Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть первая
Антон Иванович разозлился на глупости, которые лезли в голову, и почувствовал, как тяжелеет голова и мутнеет в глазах. Он спустил ноги на пол, нащупал тапки и побрел на кухню за таблетками от давления.
Он запил две таблетки водопроводной водой, отстаивающейся в эмалированном ведре с серебряными полтинниками на дне. Свет на кухне показался ему мутно-желтым. Он подумал, что надо протереть люстру. Маша не приходила уже больше месяца, да и последние два-три раза забегала практически на ночь, вряд ли у нее было время протереть пыль.
Маша была его подругой, отношения с которой понемногу заканчивались, потому что им исполнилось пять лет. Антон Иванович читал о том, что отношения между мужчиной и женщиной заканчиваются через пять лет, если не приобретают новое качество. В его жизни это правило выполнялось: отношения с женщинами длились как раз пять лет, нового качества не приобретали и заканчивались.
С первой подругой он жил, как считал, по любви, но не женился, потому что у них не было детей. Через пять лет любовь прошла, и они как-то очень просто и безболезненно разбежались.
Пять лет он прожил и с первой женой. Они жили, как все, родили сына, и расходиться не собирались. Но жена заболела и за полгода сгорела. Он запомнил, как первые три месяца болезни она верила в его обещания, ходила по врачам и целителям, делала зарядку и обливалась вместе с ним холодной водой из ведра, хотя всегда была неженкой. Как в следующие два месяца вера в исцеление начала ее покидать, и она уже меньше ходила и больше лежала. И как в последний месяц, когда боль отступала, она слушала его, не веря, и смотрела сквозь него большими коровьими глазами, глубина которых увеличивалась с каждым днем.
Вторая жена ушла от него к любовнику и тоже через пять лет. Антон Иванович пытался ее ненавидеть, но в глубине души был ей благодарен за помощь в воспитании не родного ей сына, и за комфорт, который вернулся к нему после ее ухода. Последний год жизни с ней он почти всегда без причины хотел уйти из дома, а когда уходил, то не знал, что делать, и, побродив час-полтора по улицам, возвращался назад с тайной надеждой, что жена уснула.
У своей последней подруги он прожил четыре года, на пятый вернулся в свою квартиру, и теперь они встречались все реже.
В ночных новостях показывали прямое включение с космодрома Байконур. Подготовка к старту «Прогресса», который был назначен на семь утра, заканчивалась. Ракета на стартовом столе чуть подрагивала в свете прожекторов, как будто показывала свою мощь, и диктор ровным баритоном убеждал в предстоящем успешном запуске грузовика. После двух предыдущих осечек третья могла оказаться роковой для экипажа космической станции.
Во рту горчило. Антон Иванович зачерпнул из ведра полковшика воды и почти всю выпил крупными глотками. Пока глотал, в горле было неприятно. Но муть в глазах начала пропадать и стало повеселее.
Маша вечером опять не позвонила, хотя обещала. В обед он звал ее погулять на набережную – отказалась. «Холодно». Что за дурь? Ну да, поземка, ветерок, но скоро будет еще холоднее, тогда вообще не надо выходить?
Антон Иванович прислушался к ровным посапываниям сына из спальни. Андрей вчера утром удивил: «Папа, померь давление». Было 150-т. Дал ему таблетку и сказал, чтобы не сидел ночами за компьютером. Что за ерунда в 18-ть лет? Вроде не пьет. Курит, конечно. Последняя мысль уколола. Антон Иванович много раз пытался бросить курить, но у него не получилось, и он знал, что в этом одна из причин курения сына.
За окном завелась и уехала машина. Ее облаяли бродячие собаки. По ночам они собирались в стаю и бегали по дворам окрестных девятиэтажек. Лай не умолкал, собаки теперь не успокоятся часа полтора.
Вдруг затылок взорвался и заколол. Антон Иванович начал массировать заболевшее место и осторожно крутить шеей. Последний год у него регулярно как будто лопались какие-то сосудики. «Может, скоро умру?» – попробовал он испугаться. Не получилось. Антон Иванович знал, что не умрет. Он не может умереть, пока не исполнит предначертанное, как ни высокопарно это звучит. Никто никогда не понимал, что жизнь Антона Ивановича – это подготовка к реальному делу, полезного людям. Как же ему умирать, когда он наконец-то почти приготовился: в голубой папочке лежали переписанные набело листки с расчетами, а в голове третий месяц кружила идея, которая, он чувствовал, вот-вот должна была родить объяснение гипотезы о природе эфирных взаимодействий.
Пять часов. В шесть начнет клонить в сон, надо готовиться его перебороть, чтобы не проспать на работу.
Антон Иванович открыл книжку «Физика эфира» И.Железнова и перечитал одно из неприятно поразивших его мест о физической несостоятельности опыта Майкельсона. Интерферометр в этом опыте никогда не показывал смещения интерференционных полос от лучей, разность хода между которыми Майкельсон полагал пропорциональной квадрату отношения скорости земли к скорости света и оценивал в 10–15 секунды. По расчетам Железнова, порядок хода лучей в опыте был 10–23, так что отразить эту малость прибором Майкельсона было невозможно. Неприятность для Антона Ивановича состояла не в критике опытов Майкельсона и постулатов теории А.Эйнштейна, – критиков и без Железнова было достаточно, – а в самом результате. Железнов, как и Антон Иванович в своей модели, полагал, что эфир истекает из вещества подобно газу, но оценил разность хода лучей пропорционально четвертой степени отношения скорости земли к скорости света, а в модели Антона Ивановича она была пропорциональна третьей степени этого отношения. Неприятно было оттого, что Антон Иванович был убежден в своей правоте и не хотел разыскивать Железнова, чтобы сверить модели.
Но большей неприятностью для него была сама книжка. Железнов отказался не только от магнитных зарядов, как Ампер, но и от гравитационных полей. Все взаимодействия объяснял единственными элементарными частицами – частицами Планка, которые представлял вихрями эфира. Антон Иванович раздраженно листал книжку, понимая в глубине души, что она раздражала его не ошибками, а тем, что давала еще одну довольно стройную физическую теорию. Антон Иванович раздражался и раньше, при появлении других новых теорий: и теории струн, и теории вакуума и торсионных полей, и теории Васильева. Главная причина раздражения была в том, что среди новых теорий не было теории Антона Ивановича. А он знал еще с учебы в университете, что должен был ее написать, но все откладывал, потому что никак не мог устроить свою жизнь. Пока с работой разобрался. Пока старался получить жилье. Женщины его никак не понимали, все организовывали какую-то суету и по вечерам, и в выходные, и в отпуск, – когда тут соберешься написать?
Обиднее всего ему было, когда год назад он в Интернете прочитал про модель Васильева.
Железнова, Шипова, Акимова и американцев Антон Иванович не знал, а с Васильевым вместе учился и в физико-математическом интернате при университете и потом в университете. Странный такой застенчивый паренек из деревни. Никогда он особо не выделялся, и потолок его был – третье место на тамбовской областной олимпиаде по физике. А вот оказался не прост и написал то, о чем Антон Иванович все только думал.
«Ладно», – Антон Иванович закрыл Железнова и зевнул. Захотелось спать, значит, пошел седьмой час.
Почему-то вспомнился Васильич. Надо к нему сходить, пока тот не попал в дурку. Васильич был еще один его однокурсник, – из тех, что учились только в сессию. После университета он кадрировался и уехал на полигон. Через два года уволился, пришел в институт, куда распределили Антона Ивановича, восстановился в армии, быстро защитился и несколько лет с увлечением экспериментировал и писал прожекты, способные спасти отечественную военную науку. О них он рассказывал многим и, в том числе, Антону Ивановичу, которого считал своим приятелем. Рассказывая, он убеждал в нужности проектов больше себя, чем собеседников. Он был слаб на водку и женщин. Когда от него ушла жена, он разочаровался в своей писанине, перестал напиваться и петь на улице про Красную Армию, которая всех сильней, отпустил бороду и начал вставлять в научные отчеты бессмысленный семимерный интеграл, который решал, по его словам, все задачи. Когда Васильича уволили по болезни, он начал рисовать этот интеграл на доске объявлений в подъезде института. Интеграл появлялся раз в месяц, когда Васильич получал пенсию. Причем на каждом новом рисунке пропадали какие-то старые обозначения, так что последний рисунок на доске, который запомнил Антон Иванович, стал действительно универсальным, почти иероглифом: крючок интеграла, несколько бесконечностей и символы объединения множеств. Последний год рисунки на доске не появлялись. Либо Васильич не приходил, либо его прогоняли.
Заскрипел и поехал лифт. Подъезд начал просыпаться. Осталось перетерпеть полчаса.
