Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану
Тося видела, как это делает ее мать. Мужчины любят ее мать, не женятся, правда. Но кому нужны такие мужья? Нормальных мужчин у матери не бывает, потому что она неразборчива. А Тося – разбирается в мужчинах, тем более в мальчиках. Деряев ей не нужен, худой, болезненный, никчемный, странный. А вот Митя, хоть и тоже с некоторыми странностями, ей нужен. Из него точно что-то получится. Скорей всего, он будет известным музыкантом, ездить по всему миру… Она могла бы ездить с ним… Она видела сто раз по телевизору, как выходит звезда и его женщина – жена или подруга… В мягкой шубе, наглая, далекая, сама еще больше звезда, чем он, – потому что с ним, потому что он ее выбрал. Это дорогого стоит.
Да и дело не в том, кем он станет. Пусть сначала станет. Но с ним хоть приятно время провести. Кожа чистая, почему только прыщей нет – непонятно, у всех мальчиков прыщи, а у него нет, подбородок ровный, четкий, каштановые волосы мягкие, шелковистые, волос много, красивые, всегда чистые, так и хочется в них зарыться лицом, прижаться грудью, и руки изящные, а уж фигура…
Тося пару раз заходила в мужскую переодевалку до физкультуры, точнее, делала так, что ее туда затаскивали мальчики – хихикала, поддевала их, висла то на одном, то на другом, залезала, обвивая ногами, а они перегревались и тащили ее к себе. Тося же очень хотела посмотреть на Митю без рубашки и брюк. И она не ошиблась.
Мощные длинные ноги, уже как у взрослого мужчины, широкие ровные плечи, торс – как будто вылепленный, качается, наверно, грудь рельефная, прямо хочется ее потрогать… Как можно не желать близости с таким парнем? И Тося своего добьется, никакая Эля ей не помешает. Только что Тося видела, как они с Митей поссорились. А Тося ссориться не будет, ни за что. Потому что она четко знает, что ей нужно. И она знает, как сделать, чтобы Митя сам к ней пришел.
Митя на секунду замер, как зачарованный, глядя на Тосю. Раскрытый доверчиво ротик, розовый язычок, вся подалась навстречу ему… Конечно – улыбнулась про себя Тося – все замирают. Мальчики устроены очень просто – и тупые, и ботаны, и вот такие, как Митя – сложные, замудрёные, из другого теста, из другого какого-то мира, где Тося никогда не была еще. С Митей даже забавнее, интереснее, азарту больше. Какой смысл завлекать Деряева? С Кирюхой и так все ясно – что было, что будет. А с Митей вон как всё заворачивается. И гордячку Теплакову победить очень хочется. Так, чтобы побледнела, увидев Тосю с Митей, чтобы поняла, что проиграла. Ей досталось все – и рост, и богатые родители, и роскошные волосы, и хорошая светлая кожа, и длиннющие ноги, и ум – кому он только нужен, ее ум. Женщине не такой ум нужен.
– Я пойду, Тось, звонок… – Митя от неловкости не знал, куда девать руки. И ноги… – Математика…
– Жа-алко, что мы с тобой в разных группах… Ты у-умный… – протянула Тося, вкладывая в эти слова все, что хотела бы ему сказать.
И Митя услышал. Так внимательно на нее посмотрел, как будто пропустил какие-то слова. Как будто хотел еще что-то услышать.
– Я напишу тебе, – пообещала Тося. Она знает, как это сказать. И пообещать, и одновременно как будто неуверенно, спрашивая разрешения. – И ты пиши мне. Ночью, хорошо? Вконтакте.
– Да, да… – кивнул Митя и побыстрее пошел в сторону класса математики.
Когда он волновался, то начинал ходить с носка, широко разводя ноги. Это очень глупая походка, неловкая, смешная, но он ничего не мог с собой поделать, ноги сами шли враскоряку, как у потерянного, отсталого тюленя… Элька так его называет, когда он ходит на носках. Митя постарался идти нормально.
– Бубенцов, ты в порядке? – остановила его высокая полногрудая завуч.
Почему учительницы все такие толстые? Митя смотрел на Марину Тимофеевну, перегородившую ему путь. Ведь они целый день бегают, бегают – по коридорам, по лестницам вверх-вниз, носятся по классу, редко кто из учителей ведет урок сидя, поесть на переменах некогда, если они и приходят в буфет, там толком не поешь – сутолока, толкотня, шум, кто-то обязательно упадет, кто-то подойдет не вовремя с вопросами, просьбами…
– Митюша, зайчик, ты что? – Марина Тимофеевна положила полную белую руку ему на лоб. – Лоб вроде прохладный. Ну, что ты? – Она нежно погладила мальчика по выпуклой груди. – Слушай, ну как ты накачался, прелесть моя… Молодец, следишь за собой. Был такой упитанный зайка, а теперь – ну просто мачо, итальянец… Качаешься, правда?
– Немного, – смущенно кивнул Митя. – Полчаса в день.
– В тренажерный зал ходишь? – спросила Марина Тимофеевна и сама осеклась. Мальчик же из бедной семьи, ну какой зал, даже в школе тренажеры теперь после уроков платные.
– Я – дома, Марина Тимофеевна, мне батя турник повесил, из трубы сделал.
– Умница, Митюша, какой ты умница. – Марина Тимофеевна отвела волосы со лба Мити. – Ты хорошо себя чувствуешь? Растерянный какой-то… И лоб влажноватый вроде… Ты не заболел?
– Я – нет, все нормально… у меня математика сейчас…
– Иди, зайка, на математику, иди… У вас мой урок сегодня есть? Увидимся еще, есть урок, кажется…
Митя увидел в конце коридора Элю, вокруг нее бегал, припрыгивая, все тот же румяный, с высоко зачесанными белыми волосами… как же его фамилия… прозвище еще такое дурацкое… Дуда! Да, Дуда! Что ему от нее надо? Хотя какое Мите дело? Пусть Эля развлекается с кем хочет, раз она такая. Только что с ним разговаривала, а вот уже с Дудой смеется. Да ради бога!
– Что, Марина Тимофеевна? – перевел он глаза на учительницу биологии, которая все так же стояла близко-близко, так, что он чувствовал ее пряные духи. Не очень приятные. Или, наоборот, приятные. Он не разобрался пока. Слишком много впечатлений.
– Я говорю – ты здоров? Глаза потерянные… Хочешь, после этого урока зайди, я тебе чаю налью, мне такие конфеты принесли дети, закачаешься, с коньячком…
– Да, хорошо… спасибо… – выдавил из себя Митя. – С коньяком? В школе?
– Немного коньяка полезно для кровообращения! – засмеялась учительница. – Да и какой это коньяк, не настоящий! И потом – у нас же школа, а не монастырь для тех несчастных, кто жизнь разлюбил, правда? У меня урок как называется – био-ло-гия! Изучаем жизнь! Во всех ее проявлениях!
А ведь она – хорошая учительница. Почему тогда она так глупо иногда смеется? Почти как девчонки из его класса и даже младше. Она вообще-то хорошая. Она ведет музыкально-театральный кружок, сама потому что любит петь и играть на гитаре, он пробовал туда ходить, но было скучно, выступать ему всегда стыдно – и с виолончелью, и со стихами, а тем более наряженным в костюмах.
Он однажды играл принца в «Золушке», сам себе совершенно не понравился, хотя имел большой успех у девочек. Это приятно, это жутко приятно, девочки потом несколько дней бегали вокруг него, прибавилось сразу заявок в друзья Вконтакте, кто-то писал ему, ставили лайки на фотографии, и всё крутились вокруг, крутились, хихикали, но когда он посмотрел запись короткого спектакля – они уложились в пятнадцать минут, придумали сокращенный вариант, потому что в кружке занимаются всего четыре человека, – ему стало плохо. Видеошок, так это, кажется, называется.
Он даже не мог себе представить, что он такой уродливый, так нелепо ходит, говорит таким странным, сдавленным голосом, что у него такие уши… трудно сказать какие, но какие-то неправильные. А нос – так вообще ужас. Откуда у него такой нос? У бати – обычный, у матери – тоже. Носы как носы. А у него – как у римского легионера. Не большой, нет, наоборот, аккуратный, но почему-то с небольшой горбинкой, такими широкими ноздрями… Ни у кого из родственников нет такого носа.
– Придешь на кружок еще в мае? Или как?
– У меня… – Митя замялся. Что соврать? Экзаменов в десятом классе нет. В музыкалке он уже дополнительный год учится, тоже экзаменов нет. Концерты все прошли…
– Приходи обязательно, и Иван Селиверстович так тебя ждет…
Митя любил второго руководителя школьного театра. Никто в школе не любил его, многие смеялись, из-за него-то и заниматься в кружке никто не хотел. А Митя – любил. Жалел и уважал одновременно. Ведь так может быть? Он видел, что никто не понимает Ивана Селиверстовича, никто не воспринимает всерьез, даже сама Марина Тимофеевна. А Митя видел, что это тонкий, очень несчастный человек, который мог бы так много сделать в жизни, если бы ему хоть чуть-чуть повезло. А ему не повезло. Так же, как его бате.
– Приду, – твердо сказал Митя. – Приду, Марина Тимофеевна. Передайте Ивану Селиверстовичу. Приду. Обещаю.
То, что Марина так в него влюблена, как девчонка, – а дураку ясно, что влюблена, – ему мешает. Приятно и мешает. Из-за этого он и ходить не хочет на кружок. И играть после «Золушки» ему уже не так хочется, и стыдно, когда Марина все подсаживается к нему, подсаживается, трогает его крупными белыми руками, касается полными коленками, обволакивает пряными духами, а уж когда наваливается огромной грудью, он совсем теряется, мгновенно взмокает, как жалкий убогий мышонок. Но… прийти поговорить с Иваном Селиверстовичем можно. Они разговаривают часами – обо всем, о театре, о музыке, о том, как тяжела планида у художника – у любого, у скульптора, актера или виолончелиста. Иван Селиверстович понимает его так хорошо, гораздо лучше, чем, скажем, Митина мать. Конечно, не так, как батя…
