Игорь Соколов - Двоеженец
Я все еще разглядываю городскую улицу как выход на свою свободу и никак не могу привыкнуть к ее ощущению, при этом все мысли и чувства так захватывают меня, что я даже не успеваю заметить исчезновение Сирены, я теряю ее вместе с нитью собственных рассуждений и боязливо озираюсь по сторонам. Толпа проходит сквозь меня как океан, но куда она бежит, она не знает…
Потом я вижу лежащего возле себя грязного и небритого пьяного старика с хитроватой улыбкой и протянутой ко мне ладонью, и по привычке лезу к себе в карман, но нахожу в нем только паспорт на имя какого-то Штунцера, и кто этот Штунцер, удивляюсь я, разглядывая на фотографии незнакомую мне физиономию, и протягиваю этот пасторт бродяге, тот благодарно щурится и прячет паспорт в свою рваную рубашку.
Неожиданно я замечаю, что и на бродяге, и на мне совершенно одинаковые рубахи, те же пятна, те же дыры, только мы с ним разные, хотя, если сбрить его бороду, то он вполне сойдет за меня, я быстро ухожу от старика, как от наваждения, и ускоряю шаг, идя между равнодушных физиономий в абсолютную неизвестность, я пытаюсь сосредоточить свой взгляд хоть на какой-нибудь вещи, но у меня ничего не получается, мой взгляд, как воробей, перелетает с одного на другое и чистит себя незамысловатыми движениями глазного яблока…
Постепенно мне становится трудно не только думать, но и дышать, страх окончательно парализует мои движения, и уже через минуты я стою у какой-то идиотской афиши, на которой висит рекламный плакат кинофильма под названием «Бездна страха».
Боже мой, мои мысли совпадают с этой жалкой реальностью, я хочу уже повернуть назад, но сзади кто-то хлопает меня по плечу. Я оглядываюсь и вижу улыбающегося Сан Саныча в черном костюме, белой рубашке с красной бабочкой, и у которого, как ни странно, успели вырасти рыжие волосы на голове.
– Вы тоже сбежали оттуда, – шепчет мне на ухо Сан Саныч, и я почему-то благосклонно киваю ему головой, даже нисколько не удивляясь неожиданной перемене в облике Сан Саныча.
– Да, вы только не волнуйтесь, – шепчет Сан Саныч, поймав в моих глазах безумно пляшущего от солнца зайчика, и только тут я понимаю, что до этого я весь вечер и всю ночь бродил по одной и той же улице.
– Не волнуйтесь, – умоляет меня Сан Саныч, – это меня для похорон принарядили, да, мне в гробу надоело валяться! А потом вспыхнул вдруг этот пожар, и все разбежались! Кто куда! Даже Вольперт исчез!
– Правда, он такой непоседа, – смеется Сан Саныч, – все время куда-то бежит, летит, а после, как всегда, куда-то исчезает! Ну, а мне здеся ненадолго велено быть, ну, немножко водочки попить да прошвырнуться!
– Вы что, умерли что ли?! – прошептал я с перепугу, – или, может, шутить вздумали?!
– Да, нет, – захихикал Сан Саныч, – это Вольперт так решил, спектакль для Вас закатить! Раньше-то он для Вас все голых баб подсовывал, а потом ему это надоело! И решил он, ну, в общем, если б вы еще одну дверку открыли, то там бы вместо бабы меня в гробу-то увидели! Да, при полном-с параде! Вот бы у вас тогда в психике-то что-нибудь и поменялось!
– А ведь правду шельмец говорит, – засмеялся сзади меня Вольперт.
– Оставьте меня! – закричал я на всю улицу и, видя, что людей на улице от моего крика становится все меньше, бросился в подъезд рядом стоящего дома, просто его кирпичи от угольного дыма старинных паровозов так закоптились, что все здание казалось иссиня-черным. Бежал я совсем недолго, уже на втором этаже позвонил в квартиру без номера, но с черной дверью, а дверь открылась сама, и я прошел по темному коридору, потом открыл еще одну черную дверь и ахнул, – посреди черной комнаты, на черном столе и в черном гробу опять лежала голая Сирена, а между ее ног, посередине была раскрытая алая роза…
– Это опять вы?! – всхлипнул я от ужаса, но Сирена не ответила мне, ее глаза были закрыты, и вся она была неподвижна, лишь подсвечники мерцали тускло вокруг…
– Это все неправда! Это все неправда! Потому что Вы сумасшедший! – услышал я сзади шепот Вольперта, но оглядываться не стал, а все продолжал глядеть на это голое и, как мне уже казалось, мертвое тело Сирены…
– Все-таки удивительно, когда человек возомнит себя самым бессмертным существом на земле, – вдруг прозвучал во мне внутренний голос, и я вдруг увидел своими глазами, как от его торжественного звучания быстро гасли в подсвечниках свечи и как быстро голое тело Сирены становилось кромешною тьмой, и все было так странно и таинственно, я даже не почувствовал, как во мне пропал голос, и, словно током меня пронзила тишина…
Тишина разливалась во мне, как музыка, а я видел в ее глубине горящие города и смываемые океаном здания, людей, уже навсегда прекративших свое существование, уже навсегда уснувшую и никому ненужную землю, мою крошечную грешную планету. И почувствовал, что уже никогда не уйду отсюда и что, может быть, лучше всего умереть и растаять в этой крошечной земле, лучше наша собственная Смерть, ибо во всех нас она вселяет надежду на выход, куда-то еще, где мы будем жить, уже ни на что не надеясь…
А потом в темноте я все же спросил у Вольперта: «А, что? Выхода отсюда больше нет?!»
– Нет, – прошептал Вольперт.
И я тут же бросился туда, где только что слышал голос Вольперта, его тихий и задумчивый шепот…
Я хватал руками воздух, черный и поглощающий все живое…
Это была страшная пустота… Как в подземелье или под развалинами небоскребов, где уже ничего и никого не было, пустая и темная пасть вечного зверя, и я, все еще живущий в этой вечной пасти, даю себе запросто так пропасть…
Я не знаю, сколько прошло времени, но я все еще жил и, ничего не видя, шевелился, я дотрагивался до невидимых вещей и окликал эту гнетущую пустоту, во мне все еще была кровяная, сотканная из множества тканей и сосудов жизнь, все еще билось мое живое сердце и пальцы гладили невидимые стены, у которых не было дверей, а жизнь во мне все еще билась, кричала, она хотела свободы, зрения и чувств, земли, которой уже нигде не существовало, и одна только жизнь с какой-то таинственной силой несла меня по течению вверх или вниз… В Неведомое… Аминь!…
Слова, написанные кровью:
«Ведь умершему на руку, когда Его зовут не трупом, а покойником, то есть тем, что находится в состоянии покоя до тех пор, пока кто-то или что-то не вернет его уже обратно, но сюда или туда… Нет, Неизвестно… Ибо все, что говоришь – происходит! А что подумаешь – тотчас исчезает»!
Штунцер.
26. Больной Яшанин, или Лекция о Смерти
Как-то поздно вечером, когда мою палату закрыли на ключ и когда я уже собирался спать, в замочной скважине неожиданно раздался тихий поворот ключа. Дверь открылась, и я увидел входящего ко мне человека небольшого роста, но крепкого телосложения и с огромной непропорциональной головой, с глубоко посаженными маленькими глазками, приплюснутым носом и здоровенным подбородком, а также с короткими курчавыми волосами серо-пепельного цвета, одетого в синюю больничную пижаму.
Увидев меня, этот человек сразу же заплакал и, протягивая ко мне руки с короткими толстыми пальцами, прошептал: «Ты не можешь обнять меня как родного брата?!»
Скрыв свое удивление и совершенно не испытывая никакого страха, а только одно любопытство, я обнял его. Незнакомец тут же успокоился и присел со мною рядом, он на стул, а я на кровать.
– Моя фамилия Яшанин, – прошептал он, – а имя мое тебе знать совсем необязательно! А пришел я к тебе, потому что скучно, и еще потому, что мне есть чего тебе рассказать! Кстати, только за то, чтобы попасть к тебе в палату, я заплатил санитару 100 рублей!
– Откуда у вас деньги?
В ответ он тихо засмеялся и только спустя минуту прошептал: Когда ко мне в палату приходит санитар, я его гипнотизирую, и он мне отдает 100 рублей, а потом я эти 100 рублей отдаю ему назад, но уже за услугу!
Ты, конечно, спросишь меня, почему я тогда не гипнотизирую врачей?!
Что ж, я отвечу, уровень их интеллекта, а также сила воли с определенной долей бдительности, присущей их профессии, не позволяет мне их загипнотизировать! Конечно, врачи, как правило, гипнозу не поддаются!
Однако я хотел рассказать не об этом, а о том, что больше всего беспокоит, наверное, каждого человека, то есть о Смерти!
Люди слишком несчастные создания, чтобы всерьез задумываться о таких вещах, поэтому думают они об этом или через страх, когда им Смерть уже наступает на пятки, или легкомысленно, когда им Смерть кажется еще далеким и несбыточным сном!
– Ну, это как еще сказать, – усмехнулся я.
– Я требую от тебя не внимания, а молчания, что означает иногда одно и то же, – неожиданно прикрикнул на меня Яша-нинов. По нему было видно, как он сильно волнуется, даже постукивает пальцами по собственным коленям.
– Если бы вы вслушались в тихий шелест кладбищенских деревьев и посетили гробы и камни ближних своих, – прошептал он уже успокоившимся голосом, – я знаю, что иногда легче спрятаться в собственной шкуре, нежели чем пялиться на любое упоминание о собственной Смерти.
