Каринэ Арутюнова - Скажи красный (сборник)
Фа выбила для него крошечную, но отдельную пристройку и наведывалась туда без всякого повода, якобы свериться, не обижают ли. Обижать никто и не думал. Гаражное начальство тут же дало распоряжение о поиске инструмента. Сотни наших ринулись к ближним и дальним складам, к комбинатам по переработке сырья. В результате долгих поисков к ногам скрипача были брошены четыре скрипки и несколько смычков. Скрипки были потертые, не вполне целые, и после придирчивого осмотра выбрана была одна, – небольшая, цвета вишневого дерева, со свежими царапинами на своенравно изогнутом корпусе.
Жизнь приобрела новый смысл. Программа музыкальных вечеров была расписана на год. Фа вцепилась в скрипача мертвой хваткой. Она не давала ему вздохнуть, окружала заботой и назойливым вниманием. Но музыкант оказался не так-то прост. Он оказался скользким, как брусок мыла. Приударял за красотками из других секторов, что было строжайше запрещено.
* * *Она была похожа на скрипку. Такая же маленькая, упрямая, вся в царапинах, она появилась на одном из музыкальных вечеров, в момент триумфа, когда Фа и скрипач, взявшись за руки, раскланивались перед публикой.
Мало кто понял, откуда она взялась, скорее всего, это была обитательница окраин, диких мест, в которых ютились совсем одичавшие, – они мало что помнили и не стремились ни о чем вспоминать.
Каким образом жительнице сектора Е удалось проникнуть в сектор А, остается загадкой. Видимо, слава скрипача шагнула далеко за пределы первого сектора.
Весь вечер она не сводила с него глаз. Раскосых, изумленных. Фа нервничала. Она ударяла по клавишам громко и беспорядочно, а потом и вовсе удалилась с дрожащим красным лицом. Она понимала, что дни рояля без крышки сочтены. Налаженная с таким трудом жизнь рушилась на глазах. Это хамское отродье не остановится ни перед чем. Фа знала много слов и с удовольствием пользовалась ими. Она знала, что удачно подобранные слова прекрасно заменяют чувства, но в этот вечер слова оказались бессильными.
В ту ночь разразилась буря. В буквальном смысле. Ветер срывал вывески и плакаты, развешанные там и сям в огромном количестве. «Галантерея». «Ремонт обуви». «Кукольный театр». «Филармония». «Цирк».
Вывески болтались, взлетали над крышами гаражей, холодный дождь проникал в щели.
Несчастная Фа лежала в своем углу и вслушивалась. У нее был абсолютный слух. Она слышала мысли, желания, их запах и цвет. Она слышала, как танцуют эти двое. Как его пальцы скользят по смуглой шее, обхватывают тонкую талию, – она слышала тишину, самую пугающую и беспощадную тишину на свете.
Закрывая глаза, она произнесла одно-единственное слово. Оно было острым, гневным, непримиримым, в нем плескались обида и невысказанная печаль.
* * *Сектор А разделился на сочувствующих и негодующих. Сторонники Фа настаивали на изгнании новенькой по причине ее несоответствия.
Новенькая мало что помнила. Она выросла не так давно, и множество умных слов оставалось для нее пустым звуком. Она вообще мало говорила. У нее не было фотографий, книг, она изъяснялась на жаргоне сектора Е и не носила лифчика. Этот факт особенно возмущал милую Фа. Недопустимо, краснея, говорила Фа, – недопустимо приходить на наши вечера, смотреть на мужчин, сверлить их своими… глазами.
Груди у чужой были маленькие и острые.
Сочувствующие влюбленным заявляли, что приток свежей крови никак не может помешать аристократам и снобам сектора А.
Вырождение, нам грозит вырождение, – шептались по углам консерваторы.
Чужие принесут нам новых детей, они выносливы и непритязательны, – возражали либералы. Девушка мила и неопытна, ей нужно помочь, и она быстро станет одной из наших.
На тайном голосовании перевесили молодость и свежесть, это был еще один удар для внезапно поблекшей Фа.
Маленькая дрянь свободно перемещалась по сектору. Ей не было дела до воспоминаний. Пока окружающие ее, точно пчелы, трудились над восстановлением сот, она целыми днями бездельничала, валялась на тюфяке и красила ногти на ногах.
Она не помнила, что такое любовь, она не помнила родителей, у нее не было родных. У нее были острые грудки и упрямый взгляд из-под нечесаной гривы. Она знала слово «хочу» и пользовалась им вовсю.
Ей нравились тонкие пальцы скрипача, его внимание, его обходительность и хорошие манеры.
Играй для меня, – просила она и расстегивала верхнюю пуговку платья. Он играл, бледный, с испариной на лбу, пока она, обнаженная, не обнимала его сзади, покусывая за мочку уха, – еще, просила она, и он играл, играл, играл, уже не понимая, собственно, на какой из скрипок играет, – темно-вишневого дерева или на этой, живой и теплой.
Звуки музыки разносились по сектору днем и ночью, что было нарушением раз и навсегда установленных правил. Музыкальный салон – да, танцы по субботам – пожалуйста! Браво, бис, – да, да и еще раз – да. Но, – делу время, – говорили самые искушенные.
Звуки, которые доносились из пристройки, были разрушительными. Они уже не были приятным развлечением, они таили в себе опасность. Они томили и разжигали. Будили и напоминали. В них было больше дьявольского, чем божественного.
Женщины застывали над картотеками, путались в словах, совершали грубейшие ошибки.
Слово «любовь» появлялось тут и там, и это еще куда ни шло! Слова «желание», «страсть», «одиночество», «нежность»… Они напоминали о чем-то, чего быть уже не могло в этой, новой, жизни.
О вкусе горького шоколада. О солнечных лучах, о шторах цвета топленого молока, о терпких цветочных ароматах. О потрескивании кофейных зерен.
Дисциплина катастрофически падала. Если вчера мысль о ближайших выходных радовала и наполняла смыслом будни, то сегодня этого было недостаточно.
Счастье. Эти двое были непростительно счастливы, счастливы каждый день. Они купались в блаженстве, не дожидаясь субботы. У них была скрипка.
На очередном собрании сектора голоса негодующих повергли в смятение бедную Фа. Она жаждала лишь одного – изгнания самозванки, чужой. Но, если уйдут оба, что останется ей? Одинокие вечера у рояля? Картотеки? Карточки со словом – «любовь»?
Они стояли напротив, не разнимая рук, не обращая внимания на выкрики из толпы. После тайного голосования постановили – скрипку изъять, нарушителей изгнать.
Нам хватит рояля, – твердили самые непримиримые. Некоторые женщины молчали, опустив глаза, кусая губы, – непонятно было, в знак солидарности или наоборот.
Скрипач ушел, не обернувшись ни разу.
Он шел, размахивая руками в грязных манжетах. Рядом шла Она, маленькая каурая лошадка. Она хохотала, запрокинув растрепанную голову.
Ей было плевать на карточки и вывески. Все, что она хотела знать, у нее уже было. У нее было гораздо больше, но ни одна живая душа не догадывалась об этом. Пожалуй, даже она сама.
У выхода из сектора скрипач засмеялся и пальцем постучал себя по лбу. Музыка была у него в голове, она была везде, она шла за ним по пятам. Носилась по крышам под дождем, хлюпала по лужам, рыдала и хохотала будто помешанная.
Все это время Фа наблюдала за уходящими. Она надеялась. До последней минуты она надеялась, – строгая, прямая, с безвольно опущенными вдоль тела руками. Она не спала ночь. Постель ее, обычно безукоризненно заправленная, была смята. На полу валялось с десяток карточек с обжигающими словами. Боль. Ревность. Смятение. Любовь. Любовь. Любовь.
Скрипка вишневого дерева была торжественно упакована в выложенный алым сафьяном футляр и отправлена на склад. Туда же отправились и остальные скрипки.
В пристройку вселили старичка-архивариуса, и сектор А вздохнул с облегчением.
* * *Милая Фа по-прежнему музицирует на вечерах. Дамы охотно приглашают кавалеров.
Картотека пополняется с каждым днем, вот только недостает карточек с некоторыми словами.
Многие помнят, какими именно, но предпочитают благоразумно помалкивать.
Примечания
1
Как дела? (Ивр.)
2
Всё время ты куришь (ивр.).
3
Нет детей, нет счастья (ивр.).
4
Патриа либре – свободная родина (исп.).
5
Шалом алейхем – букв. «мир вам», в просторечии – здравствуйте (ивр.).
6
Сколько тебе лет? (Ивр.)
7
Алеф, бет – первые буквы ивритского алфавита.
8
Бевакаша – пожалуйста (ивр.).
9
Пардес – апельсиновый сад (ивр.).
10
Накник, накникия – сосиска (ивр.).
11
Хульда – крыса (ивр.).
12
