего ребенка не хотела, он уговорил: «Вдруг будет мальчик, наследник?»
Каждая женщина знает: рождение ребенка – это целая эпоха в ее жизни. «Я» полностью растворяется в процессе выхаживания крошечного беспомощного существа, буквально сливаясь с ним. Значит, у Галины были три такие эпохи. Нянчиться с малышками ей приходилось все чаще одной: у супруга командировки, учеба. Затем они плавно переросли в охоту без дичи, рыбалку без рыбы, в сауны, презентации, пьянки.
Счастливую женщину видно по блестящим глазам. Галина Яковлевна в последнее время глаза чаще прятала – возможно, потому, что характер у нее был скромный, безответный. Вполне соответствовал имени, которое в переводе звучит: «кроткая, милая, нежная». А может, просто не хотела показывать их покрасневшими, распухшими.
Зато коллеги-женщины продолжали завидовать новым кофточкам и платьям Галины Яковлевны. Тогда было время всеобщего дефицита, а Олег Николаевич был пробивной человек, должность, повторяю, занимал престижную, высокооплачиваемую. Потом было новоселье: семья получила прекрасную четырехкомнатную квартиру в центре города. Девочки росли, мама каждое утро расчесывала нежные локоны, вплетала в косички пышные банты, целовала мордашки, все еще пахнущие молоком. Гуляла с ними, играла, читала книжки.
МОРЩИНКИ НА ЛИЦЕ – ТРЕЩИНКИ В ЖИЗНИ.
Только – коллеги замечали – Галина день ото дня становится задумчивее. Между бровей пролегла и уже никогда больше не разглаживалась скорбная морщинка. Позже на работе стали замечать на нежном лице загримированные карандашиком ссадины, шрамы. Она скрывала их происхождение (сама виновата: головой нечаянно ударилась о рифленое дверное стекло, порезалась).
Однажды она срочно взяла отпуск за свой счет и уехала в соседнюю область, к маме. Прямо с поезда села в такси. В дороге ее несколько раз стошнило, она на глазах теряла сознание. Таксист, глядя на посиневшее лицо пассажирки, отвез ее, не спрашивая, в травмпункт. Там поставили диагноз: сотрясение головного мозга. Потом, после возвращения, будет второе, третье сотрясение мозга. Коллеги уговорили ее пройти судебную медэкспертизу.
После каждого избиения девочки приходили в больницу и умоляли: «Мама, не заявляй на папу в милицию. Его посадят, а с тобой мы умрем с голода».
Олег Николаевич тем временем не терял времени. Он как раз подавал на развод, встретив юную Судьбу, на двадцать лет младше его: тоненькую, длинную, миловидную – вылитую Барби. Когда шли рядом на улице или сидели в кафе за столиком – их принимали за отца и дочку. Есть, знаете, для сорока – пятидесятилетних мужчин в этом что-то эдакое… пушисто щекочущее самолюбие.
«МАМОЧКА, НЕ ОСТАВЛЯЙ НАС!»
Сейчас Олег Николаевич решал совсем другие вопросы. Квартира, которую он гордо называл «родовое имение», могла уплыть в руки жены. Ведь суд, как правило, оставляет детей (тем более девочек!) с матерью. Неужели ему с его Барби уготовано ютиться в убогой однушке?
А еще на карту была поставлена честь. Одно дело: друзья похотливо хохотнут: «Седина в бороду, бес в ребро, на молодятинку потянуло?» И совсем другое: выйти из игры почти героем, идеальным многодетным отцом.
Мне трудно объяснить, какие слова находил Олег Николаевич для психологического обрабатывания дочерей, какие аргументы приводил: мать недалекая, это бесплатная домработница, кухарка, нищая… Оставшись с ней, девочки погрузятся в такую же беспросветную нищету. Параллельно разворачивал перед очарованными девчушками великолепные картины будущего, если дочери останутся с ним. Как щедрый падишах, рассыпал у их ножек драгоценности: каждый год поездки за границу на море, «люксы» в отелях, ночное купание в море… Навороченные компьютеры, учеба в престижных вузах, золото-побрякушки, наряды, шубки и сапожки, которым обзавидуются одноклассницы.
Условие одно: на суде они твердо заявят, что желают жить с отцом, и только с отцом. Одна из судей потом призналась, что за тридцать лет практики впервые столкнулась с таким случаем. Какие жены, матери вырастут в последствие из этих девочек?! И хотя увещевания не входили в ее судейские обязанности, она не выдержала, воскликнула: «Одумайтесь! Дети из приютов разыскивают матерей-бомжих под забором, отмывают их от грязи и умоляют: «Мамочка, не оставляй нас!»
ЛЮБОВЬ = САПОГИ.
Ни одна инквизиция не могла бы придумать пытки более изощренной, чем часы, проведенные Галиной Яковлевной в зале суда. Это когда зацелованные, обласканные ею дочери вставали одна за другой и говорили, что не будут жить с ней.
Повторяю, условие щедрого отцовского спонсорства было единственное: прилюдное отречение от собственной матери. Навсегда. Потом кто-то из знакомых в коридоре остановил старшую: «За что же вы так с мамой?» Вера брезгливо пожала плечиком: «Да она у нас какая-то… не такая. К жизни не приспособленная». Младшая, Любочка на суде робко заикнулась о компромиссе: «А можно я один месяц с мамой буду жить, а другой – с папой?» Но, получив ощутимый отцовский толчок сзади, быстро села на скамью.
Когда маленькая вероотступница все же ослушалась и навестила маму, отец устроил грандиозный разнос: «А про сапоги-то забыла? За две тысячи, которые просила, а? Забыла, а?! А в университет в Москве тоже расхотела?» С тех пор Любочка, завидев маму, обегала ее за квартал, как прокаженную.
Зато средняя, вымуштрованная Надюшка в суде вела себя паинькой: «Ты (это она матери) не готовила нам еду, морила нас голодом. Ты не стирала, мы ходили грязные. Ты нас била». В тот же день отец подарил ей давно обещанное кожаное пальто за десять тысяч рублей. Однажды Галине Яковлевне в отчаянии удалось спросить одну из дочерей: «За что вы так со мной?!»-«Ну… Она (Барби) моложе тебя, красивее, – загибала пальчики дочь, перечисляя достоинства мачехи-ровесницы. – И потом, папе в постели с ней в тысячу раз лучше, чем с тобой». Галина Яковлевна задохнулась: «Вы обсуждаете с ним такие подробности?!!» – «Да, у папы от нас нет запретных тем… И вообще, мама, – раздраженно выкрикнула она, – оставь, наконец, нас в покое! Прекрати мучить! Мы давно похоронили тебя и поставили на тебе крест!».
Чайная ложечка из сервиза на 12 персон.
Шло время. Каким оно было для Галины Яковлевны? Кто-то из коллег говорит: «Она ходила черная». Кто-то: «Она была НИКАКАЯ». Старшая Вера вышла замуж, в ожидании ребенка лежала в роддоме. В положенный срок Олег Николаевич, не теряющий бдительности, нанял охранника, снабдив фотокарточкой бывшей жены, со строжайшим наказом: ни под каким видом не подпускать эту женщину под окна дочерней палаты. Складывалось впечатление, что у Олега Николаевича все перекрестки города напичканы камерами видеонаблюдения и на каждом углу стоят информаторы.
«Ты сдохнешь с голода на коврике моей квартиры!» – кричал он ей. Деловито справлялся через знакомых: «Она там еще не подохла?» В регистрационной палате размахивал ее сберкнижкой: «Будешь подыхать – квартиру перепишешь на младшую дочь!»
Честно говоря, у Галины Яковлевны никогда не имелось сберегательной книжки. Известие о разводе прозвучало для нее как гром среди ясного неба. Зато домовитый муж загодя все крупные покупки оформил на свою мать. Потом он обронит загадочную фразу: «Я готовился к разводу тридцать лет». То есть жил все это время начерно, готовясь к ожидающей его настоящей жизни. То, что полагалось Галине Яковлевне по разделу имущества, не хватило даже на скромную однокомнатную квартиру. Собирали по две, по три, по пять тысяч, несли родственники, знакомые, полузнакомые.
Писать ли о том, как почтенный отец семейства, не в силах расстаться с норковой шубой жены, в злобе выстриг и обезобразил ее, разрезал все ее платья и расколотил хрусталь? Пересчитывая в отвоеванном «родовом гнезде» трофеи, обнаружил: в собственном сервизе на 12 персон не хватает одной ложечки, и смерчем ворвался в квартирку жены, изъял вероломно присвоенную вещь. При этой непривычной для нее сцене присутствовала мама Галины Яковлевны, приехавшая поддержать дочь. С ней была истерика: «Отдай ему все, все!»
