Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой
Но оно не наступало. Ни после того, как одряхлевшего кавказца сменил на троне жизнелюбивый украинец, ни после политической кастрации последнего, чтоб не очень веселился. Наступал глубокий сон. Государство храпело и вследствие этого становилось вялым, как прилегший отдохнуть после очередной пытки палач. При спящем Каменном Тельце жизнь начала брать свое: литературные обоснования социума были потеснены. На поверхность полезла трава частного интереса и постепенно превратилась в жесткий чертополох, искоренить который с помощью косы не представлялось возможным.
Николай Александрович рассмотрел в своем сне гигантское желтое пятно, которое постепенно заливало границы бывшей Российской империи. Раньше оно было красным и с ним все было понятно – пролитая кровь требовала отмщения. Но вглядевшись в увеличивающуюся на глазах желтизну, государь обнаружил, что это та же самая кровь, но остывшая и сворачивающаяся на глазах. Под ней не было новой жизни. Под ней находилась гниющая плоть, и в ней копошились черви.
Возникла система, которая лишь формально называлась государственной, но была разделена внутри себя на тысячи ничем не связанных кусков. Наверху оказались люди, которые правили за счет того, что давали подданным воровать, и воровство склеивало разрозненные клетки социума, который без этого занялся бы вечными вопросами, например, зачем я живу и как эти ребята пробрались наверх… Воровство было во все предыдущее века и всегда считалось преступлением. Сейчас же с помощью него решали вопрос о национальной общности. Дьявольщина заключалась в том, что все факты лихоимства, тем не менее, фиксировались специальным ведомством. И управляли людьми угрозой разоблачения этого воровства. Без него нельзя было заработать деньги, и с помощью него каждый смирялся и ходил на цыпочках перед центральной властью, опасаясь своего справедливого краха. Политических заключенных при подобной системе управления, в строгом смысле, не существовало, так как в тюрьме сидели в основном обеспеченные люди, позволившие себе вякнуть или брякнуть не то, чего от них ожидали. Среди них встречались и нищие неудачники, попавшие совсем уж ни за что, как мелкая рыбеха, выбрасываемая волной вместе с китом на берег, но не эта мелочь делала ненастную погоду. Запад не находил слов и потому молчал, хотя многие понимали, что подобной политической системы еще не было в подлунном мире. Параллели с африканскими племенами не работали. Уровень общества в технологическом отношении был достаточно высоким. Уровень культуры (если под ней подразумевать наркотик, отвлекающий от действительного состояния вещей) тоже был надлежащим. Спорт входил в силу. И те мистические безумцы, которые в ХХ веке опасались возникновения дьяволочеловечества, могли праздновать свою победу.
– А что же я? – спросил себя государь во сне. – Что стало со мной и моими близкими?..
Он почувствовал, как дрожит и плачет во сне.
Его судьба оказалось страшной. В том самом доме Ипатьева в Екатеринбурге расстреляли, оказывается, не красных бунтовщиков, не молчаливого и мирного Сосо Джугашвили, который неизвестно как там оказался, а всю семью, да еще и со слугами. Да еще и пилили кости, и жгли останки где-то в лесу, и не было этому кошмару ни оправдания, ни прощения…
Дети!.. Алеша, который и так дышал на ладан… Он не мог идти на расстрел, и его пришлось нести на руках… Девочки в шелковых платьях… их-то зачем?!..
3
Он проснулся внезапно, словно выскочил из ледяной проруби. Спотыкаясь и чуть не падая, помчался в комнату к императрице, которая ночевала напротив спальни повзрослевшего Алексея. Они всё ждали предсказанной врачами смерти наследника, но смерть эта почему-то не наступала, и каждый прожитый Алексеем день рассматривался ими как чудо. Плача и ничего не говоря, государь растолкал Александру Федоровну, которая, увидев его, задрожала от ужаса. Глаза Николая были красными, капли слез висели на усах и щетине, которая теперь заменяла бороду.
– Что с вами, мой мальчик? – выдохнула жена в полном смятении.
– Мы умерли, – сумел выдавить из себя царь. – Нас больше нет.
Клацая зубами, упал на колени, уткнувшись лбом в зеленый ковер. Начал бить поклоны перед черной иконой Спаса, в груди кипело, и горячая лава вырывалась изо рта в форме бессмысленных восклицаний.
Алиса, подчиненная его истерике, заплакала, безутешно и горько, как ребенок, у которого отобрали конфету. Опустилась на колени вместе с мужем и осенила себя широким, как объятия, православным крестом.
– За что молимся? – только и смогла произнести она.
– За упокой, – ответил государь.
Задумался над собственными словами, сомневаясь в их справедливости.
– Я оговорился. Я хотел сказать…
Истерика начала проходить. Ники вспомнил, что он – мужчина. И что бьются в истерике только экзальтированные институтки.
Утеревшись платком, сел на кровать.
– Вот что… Нам надобно заказать благодарственный молебен… Нет, два благодарственных молебна… За то, что двенадцать лет назад я не отрекся от страны и престола.
– Три благодарственных молебна, – предложила Александра Федоровна вполне искренно.
Ее привычная домашняя недалекость, которая в спокойных ситуациях создавала уют, окончательно привела Николая в чувство.
– Один, – уточнил он почти спокойно. – Один благодарственный молебен.
– Один, но от всего сердца, – согласилась жена, царапнув уши своим жестким остзейским акцентом, от которого до сих пор не могла избавиться. – Но как бы вы могли тогда отказаться? Это ведь вещь немыслимая.
– Но я был близок к этой немыслимой вещи.
– Разве? А что бы было с твоей семьей, Ники? Со всеми нами?..
– Нас бы убили, а потом канонизировали, – жестко ответил царь. – Причем это бы сделали дети и внуки людей, которые нас убивали.
– Прекратите юродствовать! – воскликнула жена. – Я вас не узнаю!..
Она поймала себя на мысли, что за последние годы Ники сильно изменился. Чувствительность начала превращаться в сентиментальность, а искренность стала граничить с цинизмом. Но, может быть, трезвость и полная свобода от иллюзий это и есть цинизм?
– Я понял одну вещь, – сказал он, отвечая на ее внутренний вопрос. – Границы человеческой свободы определяет честность. Если перед людьми и Богом ты ничего не скрываешь, то любое испытание, выпавшее на твою долю, будет столкновением с бабочкой.
– С какой бабочкой?
– Маленькой. Невесомым мотыльком. Легким, как воздух.
– Даже война? – с недоверием спросила супруга.
– И война, и революция, – подтвердил он. – Мотыльки, которые возникают в луче света. Они не страшны для тех, у кого чиста совесть. Человек слаб только потому, что лжет.
– Ты стал взрослым, – сказала Алекс. – Ты сильно возмужал, мальчик мой.
– Просто под старость я стал кое-что понимать. В политике не нужно бояться врагов. Нужно предлагать им сотрудничество. Возможность, которую ты им дал, проявит их истинную сущность. Не может быть врагов у человека, который открыт всем. Не может быть врагов у государства, которое открыто всем. Враг возникает тогда, когда дразнишь его палкой. Если грядет революция, возглавь ее.
– Его и съедят, такого открытого человека, – предположила жена, – И государство съедят.
– Ой ли?.. Нас-то ведь не съели!
– А ты уверен, Ники?
– Да… Вероятно… – от потрогал рукой свои плечи и грудную клетку. – Я – живой. Во всяком случае, мне так кажется.
Александра встала с колен, села рядом.
– Ты лысеешь, – заметила она, проведя рукой по его редеющим волосам. – Мой лысый глупый муж. Мой милый мальчик…
– Лысый мальчик, – подтвердил он. – Какая жалость!
– Не грусти. Я закажу тебе парик из Амстердама.
– Да я не об этом, – пробормотал он с досадой, но о чем именно – не объяснил.
– Вы на троне уже более тридцати лет, а так ничего не поняли ни в людях, которые вас окружают, ни в большой политике.
– Возможно.
– Но то, что вам светит Нобелевская премия мира… Это весьма вероятно.
– Никогда, – ответил Николай Александрович. – Вот от этого я точно откажусь.
4
Утром было назначено открытие первой станции питерской подземки.
Теперь их машину, как раньше, не сопровождали конные казаки, и высочайший приезд остался бы и вовсе не замеченным, если бы не вездесущие фоторепортеры со своим магнием. Вспышки били по глазам. Закрываясь от них, государь подошел к белой ленточке.
Услышал, как трещит грейферный механизм кинокамеры. Объективы были направлены на него.
Он приблизился к квадратному микрофону.
– Я должен что-то сказать… Да, господа, сегодня у нас большой праздник…
Он говорил вполголоса и сам себя слышал очень плохо. Откуда-то сверху дерева закаркала ворона. Он попытался найти ее глазами, но кроме серого неба и остова березы без листвы не обнаружил ничего.
Микрофон не работал.
– Как странно… Я вот что подумал, господа. Здесь почти сто лет назад стрелялся Пушкин. И вороны также каркали. А сейчас… Сейчас мы прорыли под землей железный путь, и наши граждане будут преодолевать расстояние от одного конца города до другого… за двадцать минут. Хорошо ли это?..
