Евгений Бузни - Жизнь и Любовь (сборник)
– Слушай, ты его и впрямь заколебала.
В данном контексте слово «заколебала» означало «заставила влюбиться». И самое главное то, что, как и всем девушкам такого возраста, очень хотелось Настеньке, чтобы кто-то полюбил её раз и навсегда, на всю жизнь, да так сильно, что ни уйти от этой любви, ни убежать, ни спрятаться не возможно, и самой бы влюбиться до беспамятства.
Ах, как легко жить, если рядом тот, кто действительно любит. Расскажешь ему всё-всё, даже самое-самое, чего может и дедушке не рассказывала, боясь, что не так поймет. А он улыбнётся, обнимет и прошепчет на ухо:
– Милая моя, любовь это искусство, которое даётся не каждому. С этим приходится мириться. А нам с тобой оно подарено судьбой. Мы оба гении любви и потому никогда не расстанемся.
И она ответит: «Да, никогда». Как счастливо будет жить, если он искренний друг, да ещё старший, с четвёртого курса. О, как много он ей поможет с английским. А может и второй язык с ним легче начинать. Не сразу, естественно. Сегодня они просто поговорят об институте. Она спросит его, где он проходил практику. Скорее всего, в Англии. И он будет хвалиться успехами. Ну и пусть. Мальчишки все хвастуны. Так им полагается. Она тоже поедет после третьего.
Потом она спросит, любит ли он стихи. На губах его скользнёт снисходительная улыбочка, что, мол, он земной человек, а не воздушный, и тогда она будет без объявления читать Есенина. Нет, не читать, а рассказывать, и даже не рассказывать, а просто говорить, словно сама с собой: «Эх вы сани!.. – пауза – А кони!.. – пауза – Кони!.. – пауза – Видно чёрт их на землю принёс…»
Или лучше процитировать Жака Превера: «Три спички, зажжённые одна за другой. Первая – чтобы увидеть твои глаза. Вторая – чтобы увидеть твои губы…»
Ах, нет, это слишком откровенно. Впрочем, стихи есть стихи. Позже, когда станет ясно, что он не знает или не очень знает поэзию (Настенька была почти уверена, что не ошибается в этой части оценки Вадима) можно будет осторожно прочитать строки своих стихов и тоже без объявления. Интересно заметит ли он, что это стихи не поэта профессионала?
Думая так, Настенька незаметно успокоилась. Она решила, что, в конце концов, мир не рушится, земля под ногами держится, и жизнь только начинается. Они посидят, поговорят, выпьют немного шампанского, но очень немного, так как она всего два раза его пробовала и боится опьянеть, потанцуют, и Настенька неожиданно скажет:
– Всё. Спасибо. Ухожу. Не провожайте.
Ах, нет, так не уходят. Пусть проводит и оденет. И, кстати, тут можно будет познакомить его с дедушкой. Вот будет сюрприз на прощание. Он обалдеет сначала, потом слегка поклонится с уважением и скажет:
– Ну, мадам, это удача. Отныне, как говорится в известном детективном фильме, место встречи изменить нельзя. Будем встречаться у дедушки.
Всем станет смешно, а главное действительно это удобно. Дедушка будет иногда оставлять им места, и маме с бабушкой не придётся беспокоиться, как сегодня, тем более, если этот товарищ вообще не пришёл. Вот будет юмор.
Эта мысль совсем развеселила Настеньку. Взяв сумочку со снятой обувью, но без косметики – тут театр сатиры ошибся – Настенька не пользовалась искусственными наводками, как совершенно лишними, в её возрасте всё хорошо, что естественно – она повернула ручку двери и вошла в холл.
Перед нею оказался Вадим. Он прошёл из зала прямо к раздевалке, не замечая её, а она опешила от неожиданности. Знакомый по институту преобразился. В коричневой кожаной куртке и хорошо обтянутых по фигуре синих джинсах он выглядел бы элегантно для охоты или верховой езды, если бы не огромные ботинки на толстой подошве и высоких каблуках, напоминавшие скорее сапоги с обрезанными голенищами.
Настенькин дедушка стоял к нему спиной, помогая пожилому мужчине попасть в рукава чёрного плаща. Настенька хотела окликнуть дедушку, но решила подождать, пока тот подаст шляпу и зонт человеку, собиравшемуся уходить, и, быть может, только поэтому произошло то, что болью отзывается и сейчас в моём сердце.
Вадим опередил девушку и властным громким голосом произнёс:
– Эй, дворняга, открой дверь. Посмотри, не пришла ли моя девушка. Её зовут Настя.
Швейцар, только что почти торжественно помогавший надевать плащ другому человеку, словно получил удар по спине, гордая осанка которой вдруг сразу сникла, и к обидчику поворачивалось совершенно беззащитное старческое тело. Швейцар знал голоса своих постоянных клиентов, как их привычки и всю подноготную. Но он не мог предугадать будущее своих посетителей и, если рождались в голове перспективы и проекты, то даже на последнее место не попала бы мысль о том, что этот голос назовет имя его любимой внучки в качестве своей девушки.
Швейцар обернулся. Широко раскрытыми изумлёнными глазами на него смотрела внучка. Нет, не на него, а в спину парню, в его затылок.
– Вадим!
Этот крик девушки не был зовом влюблённой, не был зовом ищущего, не был зовом спрашивающего. Этот крик был хлыстом, которым дрессировщики заставляют опомниться зазевавшегося на арене хищника, хлыстом, стреляющим звуком рядом, но требующим скосить глаза на обладателя демонической плети и повиноваться ему, выполнять все приказы.
Вадим не узнал голоса, однако сильным и твёрдым был оклик. Он нехотя повернул голову, но, увидев Настеньку, удивлённо развёл руки в стороны и обрадовано двинулся ей на встречу, говоря:
– О, пардон. Сэ трэ бьен, что означает – это прекрасно. Мадам уже здесь.
Однако движения его замерли, будто остановленные невидимой преградой. Взгляд его поймал ненависть в глазах девушки. Её губы были плотно сжаты и резкие складки злости опустились к подбородку. Щёки пылали огнём, а прекрасная грудь вздымалась частыми волнами.
– Что случилось, мадам? – Удивлённо спросил Вадим? – Вы сердитесь? Но я не опоздал. У меня всё готово. Прошу! – и театрально выдвинув вперёд ногу, широким жестом руки он пригласил в зал.
Настенька не слышала его слов. Она пыталась справиться с видимыми признаками своего волнения. Прежде всего, успокоить дыхание. Собраться с силами и успокоить. Да некогда. Успела только подумать: «Вот тебе и любовь с первого взгляда. Дурёха». Но это только мелькнуло. Остальные мысли были не о том. И не сумев до конца справиться с дыханием, она выдохнула слова:
– Ты что сейчас сказал?
– Кому, тебе? – изумился Вадим?
– Нет, ему.
Настенька хотела произнести «моему дедушке» и не смогла, прерванная глубоким вздохом, поэтому лишь подняла левую руку, показывая.
Вадим проследил за направлением руки и, удивившись ещё больше, выровнялся из своей театральной позы и небрежно протянул:
– Дворня-а-ге?
Удар маленькой ладошки поймал поворачивающееся лицо, развернув его с силой в другую сторону. Не смотря на её невысокий рост, Настенька была одной из лучших волейболисток школы и что-что, а удар правой по мячу при подаче был отработан.
Для всех и даже для самой Настеньки пощёчина оказалась неожиданностью, и первые секунды Вадим, Настенька и те, кто стоял вокруг, замерли в оцепенении.
– Ты что, рехнулась? – наконец, пробормотал Вадим. Хмель от выпитых нескольких рюмок коньяка внезапно прошёл. Щека горела, как обожжённая только что утюгом. – Это же шутка. Дверь закрывает, вот и называется дворнягой.
Раз! И ещё одну пощёчину, теперь уже левой рукой так же мастерски влепила Настенька. Но ей сейчас было не до мастерства. Всё завертелось и расплывалось перед глазами в бешеной ярости. Голова раскалывалась от гнева. Грудь, накачиваемая изнутри частыми сильными рывками невидимого насоса, казалось, готова была разорваться от напряжения, обиды, боли, и она выплёскивала их, крича в лицо ненавистному человеку:
– Не смей оскорблять моего дедушку. Он не дворняга. Он самый добрый, самый хороший, он человек, а ты щенок паршивый. Мой дед воевал на фронте. У него орденов и медалей больше, чем тебе лет. Подлец ты несчастный. Назвать так моего любимого дедика, – и она разрыдалась, всё же не выдержав, не устояв против закипевших слёз. Она была женщина.
А их уже разнимали. Первым обхватил свою внучку швейцар. Распрямившийся, широкий, крепкий, становящийся всё сильнее с каждым словом внучки, он стеной вырос на пути её несчастья и, прижав к себе совсем ещё девчоночью голову, осторожно повлёк девушку в сторону, приговаривая:
– Ну, будет, малышка, будет. Поволновалась и будет. Знаешь сколько грубых людей на свете? Если за каждого переживать, жизни не хватит.
Настенька, уткнувшись по привычке лицом в бороду, говорила почти шёпотом:
– Деда, разве ты за таких воевал? Разве за это?
Получив вторую пощёчину, Вадим взревел, можно сказать, и от боли и от невероятной злобы, рванувшейся изнутри. До него не сразу дошло, что сказала Настенька, и он закричал:
– Меня бить? Меня-а-а? Да за всю жизнь ни единым пальцем никто не тронул, а тут какая-то…
Его держали под руки двое дюжих парней, молча, спокойно, крепко. Они вышли из зала почти сразу за Вадимом и стояли незаметно, оба в серых аккуратных костюмах, пока обиженный не пришёл в себя от первого шока и не рванулся к обидчице. Тотчас же он попал в их руки, как в тиски, но, казалось, не замечал этого и продолжал говорить, осознав с некоторой задержкой смысл сказанного ему Настенькой:
