Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
– Ну, а ты здесь какими судьбами?
Леон предъявил одну из самых беспечных своих улыбок (прежний доверчивый «цуцик»):
– Господи, да теми же, что и все! Моя девушка все уши прожужжала твоим Бангкоком.
Тассна поморщился, фыркнул:
– Да никакой он не мой! Сумасшедший дом, столпотворение туристов, жара, вонища… Просто работа здесь есть, вот и толкусь, кручусь по «грошам», как заведенный.
(Молодец, уважительно отметил Леон, молодец, «ужасный нубиец»! Весьма убедительный и душевный вечер, комар носа не подточит. Никто, глядя в честные твои глаза танцора и старшего в смене, не заподозрит ни куратора от конторы, ни увесистых «грошей», ради которых ты здесь крутишься, в том числе и в ночном гей-клубе…)
– Я-то родился в настоящем раю, – мечтательно обронил Тассна. – Маленький такой островок, Ко Джум. Уверен, ты даже не слышал, где это.
Почему название островка, где энное количество лет назад родился столь важный деятель тайского общепита, засело в памяти и не давало покоя? Этого Леон тоже пока не понимал. Провожая глазами удалявшуюся спину Тассны, подумал: хорошо бы выяснить, откуда вообще у Иммануэля взялись «ужасные нубийцы»; хорошо бы навести справки о некоем бизнесмене, ценителе поварского искусства Виная…
Но по возвращении не счел нужным выйти на связь ни с Натаном, ни с Шаули. Встретился с Джерри и попросил передать «шефу» о полной, увы, неудаче «отпуска». Докладывать о встрече с Тассной не стал: не то чтобы ходил на цыпочках, исполняя директивы начальства, но после скандала с его «пражской выходкой» предпочитал не задевать ничьих профессиональных амбиций.
Ему не в чем было себя упрекнуть – он сделал все, что мог и считал нужным сделать.
Но месяца через полтора попросил Филиппа кое-что сдвинуть в расписании, перенести одно прослушивание, отменить другое – словом, выцыганил недельку свободы и вернулся в Таиланд.
Ты отдыхаешь, сказал он себе; на сей раз – действительно отдыхаешь. Никаких Бангкоков! Никакой толкотни на занудных посольских и благотворительных приемах.
Приятный островной маршрут: небольшой катерок, снующий от рифа к рифу, подводные красоты «Акульего пика» – вкрадчивые актинии, текучие стада серебристых рыб, бесстыдно растопыренные синие морские звезды, зеленые, алые, бежевые акропоры. И такая невесомая свобода тела, такая радость парения…
Еще в Париже по Интернету он снял удобный пенишет, маленький круизный кораблик, передача которого в пункте проката в Ао Нанге заняла едва ли минут сорок: выписав чек в залог, он получил лоции и карты засад (глубин-рифов-мелей), и крепыш-инструктор, поплавав с ним минут двадцать, вручил бортовой журнал с традиционным «приятного плаванья, сэр!».
Вот он и плавал от острова к острову, помалкивая, давая голосу полный отдых, ныряя в районе рифов, причаливая на ночь к берегу, иногда, вот как сегодня, катаясь на доске, которую обнаружил в одном из шкафчиков. В безопасных – то есть глубоких – местах слегка расслаблялся (разумеется, вначале убедившись, что нет других кораблей по курсу): привязывал штурвал страховочным ремнем и минут десять валялся тут же, на узком диване.
Одиночное плаванье оказалось довольно утомительным отдыхом.
Зачем все это ему понадобилось – он, черт его дери, пока не понимал.
Девушка набросилась на еду и какое-то время молчала.
– На вас приятно смотреть, – задумчиво, абсолютно искренне проговорил Леон. – Даже обидно, что я не голоден.
Ее лицо с едва заметными, еще не зажившими белыми шелковинками от пирсинга в нежном загаре было таким свежим, так проблескивали искрами на солнце каштановые брови, отзываясь и кумачу рубахи, и аппетитной, исходящей паром золотистой гуще в тарелке…
– А супец мировой! – бормотнула она по-русски, жадно глотая ложку за ложкой.
– Простите?
– Говорю: суп очень вкусный! Спасибо!
– На здоровье, – вежливо отозвался Леон, обдумывая ситуацию.
Никто не мог знать, что накануне он решит зарулить на островок, упомянутый Тассной. Не сидела же она здесь наобум три месяца, поджидая его на пляже.
Наконец она доела, вытерла салфеткой губы, обстоятельно высморкалась и подняла на него глаза. Поймала его взгляд – и изменилась в лице.
– Вы ведь… угостили меня просто так, а? – спросила, хмуря брови. – Я не должна… отрабатывать? Вы ведь не приняли меня за пляжную бабочку? Я не по этой части!
Он улыбнулся:
– А вы и без спиртного в бутылку лезете… И поднял руку, подзывая официанта.
– Постойте! Вы уже уходите? – взволнованно спросила она. – Я… я вам так благодарна. Хочу вот попросить: можно вас поснимать?
– Нет, – сказал он.
– Но!.. – И сникла: – Понимаю, да… Хотя ничего не понимаю! Очень жаль… – И засуетилась, явно ища повод задержать его – на минуту, на две: – Хотите глянуть, как получились снимки – там, на воде?
Схватила камеру, поискала кадр, нашла и протянула ему:
– Возьмите в руки, а то отсвечивает. Не уроните!
Он никогда не интересовался художественной фотографией. Нет, конечно, в свое время он прослушал несколько лекций и умел пользоваться крошечными специальными штуками, вроде зажигалок и авторучек, которых и фотоаппаратом-то не назовешь. Но изображения тех или иных людей интересовали его лишь в просмотровом зале конторы и только с опознавательной, аналитической точки зрения.
Он принял камеру из ее осторожных рук, мельком подумал: картинка, всплывающая из темной глубины фото-экрана, – всегда кружение наливного яблочка по серебряному блюдечку.
Даже на таком невыигрышном поле видно было, что кадр изумительный – сине-золотой, сквозь ажурный гребень прибоя: грациозная фигурка, танцующая в центре залива на фоне косматой горы… Усилие удержать равновесие на доске схвачено виртуозно: легкий наклон чечеточника.
Какой я… маленький, подумал он привычно. Впрочем, это снято издали.
– Я еще поработаю над ним, – удовлетворенно заметила она, наблюдая за его реакцией. – Это будет стрекоза в слитке золота.
Следующим кадром выплыло его лицо: крупный план в бисере брызг, с округленными в песне губами, резкий очерк скул и орлиного носа, прищуренные глаза: черные искры среди зеленых бликов волны. Отличный кадр! Он никогда не видел себя таким и сейчас был поражен и стремительной силой этого лица, и той хищной ловкостью, с какой она выхватила из восставшей волны незаметный и в то же время значительный миг его бытия.
Подумал в растерянном восхищении: «Да она мастер! Не трепло, не барахло, а – мастер».
– Как это убить? – спросил он. – На что нажать?
Она ахнула и отшатнулась. Взглянула с таким презрительным отчаянием, точно он предложил убить ребенка. Нет, она не подослана. Сыграть это лицо, в котором отражаются малейшие перепады настроения, сыграть эту даже не открытость, а беззащитную распахнутость миру – скотскому миру, который, судя по всему, успел изрядно ее помять? Нет, невозможно. Неуместно мелькнуло: зачем она сняла свои доспехи? С ними хоть как-то была вооружена.
Она вздохнула, протянула руку и молча выщелкнула снимок.
– Не понимаю, – заметила угрюмо. – Вы что, так не любите свое лицо? Или, наоборот, так его цените? Должна сказать, тот ваш портрет на музыкальной афише… он так себе, мастеровитое ничто, просто глянцевая карточка. А здесь вы живой… были живым – таким горячим, морским, в соленых брызгах, таким… классным! И пели что-то мне родное – так показалось. Я чуть с ума не сошла… Прям как Желтухин!
Он едва не выронил камеру.
Аккуратно и медленно перенес ее на стол.
Принялся вытаскивать из внутреннего кармана плавок обернутые в пластиковый мешочек деньги – не поднимая головы, делая вид, что с трудом извлекает застрявшую купюру.
Затем долго, не глядя на девушку, изучал принесенный официантом счет.
Долго отсчитывал бумажки.
Наконец, поднял голову и с улыбкой произнес:
– Вы меня пристыдили. Что ж, готов позировать, если это нужно искусству. Только недолго.
– Ура! – Она схватила камеру, отскочила на шаг и сразу преобразилась: рысь на ветке, в засаде, в ожидании добычи.
– Только не здесь, пожалуйста.
Он рывком поднялся со скамьи и двинулся прочь от бара, туда, где гладкоствольный частокол кокосовой рощи уходил в курчавый крутоворот зеленого склона: мангровые заросли с веерными выхлестами арековых и ротанговых пальм. Выше по холму взбирались мощные стволы янга и такьяна, перевитые тропической путаницей лиан.
– Сделайте пару снимков такого… тарзаньего плана, ладно? – не оборачиваясь, прищелкнув пальцами, обронил он. – Если хотите, могу на пальму забраться.
Она нагнала его, тронула за руку. И когда обернулся, мягко проговорила:
