Дмитрий Вощинин - Купола
– Но не может же быть так. Если даже часть слухов окажется правдой.
– Все это болтуны. Или враги. Кому-то это было очень нужно!.
Валентин Александрович не стал возражать. Отцу Серафиму тоже не хотелось продолжать.
– Будем надеяться на лучшее, – тихо сказала Кока.
– Сомнения, разочарования – это тоже основа нового, – примирительно произнёс Отец Серафим.
Возможно, многого не понимая до конца, Наденька внимательно слушала батюшку. Также серьёзно она смотрела и на своего дядю.
Она всегда с трепетом и интересом посещала со взрослыми магазин или теперь уже Торговый Дом дедушки Александра Ивановича, которым теперь руководил Валентин Александрович.
Магазин имел много служащих, нанятых еще дедушкой: людей, как говорила Кока, честных и надежных. Оплачивался их труд хорошо, платили больше, чем у других купцов, потому местом этим дорожили. Многим служащим дедушкой давались ссуды на постройку дома, а особо прилежным – дарились. Время болезни служащих оплачивалось полностью. И отношение к ним было внимательное и заботливое. Но в работе дедушка был требователен, его уважали и побаивались, так как он не терпел обмана и лени, находчивость же в делах и добропорядочность была предметом восхищения и возмещалась незамедлительно. Наде было приятно слышать, что о дедушке отзывались как о незаурядной и современной купеческой личности. Говорили, что детям не передались твёрдые черты характера деда. Хотя народное мнение со стороны трудно оспаривать, но дядя Валентин пользовался авторитетом среди купеческих кругов за свои прогрессивные взгляды, помощь малоимущим, отчисления монастырям, благотворительную деятельность. В городе он возглавлял общество трезвости.
Однажды Надя была свидетельницей одного эпизода в магазине.
Не очень обеспеченная покупательница присмотрела для своей дочери модные туфли, но денег не хватало, она вынуждена была отказаться от покупки. Вместе с дочерью, на глазах у которой блестели слёзы, они спускалась к выходу из магазина, с горечью обсуждая свою досаду.
В этот момент разговор их был услышан стоящими у входа дядей Валентином, Надей и бабушкой. Дядя Валентин тут же остановил их, отвёл к продавцу и разрешил продать туфли с месячной отсрочкой платежа, предоставив ещё скидку, как он сказал, – «За слёзы дочери». Все было так неожиданно искренне, по-доброму и в тоже время решительно. Наде это очень понравилось, ей показалось, что все, находящиеся в магазине, также оценили по достоинству поступок хозяина.
Кока нарушила Надины раздумья:
– Не будем омрачать праздника. Бог праведный, всё видит. Не допустит греха…
– С вами трудно спорить, отец Серафим, но вы меня не переубедите в том, что России не нужны перемены, – тихо произнес Валентин – Против положительных перемен ничего не имею. Но не надо спешить. Просто церковь не приемлет компромиссов, а сейчас всем хочется неизвестно чего.
Кока, обеспокоенная спором, опять призвала к праздничному настроению и попросила Валентина Александровича не нападать на дорогого гостя.
– Да я вовсе и не нападаю.
– Дорогие дети мои, сегодня праздник великий. Что может быть выше и глубже слов «Да возлюбите друг друга». Если бы все истинно полюбили друг друга, меньше было бы противоречий и непонимания.
После этих слов разговоры прекратились.
Праздничное настроение разлилось с новой силой.
Отец Серафим возвращался с радостным чувством: он был доволен, что удалось в добропорядочной обстановке выговориться, проверяя себя, утвердить свои мысли и самому услышать мнение молодых умов. Ему показалось, что правильно объяснил и донёс близкое и выстраданное.
Он не заметил, как неожиданно перед ним появился человек лет сорока, с длинными рыжеватыми волосами и в тёмной шапочке на голове.
Незнакомец уважительно поклонился:
– Разрешите обратиться, отец Серафим?
– Почему нельзя? Можно, но не видел тебя раньше, сын м…, хотя вижу, не нашего прихода… похоже, вы иудейской веры.
– Точно так-с, но не обессудьте, что время отнимаю. Я – председатель местной еврейской общины, Либстер Айзик Самуилович. Имею часовую мастерскую и лавку на Московской улице.
– Готов выслушать человека любой веры.
– Я, собственно, хочу ходатайства вашего по поводу мальчика. Мы хотим забрать его из приюта и передать в только что приехавшую иудейскую семью. Там ему будет хорошо…
– Уж не тот ли красивый мальчик, что говорила Марья Константиновна?
– Так точно-с. Он самый. И Марья Константиновна со своей стороны ходатайствует по моему прошению. Но без вас трудно добиться.
– Почему ж противитесь принятию христианства мальчиком?
– Вы же понимаете. родители мальчика были евреями.
– Если он сирота, государство позаботится о нём, в христианской вере он будет на твёрдых ногах. Православная церковь является частью и опорой государства Российского. Ведь он родился в России. и будет она ему родиной не только в географическом смысле, но и духовном. Это очень хорошо.
– У нас так не принято, мы другой веры.
– Другой веры. Меня всегда удивляет противление православию в России… Многие иностранцы, в том числе Екатерина Великая, приняла православие и считала себя русской, а про немецкую кровь и не вспоминала. Трудно жить здесь с другой верой. Разве вы не хотите, чтобы ему было лучше?…
– Всё-таки. мне трудно объяснить, а вам понять меня. Я не хотел бы.
– В этом то и вопрос. Я – то знаю, в чём разница христианства и иудейства. Не хотите вы понять здешней родины. Не поняли вы и Моисея, который водил вас.
– Ну причём тут Моисей?… и дело вовсе не в иудейской вере. Хочется сохранить близкого по духу человека.
– Это хорошо, что верите духу. Просто не осёдлый у вас менталитет, а Россия сильна своими корнями.
– Могут быть и другие убеждения.
– Не хотите вы трудиться на этой земле по-настоящему. От того все беды ваши. и в конечном счёте. наши.
– Что вы говорите? Разве мы не трудимся денно и нощно?
– Трудитесь, но как и в каком качестве? Норовите всё легко, краткосрочно, чтоб быстрей выгода. Назовите мне хоть одного местного из ваших крупного земледельца, масштабного купца или промышленника.
Тут надо быть хозяином на своей земле. А любите вы банки, лавки, перепродать чужой труд.
– Ведь всякая работа нужна.
– Это верно… Трудно переубедить. По-вашему всему есть цена, даже Сыну Божьему. тридцать серебряных. А деньги – это своеобразный фетиш. Природа живёт без денег и всяких благ. и только здоровеет, а мы всё слабеем изо дня в день.
– С вами трудно спорить, да и не готов я. Хочу к вашей чести прибегнуть, чтобы поверили мне. Будет мальчику лучше с людьми нашей крови. У них нет детей, а люди обеспеченные, недавно приехали. Вот документы. Траутман.
Отец Серафим внимательно посмотрел на Либстера:
– Праздник нынче, хочется делать добро, но добро ли этим сделаю?
– Отец Серафим, буду очень признателен вам за благодеяние.
– Хорошо, посодействую. Потому, как любого уважаю. Надеюсь на благие намерения.
– Покорнейше благодарю. Заходите в мастерскую, в лавку. Любой подарок к празднику для Вас.
Отец Серафим только махнул рукой и пошёл медленно своей дорогой. Колокольный звон призывал к «Обедне».
– Вот опять проявил слабость. Знаю, что против своей воли и понимания. Может не содействовать? Но ведь слово дал.
Странен русский человек в своих действиях, – рассуждал отец Серафим, подходя к церкви.
Кока
Надя с трёх лет жила в комнате бабушки, росла здесь под её присмотром и постоянно видела всё, что её окружает.
Радовала её взгляд резная мебель из тёмного ореха и удобная обстановка комнаты. Приходилось ей посещать и самые шикарные особняки города и, тем не менее, скромная комната бабушки казалась Наде самой красивой и светлой, пропитанной благоуханием домашнего уюта и душевной близости родного человека. Эта комната была предметом приятных воспоминаний всю её жизнь.
У окна – овальный стол с тёмной ажурной скатертью, высокое зеркало с приставным столиком, широкий комод, небольшой столик на широкой резной ножке у кровати бабушки, в том же стиле этажерка у Надиной кровати, небольшой диванчик, лёгкие кресла с подлокотниками. Красивая пальма с листьями, похожими на веер. Люстра с шестью свечами, тройной подсвечник, на столе самовар на серебряном подносе. Одна стена украшена красивым белым изразцом печи, противоположная – висячими резными часами с мягким боем через каждые полчаса.
В углу – красивая икона в серебряном окладе. Еще несколько икон на комоде с яркими красками, тёмные, но с не менее выразительными ликами.
На стене, написанный маслом портрет бабушкиного отца и Надиного прадедушки Константина Ивановича. Надя много слышала о нём от своих родственников.
Он был главой большой семьи. Как говорила Кока: «Сорок человек за стол садились». Это вместе с приказчиками и старшими мастерами, так тогда было принято трапезничать.
