Владимир Романовский - Средневековый детектив
– Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.
Ну вот еще, подумал Анатолий. Только этого не хватало. Что скажет дьяконица?
– И дьяконице ничего не говори.
– Тяжек грех, – пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, – Заходите.
Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.
– Вон в там, в там грядите, – показал дьякон перстом. – Вон в там комната.
Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.
Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.
– И вот что, дьякон, – сказал Хелье тихо. – Если кто будет спрашивать – ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?
– Да, так, – уныло откликнулся дьякон. – А еда как? Еда для им?
– Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.
– Проповедь читать намерение.
– Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.
– Нет другой.
– Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.
– Ты не любить меня, – с уверенностью сказал Анатолий.
– Дьякон, – Любава положила руку на плечо Анатолия. – Посмотри на меня.
Он посмотрел уныло.
– Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.
– Христианин, – согласился дьякон мрачно.
– Годрика я вам оставлю, – сказал Хелье.
– Это зачем еще? – возмутился Годрик.
– Тише. На всякий случай.
– Я не желаю!
– Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?
– Нет, я сверды не люблю, – недовольно и деловито сказал Годрик.
– Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться – действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий – человек верный.
Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.
– Все, – сказал Хелье. – Я пошел. Любава…
Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.
– Э, – сказал Годрик.
Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.
Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.
– Ладно, – сказал он. – Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.
Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.
– Что он сказал? – спросила Белянка у Любавы.
– Кто?
– Ну он вот. Дьякон, – она показала глазами на Анатолия.
– Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, – сообщил Годрик с ховлебенка.
– Запереть дверь, – объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.
***
Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.
– Ну, что тебе? – спросила сонная тетка Погода.
– Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.
Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.
Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.
На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.
– Не спится, – объяснил он, жуя травинку. – Где Годрик?
– Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.
Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.
– Минерва там?
– Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.
– Насущные … как?
– Контрибуции.
– Не понимаю.
– Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен – на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.
– Это кто тебе такое сказал?
– Ротко.
– А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?
– Ну да?
– Именно так и есть.
Дир подумал.
– Наверное, это страшно неудобно, – сказал он.
– Почему же?
– Допустим, вышла женщина замуж.
– Так.
– Любит мужа.
– Ну и?
– Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.
– И что же в этом плохого?
– Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.
– Может ты и прав, – сказал Хелье. – Не знаю.
Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.
– Я немного подремлю, – объяснил он. – Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.
Он не задремал – уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот … зодчий … поедет?
Глава двадцать четвертая. Суд
Ротко проснулся не очень рано, понежился некоторое время на ложе, чувствуя себя прекрасно и получая удовольствие от того, что вокруг люди. Потянувшись, он встал и вышел к реке умыться.
Минерва проснулась вслед за ним, с деловым видом в одной рубахе подошла к столу, и уже ухватила было грязной рукой пегалину, но Дир, заметивший это, схватил ее за плечо.
– Ты бы помылась.
– Сгинь.
– Не кричи, Хелье спит.
– А мне-то что, что он спит.
– Иди на реку мыться.
– Нет. Сначала поем.
– Ухи надеру.
Она злобно посмотрела на него и пошла к двери. Он понял, что она сейчас убежит, и кинулся за ней. Схватив ее за руку он потащил ее к реке. Минерва упиралась, кричала и ругалась страшными словами. Взяв ее под мышки, Дир поднял девушку, качнул, и кинул в воду. Место не очень глубокое, берег Волхова здесь достаточно пологий, но маленькая Минерва, покричав и побултыхавшись, пошла ко дну. Дир, испугавшись, что она сейчас утонет и ему придется давать отчет перед Хелье по этому поводу, зашел в воду по пояс, выловил Минерву, и выволок ее на берег. Она плевалась и делала страшные глаза. Наверное, напугалась. Когда Дир стал оттирать грязь с ее рук и лица ее же мокрой рубахой, она не сопротивлялась.
– Зайди в воду по пояс и потри себя всю, с ног до головы, – приказал он. – А то с тобой рядом находиться невозможно совершенно. Астеры чумазые.
Она послушалась. Потерла тут и там, вышла, но Дир содрал с нее мокрую рубаху и погнал ее опять в воду.
– Тереть везде, – велел он.
Она стала тереть и вскоре ей это занятие стало нравится. Дир протянул ей рубаху, и она стала тереть рубахой. Когда она снова вышла на берег, на этот раз более или менее чистая, Дир оглядел ее, дрожащую, тощую, с зарозовевшей кожей, критически, испытывая чувства, близкие к чувствам если не отца, то старшего брата, и, сняв пряжку, завернул ее в свою сленгкаппу, краем которой он вытер ей нос.
В отсутствие Годрика Дир разогрел пегалины и оставшийся солидных размеров кусок хвербасины, и подал на стол.
– Не хватай! – велел он Минерве. – Горячо. Ешь помедленнее.
