Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Дядя Петр – Коле
Господь в ужасе от нас, от нашей способности превращать любое добро во зло, тем не менее Он ни в ком и ничего не ломает, терпеливо ждет, верит, что однажды человек одумается.
Дядя Артемий – Коле
Что Ветхий, что Новый Завет – всё путь с редкими рывками вперед и бесчисленными отступлениями. И мы, в которых страха больше, чем надежды. А канон – нечто вроде «ни шагу назад». Этакий заградотряд.
Дядя Ференц – Коле
Мало доверяя земным властям, люди испокон века требовали письменных законов и, получив их, со смирением подчинялись. С Богом, как кажется, дело иное. Вера, что в Заповедях, что в каноне, меня не утешает. Во времени, когда человек просто говорил с Всевышним, было больше правды.
Коля – дяде Янушу
«Синопсис» у дяди Оскара есть. Послал еще из Старицы. С тех пор переписываемся регулярно. Половина того, что знаю о Сойменке, – от Станицына.
Коля – дяде Петру
Сониного деда, конечно, знаю. Ребенком не раз бывал в его мастерской. В отличие от других взрослых, он ничего не скрывал, не прятал. Обычно, что человек думает, так сразу не скажешь, а тут на холсте была видна каждая его мысль. С тех пор как я вышел из лагеря, мы переписываемся. Он писал мне и в Старицу, и в Москву, хотя реже, пишет и сюда, в Казахстан.
Оскар Станицын – Коле
Курск. В городе в тринадцатом году, прямо перед войной, построили большой цирк. Горожане от идущих там представлений в восторге. Отступают немцы или наступают, билетов не достать. И теперь, когда Гражданская война и белые почем зря режут красных, а красные – белых, цирк не теряет популярности. Власть меняется каждые несколько месяцев, иногда и чаще, но чьи бы войска ни стояли в городе, цирк любят все, и все ему рады. Конечно, кто контролирует город, понять можно.
При белых в шапито гвоздь программы – схватки борцов-классиков, и арена официально именуется «Ареной борьбы сил добра и зла». Когда придут красные, она станет называться ареной «имени классовой борьбы» и предварять представление будет лекция на ту же тему. Но пока в городе белые. Борцы-классики: в черном трико – нечисть (они обычно из пленных красноармейцев), в белом – ангелы, а то и сам Христос. Одна пара сменяет другую, но все подобраны так, что добро уверенно побеждает зло. Впрочем, зрители всё равно довольны, ведь главный вопрос о жизни и смерти дан им на откуп. Как в римском амфитеатре, без тени сомнения они опускают вниз большой палец, и проигравший схватку большевик приговорен к расстрелу.
Когда в город войдут красные, старые декорации сломают. По сути всё то же самое, но антураж другой. На арене красные и белые идут стенка на стенку. Последние – из пленных деникинцев. Они измождены, ко всему безразличны, знают, что, даже если паче чаяния победят, зрители тем же опущенным вниз пальцем вынесут им расстрельный приговор. Красные свежи и хорошо накормлены, в их успехе никто не сомневается. Раньше билеты продавали за деньги, выменивали на хлеб, на сахар, теперь их распределяют по заводам, фабрикам и железнодорожным депо. Так что поддержка зала красным обеспечена. Вдобавок, чтобы не было неожиданностей, у красных под бинтами свинчатки, и зрители кричат от восторга, когда они добивают тех, кто лежит на посыпанной опилками арене. Впрочем, для белых это лучший исход. Дело в том, что прямо под ареной подвал, где деникинцев и расстреливают. На небольшую, сделанную в железнодорожных мастерских тележку одного за другим кидают раненых и сталкивают вниз. Радиус круга, по которому уложены рельсы, мал и быстро сужается, оттого колеса едут с адским скрежетом. Благодаря расставленным зеркалам, зрителям видно, как тележка, разгоняясь, входит в штопор. Так же хорошо будет виден и расстрел.
Дядя Юрий – Коле
В Курске в сильный дождь мы сидели под куполом цирка-шапито и смотрели, как стенка на стенку дерутся белые и красные. Потом на арене их сменили лошадки в изукрашенной сбруе и с плюмажами: подобно нам, они бегали и бегали по кругу.
Коля – дяде Петру
Я рассказал кормчему о Курске, и он ответил, что те, кто строил цирк, решили, что уж лучше бегать по кругу, чем через Красное море, из Египта в Землю Обетованную и снова через Красное море – обратно в Египет.
Дядя Святослав – Коле
А я убежден, что бои стенка на стенку, которые с восемнадцатого по двадцать первый год раз в неделю проводились на сцене Курского цирка, были прообразом решающей схватки сил добра и зла.
Дядя Петр – Коле
Когда-то Оскар Станицын входил в обойму, был обласкан. Из того, что он сделал в двадцатые годы, все выделяют серию картин «Рабочий класс при коммунизме». Ею проиллюстрировано третье издание книги «Трудовые установки» знаменитого теоретика пролетарского труда Алексея Гастева. Работы вполне футуристические, в то же время видно, сколь много Оскар взял из иконописи и техники витражей. Картины не просто лучисты и лучезарны – рабочие на них как бы светятся изнутри. Они похожи на уличные фонари. Плоть – матовое стекло, а за ним, будто свечи, непорочные души. Перед рабочими – маслянистые, лоснящиеся тела станков и машин. Мастеровые тянут к ним руки, смотрят, как на возлюбленных, как жених на невесту. Французская газета «Либерасьон» после Парижской выставки, на которой в числе других экспонировались и эти работы, отмечала удачно подобранный колорит – что лица, что тела пролетариев нежно-розовые, иногда зеленоватых тонов, – и композицию.
Отдельный вопрос – перспектива и пропорции, они не нарушены, просто всё – заводские корпуса, машины и станки, ступни ног рабочих – на полладони приподнято над землей и как бы устремлено ввысь. В будущие сады Семирамиды. Также вверх смещен и центр тяжести фигур. Еще одна новость – одежда мастеровых, даже спецовки скроены летящими. Видно, что держат их не плечи человека, а прорезавшиеся уже чуть растопыренные крылышки. Совсем скоро они войдут в силу, расправятся и человек сделается как птица.
Коля – дяде Евгению
Дорогой дядя, ты спрашиваешь меня, есть ли у бегунов свои священные тексты, и если есть, где их можно прочитать. Я живу на корабле недавно и только начинаю во всё входить. Помня о твоей аккуратности палеографа, пишу лишь о том, что сам держал в руках, плюс комментарий, который слышал от кормчего.
Примерно с тридцатого года и до конца царствования Николая I бегуны много спорили, есть ли всякое удаление от зла, то есть когда ты, как Авраам из Ура или Лот со своим семейством из Содома, бежишь, не медля и не оглядываясь, прямой столбовой дорогой к Господу. Сошлись, что, коли Господь не раз говорит, что иначе не спастись, этого довольно и по нынешним временам большего от человека требовать нельзя. Такой путь многим оказался под силу, и после Крымской войны правительство доносило царю, что число бегунов многократно умножилось и, если брать целокупно (то есть все толки и ответвления), доходит на территории империи до трех миллионов душ. Тогда же при арестах у бегунов стали изымать, кроме их собственных страннических паспортов, полный свод стихов из Ветхого и Нового Завета, в которых Господь говорит избранным своим: «Покинь, Пойди, Удались». Каждый стих сопровождался кратким, в три-четыре строки, пояснением.
Довольно много подобных сборников до сих пор хранится в Центральном государственном архиве, в фонде III (охранного) отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Часть из них переписана от руки, другие отпечатаны на гектографе. Печать, как правило, блеклая и неразборчивая, некоторые переплетены, но на живую нитку, из-за чего неповрежденных экземпляров единицы. Приводить здесь этот сборник большого смысла не вижу. Если возникнет нужда, архив ни для кого не закрыт, кроме того, сборник можно составить самостоятельно. Времени работа займет немного. Достаточно взять любую симфонию на Священное Писание и выписать необходимые стихи. Последнее, что полезно сказать: традиция твердо приписывает составление сборника другому – Лукиану Капралову, беглому крепостному крестьянину села Семенова, владелец его – отставной поручик гвардии Алексей Тимофеевич Грапов. По преданию, в конце пятидесятых годов этот Капралов был кормчим бегунского корабля где-то на Южном Урале.
Вещи, которые мне интересны, слышу почти каждый день, но они отрывочны, и пока собрать их во что-то единое не умею. Отец здесь свой, а я гость, человек временный, сторонний, таким же является и мое любопытство. По обстоятельствам времени бегуны существуют в глубоком подполье. Похоже, другого пути и нет, но нашего кормчего это удручает. Со мной он открыт и ласков, ни в чем не ограничивает, но, когда кто-то приходит, я, чтобы не стеснять, сам ухожу из дома.
В следующем письме пошлю тебе настоящий бегунский паспорт, нашел его в ларе для муки и круп. Отец показал паспорт кормчему, и тот сказал, что в минувшем веке подобные изготавливались тысячами.
