Марта Кетро - Книга обманов (сборник)
3. Вся правда
4. Мантра для победы над гневом
Семь маленьких гневных божеств дремлют у меня в животе, как семь виноградин опухоли. Ярость, гордыня, мщение – слева; презрение, ревность, ненависть – справа; горе в самой середине. Первое бело, второе красно, третье небесной голубизны. Четвертое желтое, пятое зелёное, шестое черно. Седьмое отливает оранжевым.
Иногда они пытаются проснуться и запылать, чтобы разорвать моё золотистое добродушное тело. И тогда я подхожу к зеркалу.
Я по-прежнему похожа на цветок, хотя и немного повядший. Скажем, лилия или лотос, чьи лепестки кое-где истончились, но запах сладок. И что там может взорваться, внутри цветка? Он не способен убить даже шмеля. Разве только кто-то вдохнёт, спрятав лицо в букет, а потом чихнёт, и желтая пыльца взовьётся, испачкав ему нос и подбородок.
Спите, мои маленькие гневные божества, не смешите людей. Om Akshobhya Hum.
Кто любит, кто не любит, чем сердце успокоится
1.
Каждый раз, когда она собирается его бросить… это очень легко при их отношениях – нужно всего лишь перестать ему звонить… каждый раз он ей снится. Таким, как его задумал Бог – в драной тельняшке и джинсах, спокойный, иногда улыбается, иногда обнимает за плечи. И ей больше не кажется, что всё просто, как выкинуть залежавшееся в шкафу платье не по размеру, освободить полочку – уже и другое платье на неё приготовлено.
Этот покой, он только во сне и остался – но ведь он есть.
И, кроме того, ну не звонит, не звонит – но приснился же, приснился? Значит, тоже обо мне думает.
2. Они нас так любят
– Жена тебя так любит, а ты плохо с ней обращаешься. Но я всё равно страшно ей завидую – не потому, что ты такой прекрасный, просто завидую тому, что она живёт с тем, кого любит. Это ежедневное счастье просыпаться…
– Тоже мне, счастье. Я стал… сварливый.
– Ты?! Ты, моя радость? Да я не помню тебя в дурном настроении, неужели ты бываешь злым?
– Да вообще ужас, придираюсь, ору, самому стыдно.
– А я, ты знаешь, тоже. Иногда просто не могу собой владеть. До того потом неловко…
– Не обижай мужа, он тебя так любит. Не представляю, что с ним будет, если ты уйдёшь.
– Куда мы от них, моя радость.
Через неделю она выпытывает у подруги его жены:
– Ну, как там половина его, страдает?
– Знаешь, давно успокоилась. Сколько можно, в конце концов. Занимается своими делами, на него внимания особо не обращает.– Ну и слава богу. Хотя, наверное, всё-таки страдает – в глубине души.
Возвращается домой, переполненная чувством вины: ведь муж так её любит, а она уделяет ему недостаточно внимания. С кем попало готова болтать часами, а ему десять минут подарить ленится. И вечером начинает рассказывать что-то смешное и милое, о том, как день прошел, добавляет немного сплетен, иронии, забавных подробностей… Делает паузу, чтобы он мог ответить, но реплики не получает: муж смотрит в телевизор. Она продолжает болтать и следующие минут пять несёт бессвязную чепуху, потом замолкает, и он, ухвативший последнее слово, говорит:
– Разводятся? Кто?
– Никто. Спокойной ночи.
Выключает ночник, комнату наполняет синий свет экрана. Она закрывает глаза: ей смешно. Ей безумно смешно. «Мы – парочка высокомерных болванов, уверенных, что держат на плечах чужие миры; мы с тобой на самом деле никому не нужны. Разве только друг другу – чтобы жаловаться и хвастать. Мы им надоели хуже горькой редьки: плохой муж, ленивая жена, вот мы кто, а никакие не атланты. Мы сгибаемся под тяжестью пенопластовой небесной тверди. Ноги наши по колено ушли в землю, но над нами нет ничего, кроме собственной гордыни. Надеюсь, они нас хотя бы жалеют».
3. Что я знаю о любви? Почти ничего, во всяком случае, гораздо меньше, чем она знает обо мне. Она знает, как я выгляжу, когда сплю; как сделать, чтобы у меня поджались пальцы на ногах; что принести к завтраку и что сказать на ночь; какой цвет мне идёт, какой запах вызовет головную боль; когда меня лучше не трогать, а когда – не оставлять в одиночестве. А я? А я знаю одно только: как дышит тот, кто меня не любит, когда засыпает.Шестеро
Этой ночью я побываю в шести постелях, шестеро эту ночь проведут со мной. Две женщины и четыре мужчины, если хотите знать.
Один увидит моё тело совсем близко, прямо под собой, – спину, плечо, спутанные волосы. Запустит в них руку, потянет, повернёт голову, чтобы взглянуть в глаза, – а лицо чужое.
Второму я скажу, что люблю его очень сильно, сильнее, чем кого-либо в жизни, и почему, почему он не может… А он ответит: «Не заводись».
Третья в заброшенном доме потеряет меня, маленькую, потом найдёт, я побегу к ней навстречу сквозь анфиладу комнат, но двери начнут медленно закрываться одна за другой, и она закричит так страшно, и заплачет.
Четвёртый поссорится со мной из-за пустяка, внезапно вскипит, чувствуя, как ярость жжет его грудь, поднимается к горлу и выплёскивается беззвучно: «ненавижу тебя, мама».
Пятая внезапно войдёт в свою спальню, а там, среди белых летучих занавесок, её милый обнимает какую-то тварь.
Шестой придёт в гости к бывшей любовнице, и только у них начнётся… а на кухне я сижу, говорю ему: «Вот ты и попался». Он аж проснётся. Поднимет голову от подушки – а я рядом.
Сплю и вижу полдюжины серых кошек, кружащих по дому, а я будто маюсь среди них, ищу своего кота и не могу узнать.
Чуть подробнее: трахаю её, мою девочку, гостиничный номер просторный, но тёмный, она в подушку уткнулась, лица не видно, и тихо так постанывает, что не поймёшь, сладко ей или больно. Плечо острое торчит, она пальцами простыню комкает, и я думаю, ей хорошо или нет, за волосы её так беру, они густые у неё. Тяну, к себе поворачиваю – в лицо заглянуть, и тут машина за окном проезжает, и свет падает, я смотрю, а это не она; мы по переходу идём, на Пушке, она рядом, голову опустила и бормочет чего-то. Меня выбешивает, когда бубнят, и так голос тихий, а ещё отвернулась. «Чего?», спрашиваю, а она говорит что-то типа «люблю тебя», ну, больше всего на свете, вся фигня, ребёнка от тебя хочу. Я думаю, ну нет, так мы не договаривались, и ей: а зачем тебе сейчас ребёнок? А она опять «люблю». Скажи, говорит, скажи, почему ты меня не полюбил тогда, вот чем я тебе не подошла? Давай на меня ехать, короче. И я ей такой – не заводись! не начинай опять; она маленькая, и мы гуляем. В парк её повела, и заблудились мы там где-то, дома старые, полуразрушенные пятиэтажки, уже заросло всё. И она вдруг вырвалась от меня и побежала. Я ей кричу, а она не отзывается, играет, а мне вдруг страшно. И я захожу в дом, по лестнице на второй этаж, там такие комнаты проходные одна за другой, и гляжу, она мелькнула, платьице её это в цветочек, которое Таня сшила. Я опять зову, и она вроде ко мне повернулась, идёт, а эти все двери вдруг начинают потихоньку закрываться, и я понимаю, что не успеет. И я ей кричу «доченька», и плачу, так горько плачу; я иду вечером с тренировки, поздно уже, думаю, «сейчас начнётся». Прихожу, она дома, но молчит. В комнату захожу, а там чего-то не то, пусто. Спрашиваю, а где всё? Она говорит, я убрала, типа. Типа, бардак у тебя был, я мусор выбросила. Смотрю, на столе ничего нет, ящики выдвигаю – пусто. У меня там тетрадка была с автографами сборной, я с пятого класса собирал, ещё что-то, – ничего нет. И я начинаю орать, а она спокойно так стоит, типа не понимает. Не могу, хочу ей крикнуть «сука», а нельзя. Говорю, я билеты месяц писал, а ты всё выкинула, как теперь экзамены сдавать буду, дура, я же не сдам, ты первая разорёшься. А она типа «ничего не знаю». И я ей ору «да ты вообще обалдела!», а голос не идёт, и прямо жар из груди, и я говорю ей «ненавижу тебя, мама»; возвращаюсь с работы, а дверь открыта. Думаю, ограбили нас, что ли. Захожу, слышу, он вроде дома. Туфли сняла, прохожу в спальню, а там везде такие белые занавески навешаны, как из икеи, поперёк комнаты, вокруг кровати, и я одну отодвигаю, а он там обнимается с какой-то. Тёмная, со стрижкой, лет тридцать пять или не знаю, такая уже… и я ему говорю «что же ты, гад, домой её приволок?», а он молчит, молчит; приезжаю к Машке, просто мимо ехал и заглянул, а она в халатике бегает. Я к ней, а она говорит, нет уж, как в анекдоте, «умерла, так умерла». Я снова к ней, а она так ехидно «а как же жена?». Жена дома, отвечаю, в интернете шарится. А Машка: «точно?», и на кухню меня подталкивает. Смотрю, а там моя за столом сидит, довольная страшно: «вот ты и попался!», и я понимаю, что это они нарочно подстроили. И такая меня злость взяла, что аж проснулся. Жена рядом лежит, тихо, в подушку уткнулась, лица не видно, вроде спит. Как будто я открываю дверь и вижу, что к нам через окно набежало полно кошек бродячих, и все такие же серые и полосатые, как мой. Штук шесть, шныряют по углам, и все на моего кота похожи. И так ужасно, я понимаю, что надо срочно чужих выгнать, а своего оставить, но не могу, не могу отличить.Дьявольское семя
Печаль взрослого человека не в том, что он становится старше, а в том, что постепенно узнаёт о себе истины, лишающие иллюзий. Юные существа развлекаются, разочаровываясь в людях, а зрелые – в собственной персоне. И дело даже не в патетических откровениях «ах, я не гений», «ах, я мрачный мерзавец» – это как раз отголоски подросткового самолюбования, – а в простых и грустных вещах, например, «я человек скучный, неверный и скаредный», и ничего в этом красивого нет.
