Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник)
– Чан набок, пиво выпустить, труп вытащить, – деловито распорядился Сырец, – участкового вызвали?
– Да, – кивнул кто-то из рабочих, – давно вызвали, должен сейчас подойти.
– Где уж там «сейчас», жди его часа через три, а то и все пять, – возразил самый строптивый.
Спорщик больше всех возмущался порядками на заводе, доказывая, что любой из рабочих мог оказаться в чане с горячим пивом. Сырец согласился. Нет предмета для спора. И впрямь, каждый норовит упасть в благословенную жижу и забыться в ней навсегда. Но это дело добровольное. Некоторым не с руки тонуть в пивном чане.
Сырец раздумывал, стоя возле опустевшего чана. Если он не придет на свадьбу, его проклянут родственники. Страшно, все-таки, еврейское проклятие живучее, зависнет в веках, потом живи с ним и мучайся. И Аркаша не простит. Свадьба – дело святое, а подлость – не самый лучший подарок молодым.
– Ждите участкового, а я пока сбегаю тут в одно место, через часок прибегу обратно, только не расходитесь, – сказал Сырец и заторопился на встречу с чужим счастьем.
Володя знал, что после его ухода от рабочих не останется и следа. Единственным свидетелем будет он сам, но лучше уж самому представить властям чрезвычайную ситуацию, изобразив ее в виде неизбежности несчастного случая на производстве. Но в его душе поселилась тревога. Сырец понял, что это его последний день на заводе.
К приходу Сырца свадьба вошла в очередной круг веселья. Мероприятие из разряда третьей степени уважения к гражданским приличиям находилось в самом разгаре. Столы ломились от угощения. Сборное застолье все и всех перемешало, кошерная еда стояла наравне с обычной, тарелки с кугелем и цимесом налезали на блюда со студнем и салатом «Оливье». Гости разных национальностей вконец устали от плясок и песен, они сыто поблескивали пьяненькими глазками, возбужденно дышали и смеялись прерывистым громким смехом. Всем хотелось чего-то свеженького, обильное угощение уже не вызывало аппетита, бурное веселье утомляло, а счастье молодых мало кого интересовало. Сырец кисло поздоровался с Аркашей, заодно познакомился с невестой, тщетно пытаясь вызвать в памяти детский девчоночий образ, но у него ничего не вышло. Память безмолвствовала – невеста была пышной и сдобной, словно только что народившаяся луна, ничего девчоночьего в ней не наблюдалось. Аркаша спросил Сырца, дескать, доброе слово-то молвишь?
– Не могу, Аркаша, у меня неприятности на работе, странно, что они случились именно сегодня, когда у тебя такой торжественный день, – сказал Сырец, опускаясь на свободный стул, стоявший у двери, – я немного посижу тут и побегу на работу. У меня дела.
Аркаша злобно сверкнул глазами и потащил невесту к гостям, они требовали, чтобы новобрачные срочно исполнили жестокий экзерсис под названием: «Горько-горько-горько-горько…». Экзерсис затянулся. Сырец бездумно сидел на колченогом стуле, размышляя о превратностях судьбы. Общепитовская столовая вмещала в себя огромное количество людей, все натужно веселились и плясали, безжалостно растрясая желудки, до отказа переполненные жирной едой и щедрой выпивкой.
– Вован, ты чего здесь сидишь? – сказал Семеныч, наклоняясь над Сырцом. Он был отцом той самой школьной подружки невесты, имя которой поначалу забыли внести в списки гостей.
– Семеныч! Ты ли это? – воскликнул Сырец, вскакивая со стула.
Володя не ожидал увидеть старика, которого он любил всей душой, на неприятном для него мероприятии. Старик был неприкрытым антисемитом.
– Я, я это, а как ты, где сейчас работаешь? – сказал Семеныч, прикуривая перегнутую пополам «беломорину».
– Да, тут, недалеко, на одном заводе, – поморщился Сырец, – нормально все у меня.
– Вижу, что «нормально», – передразнил его Семеныч, – на тебе лица нет. Весь белый, как полотно. А я и не знал, что ты с этим сродственник. Увидел тебя здесь, даже сердцу плохо стало. Херовый он мужик, этот твой Аркаша.
Семеныч деланно закашлялся, смяв в кулаке недокуренную папиросу, огляделся, но урны поблизости не было, тогда он швырнул окурок под ноги.
– Другого у меня нет, мы ведь выросли вместе, – вздохнул Сырец. – А как дела в автохозяйстве? Ребята не поувольнялись еще?
Семеныч сердито хмыкнул. Ему хотелось наконец рассказать Сырцу о кознях Аркаши, но что-то остановило его, он махнул рукой, дескать, ничего говорить не стану. Само собой все рассосется. Пусть евреи сами между собой разбираются.
– Ты приходи к нам, приходи, дадим тебе автоколонну, поездишь по стране, развеешься малость, – сказал Семеныч, прерывая тягостную паузу, – только за кордон тебя не пропустят, ты не надейся.
– Да мне оно до звезды, – засмеялся Сырец, – тут как бы ноги унести.
– И главное, унести их вовремя, – смеясь, поддержал его тон Семеныч, – да как бы милиция не догнала. Приходи-приходи, хоть завтра, да не стесняйся.
Люди прячутся за пустыми недомолвками, скрывая за ними истинные трагедии, страшась приоткрыть даже на миг хотя бы небольшую щелочку в своей душе. Такие диалоги происходят ежедневно, и столько же человеческих трагедий опускается в бездну забвения. В равной степени. Сырец не догадывался о борьбе, происходившей в душе Семеныча, а тот не знал, какую драму скрыл от него Сырец.
* * *Володя побродил по разгулявшейся столовой, потыкал вилкой в расползшиеся салаты, но есть ему не хотелось. Все его мысли находились на заводе возле чана с трупом. Выбрав удобный момент, Сырец выбрался на улицу. Завод возвышался над окраиной серыми грандиозными боками. Все здесь было унылым и мрачным. Даже небо над головой. Сырец втянул голову в плечи и нырнул через проходную, будто в омут бросился. У чана никого не было. Рабочие сбежали. Прямо под чаном на корточках сидел молоденький лейтенант и что-то писал у себя на коленке. Сырец окинул взглядом цех, нет ли где свободного стульчика, – но нет, рабочие всю мебель растащили по дачам. Тогда он подобрал два пустых ящика из-под тары и подошел к лейтенанту.
– Будем знакомы, я – Сырец! – сказал он, предлагая лейтенанту неустойчивое седалище.
– Лейтенант Коренев, – козырнул, не вставая с корточек, участковый.
Светлый, слегка рыжеватый, лицо русское, открытое, симпатичный. Сырец мысленно набросал штрихи к портрету лейтенанта. Упрямый. Еще один штрих. Деньги не возьмет. Честный. Сырец мысленно чертыхнулся. Последний пазл оказался самым коварным.
– Как вы могли допустить подобное происшествие в цехе? – сказал Коренев, продолжая писать.
У него короткая челка, почти чубчик. Стрижка полубокс. В милиции всех под одну гребенку стригут. Сырец судорожно подыскивал слова, но не мог найти. Он вновь перебирал в уме все возможные варианты подхода, ни один из них не подходил под честного участкового. Слишком прямой взгляд. Никакого пересечения.
– Я не допускал, он сам туда залез, а что ему там понадобилось – ума не приложу, – сказал Сырец, отважившись выложить участковому правду. На бланке он прочитал: «Объяснение». Объяснение – это еще не протокол допроса. Еще есть время, чтобы объяснить ситуацию иначе, чем кому-то хотелось бы.
– Это халатность, – сухо отчеканил Коренев, – вам придется наведаться к следователю. Вы ведь ранее судимы, Сырец?
От казенного тона, от чеканного слога, от сурового «Сырец», произнесенного милицейским натасканным языком, у Володи тоскливо заныло сердце. Ему сразу вспомнилась тюремная пекарня, мигом всплыли в памяти серые лица заключенных, откуда-то повеяло северной стужей, а в душе вскипел вечный снег. От колонии в памяти остался сплошной снег и ледяной холод в сердце.
– Да, было дело, – кивнул Сырец, – по молодости, по глупости залетел. Сто восьмая, «хулиганка», ничего серьезного.
Он еще надеялся увильнуть от ответственности, но ему не удалось.
– Часть третья, ведь так? – сказал Коренев. – В группе и по сговору?
Сырец кивнул, да, участковый отлично подготовился к встрече. Тщательно изучил судимость Сырца, наизусть помнит части и пункты статьи, наверное, уже поинтересовался, в какой из колоний Сырец отбывал срок. Да в северной, в северной, целых три долгих года там отмотал.
– Так-так, – раздражаясь, сказал Сырец, – но вы не забывайте, я сам пришел к судье, меня не подавали во всесоюзный розыск. Не успели.
Он присел на ящик, а второй подсунул лейтенанту, но тот отмахнулся. Сырец поежился, его знобило. В цехе было холодно, совсем как в той ледяной колонии. «Нужно срочно чем-то заинтересовать его, но чем? Он же честный. Это хуже всего. В моей ситуации трудно выбирать, скорее всего, мне придется обороняться от него. Не получится с обороной – пойду напролом. Иначе упущу время», – подумал Сырец и приступил к обороне.
– Товарищ лейтенант, этот жмурик, – он мотнул головой в сторону трупа, – сам туда залез, он частенько в чан залезал. Поставит лестницу, зачерпнет ковшичек и пьет один за другим, и так весь день, пока не заметят и не снимут оттуда готовеньким. У него хобби было такое. Понимаете, товарищ лейтенант?
