Владислав Картавцев - Хризантемы. Отвязанные приключения в духе Кастанеды
Лидером была, конечно, Майя. Она представлялась мне ярко-белым сияющим овалом (или же яйцом), она была наполнена уверенностью, она являлась иглой, творящей путь.
Рядом с ней справа и слева сидели Лена с Ириной, они были похожи, но все же немного отличались друг от друга. Они тоже были яйцами, только темнее – не белыми, но темно-янтарного цвета. От них шел скепсис, направленный в мою сторону, но, похоже, они дали Майе полную свободу поступков, понимая, что не им решать мою судьбу, и не они сейчас главные в развернутом вокруг меня действии.
Справа от Ирины (мне отчего-то показалось, что у нее в ногах, хотя в действительности это было не так) сидела Лана. Она предстала мне в образе кошки, который постоянно накладывался на ее «яйцо», так что картинка получалась двойственной. Лана-яйцо светимостью больше походила на Майю, только ее переливчатая структура была мягче и одновременно вызывала ощущение скрытой жестокости. Недаром я видел ее, как кошку, – как в том детском мультфильме «Мягкие хищные лапки»: мышке-жертве несдобровать.
Далеко впереди всех (в воображаемом пространстве, которое никоим образом не являлось пространством моей квартиры, но, тем не менее, всё проходило именно в нем) стояла Софья-рассвет. В действительности же она сидела на стуле позади меня и даже отвернулась и пялилась в окно.
Все смешалось в моем восприятии. Сейчас вокруг меня не существовало направлений, девушки-яйца плыли по призрачной паутине света и одновременно странным образом оставались на месте, я же двигался по-настоящему, осматривая и изучая их со всех сторон. Таковым было мое видение, оно наиболее полно отражало целостную картину происходящего вокруг, сбрасывая щиты и приоткрывая пологи, скрывающие от меня неподдельное знание.
Софья-рассвет, может, и была рассветом, но я воспринимал ее как тяжелый железный замок, тюремщика и одновременно сурового жестокого созерцателя. Она сильно отличалась от всех. Ее «яйцо» было как будто обгрызано сзади, она когда-то потеряла себя и до сих пор не могла вернуть потерянное. Ее светимость была растрачена, одновременно ушло и сострадание, и ощущение прежней радости. Вместе с потерей светимости Софья лишилась и большинства душевных человеческих чувств (которые она заменила формальными пустыми симулякрами), и это было ее трагедией.
Долго смотреть на нее не хотелось. Она была, как холодная гробовая доска, у меня шел по коже мороз только от одной мысли, что я тоже мог бы при определенных условиях стать таким же. Я отпустил Софью из лап своего пристального внимания и в ответ ощутил некое подобие благодарности, изрядно скомпрометированной присутствием какой-то замаскированной почти неживой и чуждой нашему миру силы. Без сомнения, Софьи еще нужно было долго и долго работать над собой, чтобы вернуть себе радость жизни и стать прежней и бесшабашной.
Я перевел взгляд на задний план. Меня не успели познакомить с тремя оставшимися девушками, что, впрочем, никак не сказалось на моем желании узнать их поближе. Они представляли собой странную картину: двое из них как будто были слиты в одно светящее пространство, и я никак не мог понять, почему я их так вижу. Они не были любовницами, это точно! Они более походили на сестер, но так, что обе остро нуждались друг в друге и черпали друг из друга жизненную силу.
Мало того, для придания равновесия и устойчивости этой паре им требовался кто-то третий, и этот третий был сейчас рядом с ними – в виде светящегося шара-погонщика, который пристально смотрит на них (и за их возней), время от времени прерывает их игры и полностью довольствуется своей ролью надзирателя.
Эта троица настолько отличалась от всех присутствующих, что поначалу вызвала у меня ощущение инородного тела, но потом ко мне пришло знание, что для целостности картины здесь просто не хватает кого-то еще, кто одним своим появлением может собрать разрозненные кусочки мозаики, объединить всех и получить совершенный транспорт для проникновения в чужие недоступные миры.
Трио девушек несло в себе отголоски вселенского знания, оно являлось частью чего-то неземного, оно аккумулировало опыт предыдущих путешествий, оно было словно компасом и навигационными приборами, оно прокладывало путь и не задумывалось, куда он может привести.
Девушки были отвернуты от этого мира, мир почти не действовал на них и поэтому не держал их, что давало остальным возможность использовать их силу для перемещения в другие пространства – но сами по себе без посторонней помощи они могли только жить в своих мечтах, неспособные к длительным проникновениям в альтернативные реальности.
Глядя на них, у меня возникло двойственное чувство: чувство вечной привязанности и одновременно невозможности освободиться. Как будто они тащили вериги, которые были не в силах сбросить, но научились уменьшать их тяжесть с помощью остальных девушек. Они были обреченными, они стойко держали удар, но, увы, их судьба в данном слое мироздания была именно таковой. В отместку они отгородились от мира, они ненавидели его всей душой и мечтали он него избавиться, но у них не получалось. Кроме того, железная воля кого-то, кого здесь не было, держала их и использовала их в своих целях.
Я искренне возмутился. Мое видение сказало мне, что здесь что-то не так, в такой конструкции не существует гармонии, и я должен приложить все силы, чтобы ее разрушить.
Я почувствовал, как из меня устремляется энергия. Она выходила из груди и несла в себе мое отношение к происходящему, единственно только – я не знал, куда ее направить. Внезапно мне захотелось разбить узы, связывающие два «яйца» и прикрепляющие к ним третье, я встал между ними, оттеснил «надсмотрщика» и оторвал одно более слабое «яйцо» от другого, которое, как мне теперь казалось, питалось им. В ответ я почувствовал странное удовлетворение, исходящее от «вампира». Он издал утробный звук и отвернулся, одновременно уходя и растворяясь в пространстве.
Рядом со мной плыло освобожденное «яйцо», которое словно и не заметило моей искренней попытки его спасти. Оно было спокойно, оно было безмятежно, и казалось, даже не замечало, что я только что вырвал ее из лап паршивого паразита. Но стоило мне выпустить «яйцо» из рук, как оно тут же отправилось обратно к нему, а он снова вынырнул из небытия и слился с ним в неумолимом, но отвратительном мне экстазе.
Видение чудовищного симбиоза паразита и жертвы, а также присутствие «надсмотрщика» вызвали во мне пронзительный эмоциональный спазм, меня чуть не вырвало, и вдруг неожиданно я вернулся к своему обыкновенном зрению.
Последнее, что я увидел, это то, что жертва на самом деле являлась не только жертвой, но и изощренным хищником, который нуждался в своей «половинке» не менее, чем та в нем. Они просто время от времени менялись местами, а «надсмотрщик» был свидетелем происходящего, и в этом и заключалась его основная функция. Он постоянно передавал право хода то одному, то другому и контролировал жуткую гармонию переплетенных между собой энергетических тел.
– Чудны дела твои, Господи! – мысль, возникшая у меня в голове, слабо могла описать мое потрясение. И если бы не уже наработанные мною способности ничему не удивляться, я был бы раздавлен. Впрочем, идти на поводу эмоций было некогда: тишина вокруг взорвалась громкими разговорами, девушки как будто разморозились и начали оживленно щебетать между собой.
– Ладно, девочки! – Майя повысила голос, и все понемногу успокоились.
Но такого напряженного молчания, как до этого, уже не было. Кое-где на лицах появились улыбки, трое незнакомок (пока я не знал, как их зовут) стали перемаргиваться и стоить рожицы друг другу.
– Прямо, как пятилетние детсадовские подружки! – я пришел к выводу, что непосредственность из них так и бьет, но направлена она только друг на друга.
– Мы в очередной раз убедились, что пациент склонен быстро выпадать из реальности и уходить в одни только ему подвластные глубины. Правда, он совсем без тормозов, но при должном обучении и при должном контроле из него выйдет отличный лазутчик, а мы ищем его уже очень долго! Есть у кого-нибудь возражения? – Майя обвела всех присутствующих внимательным взглядом, пытаясь определить, что у кого на душе. А, может, сразу прочитать мысли, они ведь это умеют!
Девушки молчали. Ирина и Лена немного кривились, но тоже ничего не говорили. Я широко улыбнулся им и хотел скрутить фигуру из трех пальцев у них перед носом, но страшным усилием воли воздержался. Все-таки, сестры они мне, хоть и не совсем обычные! Кстати, крамольный вопрос: «Могу я их называть сестрами, после всего, что произошло?» Или же нужно придумать специальный термин, типа: «Сестра, завоеванная в постели», а, может, сразу: «Постельная сестра»?
Впрочем, ладно. Я удержался и не разрушил торжественность момента. Кто знает, может, мне еще много раз предстоит с ними встречаться, так зачем портить хрупкий мир, который между нами воцарился!
