Владимир Романовский - Средневековый детектив
Князь обернулся и вперился глазами в Дике. Она побледнела. Князь презрительно пожал плечами.
Ратники расступились. Детин растерянно озирался. Хелье повернул голову вправо, влево, но Ротко нигде не было.
– Позволь, князь, – сказал он и, не ожидая, пока князь ему ответит, выхватил из ножен княжеский сверд. – Ты там, отступи назад.
Несколько человек, включая Дике, отступили от Детина. Никто не успел сообразить, что к чему, но все увидели обнаженный клинок. Хелье махнул лезвием, и веревки, связывающие руки Детина, упали на землю. Захватив ножны левой рукой, Хелье вложил в них сверд и поклонился князю. Минерва с восхищением посмотрела на него. Князь интересовал ее мало.
Ярослав улыбнулся снисходительно и хлопнул Хелье по плечу.
Вскочив на коня, Ярослав посмотрел на Детина. Купец стоял, бессмысленно поглядывая по сторонам. Хелье махнул Детину рукой и сделал страшные глаза, мол, иди же, пока еще чего-нибудь не случилось. Детин нетвердой походкой пошел прочь. Несколько раз он оглянулся. Князь сидел на коне и смотрел на него. Детин вышел через южные ворота торга.
Ярослав повернул коня, толпа расступилась. Кивнув Хелье, князь в сопровождении ратников проследовал к детинцу. Хелье с сомнением посмотрел ему вслед. Эка затеял, подумал он. Опасно там. Нельзя ему туда. А впрочем, как знает. Меня не пригласил с собой, а вот Гостемил стоит, тоже смотрит – и его не пригласил. Возможно в связи с появлением ведьмы киевской князь решил, что Гостемил его предал. Даже не посмотрел на Гостемила. А у Гостемила вон какая морда красная сделалась. Где же Ротко? Может, податься к Гостемилу? Нет, вон ведьма киевская куда-то идет, а Гостемил, оглянувшись на меня, следует за ней по пятам, рука на поммеле. Сейчас меня здесь зарежут, пока Ротко найдется … сказано же было – два шага за мной.
– Минерва, не отставай, здесь опасно, – сказал он, шагая в направлении группы молодых боляр.
– Я не отставаю, – заверила она. Видимо, опасность положения она все-таки уяснила.
– Хелье!
Ротко появился откуда-то сбоку.
– Ну, листья шуршащие, где ты пропадаешь, – с облегчением сказал Хелье. – Встань слева от меня. Идем. Быстрым шагом. Имя мое не скандируй. Как зайдем за торг – бегом. Вдоль стены, все время вдоль стены, а там вдоль оград, вдоль палисадников, не заходя на середину улицы.
– Почему? – спросил Ротко, шагая рядом.
– Потому что стрелы хорошо летают именно вдоль середины улицы. Листья шуршащие, как жалко, а!
– Что жалко?
– Да вот, видишь, дура эта мелкая показала на настоящего убийцу, а я не успел его заметить! – он повернул голову к Минерве. – Могла бы мне сказать, что видишь его. На ухо.
– Откуда я знала, что тебе нужно. Предупредил бы.
– Не отставай же!
– Я не отставаю!
– Я видел, – сказал Ротко.
– Что ты видел?
– Видел того, на которого она показала.
– Да ну! Ты его знаешь? – заинтересованно спросил Хелье.
– Нет.
– Жаль.
– Но я могу его нарисовать.
– Нарисовать? Это как же?
– Сделать портрет.
– Портрет? Это … позволь … какой еще портрет! Что такое портрет?
– Изображение. На папирусе. У меня есть папирус, привез с собою из Консталя.
– Из Консталя … Полчаса постоял рядом с детишками, а уж словечек нахватался. Какое изображение?
– Ну, знаешь, как в фолиантах иногда рисуют лица. Или на стенах. И на монетах чеканят.
– Ну так это что ж, зачем же. Это на кого угодно человек может быть похож. Они все одинаковые, и в фолиантах, и на монетах.
– Смотря где. Римляне сохранили искусство правильного изображения. Я этому долго учился. В моем деле это не очень нужно, просто было интересно.
– И ты можешь … как? нарисовать … нарисовать его таким, какой он есть в жизни?
– Могу.
– Не верится. Ну, покажешь сейчас, ежели живыми доберемся.
***
Ярослав еще издали махнул рукой ратникам, охраняющим вход, и они открыли перед ним ворота, ничего не спрашивая. Не к терему направился князь, но к дому напротив. Спешившись, кинув поводья одному из сопровождающих, Ярослав без стука вошел в дом.
– Житник! – позвал он.
Где-то зашевелились, и вскоре Житник вышел из опочивальни, прикрыв за собою дверь. Нет, он не развлекался там, в опочивальне, с женщиной – скорее держал совет с кем-то. Полностью одет, свеж, деятелен.
– Здравствуй, Ярослав.
– Здравствуй, Житник.
Некоторое время они смотрели друг на друга – большой Житник и небольшой Ярослав. Смущенным Житник не выглядел.
– Что это ты задумал там? – спросил Ярослав, указав большим пальцем через стену в направлении торга. – Какого лешего тиун среди бела дня топит невинного человека при всем народе?
Можно было бы его схватить прямо сейчас, подумал Житник. Вот он, здесь. Охрана у него никакая. Но нет, подождем еще. Пусть выговорится, покричит. После этого будет уныние и подавленность – меньше шума. К тому же, на вече все видели, небось, что он въезжает в детинец.
– Тиун правит суд, – ответил он. – Справедливый или нет – решать тиуну. Мне-то что за дело до этого? Ты, Ярослав, не в себе сегодня.
– Не заговаривай мне зубы, Житник, ты, чай, не бабка-ворожиха. Мы с тобою двадцать лет друг друга знаем, с отрочества. Не знаю, что тебе пообещали Неустрашимые, но помни, что их обещаниям верить нельзя. Им чем-то не понравился Детин – и вот моим именем судят в Новгороде невинного человека, собираются казнить. Это называется – произвол. В Новгороде есть законы.
Житник улыбнулся.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, при чем тут Неустрашимые. А законы в Новгороде может и есть, а только не записаны они нигде. Я тут весь детинец перерыл, пока ты в Верхних Соснах отдыхаешь – ничего не нашел. Ни папируса, ни парчи, ни бересты. Законы следует записывать.
– Придет время – запишем, – отрезал Ярослав. – А Детина я отпустил.
– Как! – удивился Житник.
– Так.
Спохватился он, подумал Житник. Поздно, но все-таки спохватился. Ну да ничего. Три дня продержимся. Людей на хувудвагах достаточно. Сбор в Верхних Соснах уже начался – и очень удачно, что Ярослав уехал до сбора, а стало быть, ничего не знает. Мне бы и не догадаться – но он сам пошел на поводу судьбы.
– Народ возмутится, – предположил он.
– Не болтай, – сказал Ярослав. – Как это он возмутится, если не было на то приказа? Без приказа возмущаться не положено.
Житник помрачнел. Ярослав сохранял спокойный вид.
– Придется теперь успокаивать, разъяснять, – Житник вздохнул. – А я сегодня отдохнуть хотел.
– Что делает у нас наша Марьюшка любимая? – спросил Ярослав.
– Марьюшка? При чем тут Марьюшка?
– На площади она.
Удивление на лице Житника было на этот раз искренним. Ярослав это отметил. Ого, подумал он. А Марьюшка-то, не будь дура, блюдет свою выгоду и ни к кому толком не примыкает. А всем только обещает. Проморгал Житник Добронегу. Князь позволил себе улыбнуться.
– Не знал?
– Не знал, – честно признался Житник.
– Советую тебе обо всем этом подумать, – сказал Ярослав.
– О чем?
– Обо всём. Послезавтра я возвращаюсь в Новгород. Отдохнули и хватит. Скажи холопам, чтобы в тереме прибрали. – Он кивнул головой по направлению терема. – От водосборников гнилью несет. По одному этому можно себе представить, что внутри терема делается. И будь поумнее, Житник. Не возносись слишком высоко. И помни, что из всех твоих знакомых я единственный, кто даже в мыслях не держал никогда тобою пожертвовать во имя выгоды.
Князь вышел. Житнику на какой-то момент стало не по себе. А ведь действительно, подумал он. Кругом козни, предательства, купля-продажа тел и душ, и только Ярослав … в мыслях не держал … то есть, кого другого он может и продал и предал бы, но не меня … до какого-то времени. Впрочем, это уже не имеет значения. Мир держится на добре, но добро поощряется силой и коварством, то есть – злом. Таким образом сохраняется равновесие. Глупо правителю это не учитывать. Зло существует, следовательно, нужно делать так, чтобы оно приносило пользу.
***
Они добрались до рыбацкого домика живыми.
Дир принимал омовение в Волхове и вылез им навстречу – голый, мокрый и радостный.
– Ну ты и лось огромный, – сказала Минерва неодобрительно.
– Болтай еще, – огрызнулся Дир. – Как сходили? Все, что задумывали, сделали?
– Не все, но Ротко обещает продемонстрировать свое искусство, которому он учился из интереса.
В доме Ротко покопался в своем мешке и выудил, как обещал, лист папируса. Работая свинцовой палочкой, он быстро начертил общие контуры лица, символически удлинив по римскому канону среднюю часть, от переносицы до ноздрей, наметив положение глаз и бровей, линии волос, ушей, рта и подбородка. Затем в ход пошли чернила и мел. Стали проступать детали.
– Не смотрите мне под руку, – велел он.
Хелье и Дир переглянулись и отошли на шаг.
