Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Весна в Карфагене
Да хранит вас Господь! Вечно ваша!
Маруся.
P.S. Мамочка, сейчас я видела вас с Сашенькой во сне. Ей должно быть три года? Как бы я ее нянчила! Как бы мы с ней играли, господи! Я буду искать вас и ждать до гробовой доски! Я найду вас, мои любимые, мои единственные, мои ненаглядные!»
Чистые, облегчающие душу слезы катились по щекам Машеньки, падали на письмо, и от этого буквы в некоторых местах расплылись, и следы слез так и впечатались в плотную высококачественную бумагу на многие десятилетия.
«Если бы мы все были дома, в России, и не было бы этой проклятой революции, то сегодня у нас в Николаеве был бы прием в честь маминого сорокалетия, и съехались бы десятки гостей, и мама пела бы любимый папин романс “Средь шумного бала…”. О, а сегодня ведь здесь прием – какое замечательное совпадение! Пусть Николь и ее муж считают, что хотят, а я буду считать, что это прием в честь моей мамы, но не скажу им, только спою для мамы и для папы “Средь шумного бала…”. – Размышляя так, Машенька пришла в хорошее настроение, потому что знала теперь, что будущий вечер обретает для нее смысл, тайный, заветный смысл, вот что прекрасно! – И выпью бокал шампанского – за мою любимую мамочку, обязательно!»
Библиотека располагалась в доме губернатора как бы на перепутье всех дорог. В приоткрытую дверь было отлично слышно все, что происходило в доме, не считая, конечно, дальних комнат, а в распахнутое окно – все, что творилось на подходах к дому, и в парке, и у ворот, и даже под горой, где были конюшни и казармы. День стоял жаркий, хотя до настоящей лютой жары было еще далеко, миновала лишь первая декада июня, и еще недельку можно было дышать и жить почти свободно. В библиотеке было тенисто и свежо, пахло кожей и бумагой, запах книжной пыли практически не чувствовался, прислуга протирала и выхлопывала за окном каждую книжечку – Клодин школила слуг будь здоров, особенно в отсутствие хозяйки. Вот и сейчас она кричала на весь дом:
– Александер, где ты, Александер? Ужин на шестьдесят персон, а сколько зарезано кур и забито барашков? Вдруг не хватит! Ужас! А тот молочный теленок? Вели зажарить его на вертеле, так распорядилась хозяйка. А что ты думаешь о десерте? О, Александер, я с ума сойдут с этим твоим «не беспокойтесь, все будет нормально». Если бы я не беспокоилась, вы все уснули бы на ходу! А где у нас Мустафа? Мустафа, ага, ты здесь. Я тебе сказала, что мадам Николь велела раскатать в гостиной большой персидский ковер. Конечно, красный, а какой же еще? У нас нет другого. Боже мой, боже мой, какие вы все бестолковые!
Из всей тирады Клодин Машенька зацепилась только за слова о большом персидском ковре. «О, тогда ужин нешуточный!» – подумала она. Красный персидский ковер с белым узором расстилали только к приезду маршала Петена. Да, затевается что-то грандиозное… Ковер, о котором говорила Клодин и подумала Машенька, был удивительной красоты и гигантских размеров – восемь метров в ширину и двенадцать в длину.
В прихожей, что была совсем рядом с приоткрытой дверью библиотеки, зазвонил телефон. Почти тотчас к нему подбежала вездесущая Клодин. Машенька вытерла тыльной стороной ладони слезы, промокнула свое письмо тяжелым пресс-папье в виде венецианской гондолы. Нет, слезы успели пропитать бумагу, и следы их остались, видно, слишком горючие были. Машенька прислушалась к тому, что кричала в телефонную трубку Клодин, – она всегда так кричала, что хочешь не хочешь – прислушаешься.
– Да, госпожа Николь. Нет, госпожа Николь. Нотариус еще не прибыл. Франсуа тоже пока нет. Конечно, для него это честь, я понимаю. Кто от такого может отказаться? Что она делает? По-моему, в саду, в доме я ее что-то не вижу.
Машенька прислушалась внимательнее – речь шла явно о ней, она даже встала из-за стола и подошла поближе к двери.
– Да вы что, мадам Николь? Из меня клещами не вытянешь. Нет-нет, она ничего не подозревает, сюрприз будет стопроцентный. Вы мне поверьте. Да, я сказала Александеру, что на шестьдесят персон, по-моему, забили мало кур и барашков, но я велела, чтобы еще. А насчет вашей замечательной идеи про молочного теленка на вертеле – это будет чудо! Его внесут два огромных зуава, их уже отобрали из солдат, да и лица их разрисуют белой краской, верней, они сами себя разрисуют, это напомнит им родное племя, они очень довольны, я обещала им по полфранка. Да, мадам Николь. Вы правы, мадам Николь. Ой, какая прелесть, мадам Николь, я так рада, что его высокопревосходительство согласился! Конечно, это ему радость! Я все понимаю! А Франсуа? Да вы что! И меня? Меня?! Не может быть, я сейчас умру от счастья! Я не ожидала такой чести. Еще бы, я ее обожаю! Это очень достойно. Конечно, зачем путать чужих людей в семейное дело? Конечно, я помню, что мы с вами сестры. Как я могу такое не помнить? Но я никогда, клянусь вам, никогда и никому не говорила об этом! С тех пор как еще в Марокко вы, мадам Николь, сказали: «Клодин, забудь!»
Я и забыла! Ни единому человеку, что вы, как можно?!
«Ну и брехушка! – улыбнулась Машенька. – Ты ведь не далее как позавчера подробненько докладывала мне про ваше с Николь родство… Выходит, это правда…»
– Что вы, мадам Николь, сделаем это святое дело, и я опять все забуду – из меня клещами не вытянешь! Тогда, если вы оказываете мне такую честь, разрешите, я попрошу мадемуазель Мари сделать мне прическу. В последний раз! – Клодин засмеялась. – Хорошо, мадам Николь! Хорошо, моя любимая, моя дорогая сестренка! Я жду!
Клодин положила трубку и вышла в сад. В высокое венецианское окно библиотеки Машеньке было хорошо ее видно.
– Мари! Мадемуазель Мари! – взволнованно и робко позвала она в саду. – Где вы? Где вы? Ау!
Машенькой овладело дурашливое настроение, не обуваясь, она вышла из библиотеки, прокралась в сад, приблизилась со спины вплотную к мадемуазель Клодин и пропищала:
– Кушать подано!
– Ой, ой, да разве так можно? – мадемуазель Клодин даже присела с перепугу. – Какая вы озорница, мадемуазель Мари! А я вас ищу. Где это вы пропадаете?
– Я – в доме и все слышала, что вы говорили Николь по телефону! И мне все ясно!
– А что вы такое слышали? – испуганно вытаращив маленькие черные глазки, спросила Клодин. – Что? Что я такого сказала? – добавила она плаксиво.
– Вы сказали, что будут зуавы на вертеле, и их вынесут телята… Что я мелю?
И обе принялись хохотать, с особенным удовольствием Клодин, которая сообразила, что Машенька не поняла ровным счетом ничего, и ей, Клодин, нечего бояться, она еще пока не проболталась!
– Мадемуазель Мари, а вы не будете так любезны…
– Сделать вам прическу?
– Да. В последний раз… – Клодин потупила глазки.
– А почему это – в последний? Мне приятно делать вам прически. У вас такие роскошные волосы, что это для меня одно удовольствие.
– Спасибо, – Клодин покраснела до слез и вдруг выпалила: – А мы будем делать прически тайно!
– Конечно, – поспешила согласиться Машенька, но тут же переспросила: – А почему мы должны делать их тайно? С какой стати, мадемуазель Клодин? От кого нам прятаться?
– Ну, это… я, значит, в том смысле, что это… – забормотала Клодин. – Мы будем так шутить…
– Странно. Как делали, так и будем делать. Какие шутки, вы что-то недоговариваете, мадемуазель Клодин? Спрашивается, что изменится с сегодняшнего дня?
– Все! – прошептала Клодин, опуская голову. – Где будете вы и где буду я?
– Ничего не пойму. Скажи просто и ясно – в чем дело?
– Не могу, клянусь!
– Так будем делать прическу?
– Если можно…
– Конечно, можно, пошли в мою спальню.
– Я пойду, только если вы не будете меня расспрашивать, хорошо? – умоляюще пролепетала Клодин.
– Даю слово. Ты меня жутко заинтриговала, но ничего, потерплю до вечера! – засмеялась Машенька. – Интрига всегда бодрит.
Не меньше часа делала Машенька прическу Клодин (прическа получилась отменная – высокая, волосок к волоску, завиток к завитку), а потом вдруг выяснилась незадача.
– А как же я теперь надену парадное платье, оно ведь через голову надевается! – в священном ужасе воскликнула Клодин.
– Ладно идите, надевайте платье, а прическу реставрируем. Я сказала «реставрируем» потому, что ваша голова сейчас – произведение искусства и ее нельзя сделать заново, а можно только реставрировать, как картину Рембрандта или Веласкеса. Вы слышали о таких художниках?
– Не помню, – отвечала Клодин, – но кажется, у нас в Арле жил какой-то с похожей фамилией, он так шикарно лепил из глины и разрисовывал кошечек – прелесть!
В новом платье Клодин так затянула корсет, что еле дышала.
– Мадемуазель Клодин, я думаю, что вам нужно чуточку расслабить корсет, у вас ведь и без того великолепная фигура, – посоветовала Машенька. – А так ваша талия получается непропорционально тонкой.
– Вы находите? – неуверенно проговорила Клодин, которая после всех похвал, что расточила в ее адрес Машенька, находилась в ее полной власти.
