Эдуард Тополь - Московский полет
Но она тут же пожалела о своем поступке: вся очередь, все триста человек разом повернулись к ней и стали рассматривать, молча, в упор. Они ничего не говорили, они только смотрели на Дайану, как смотрели бы водители автомобилей на американской бензозаправочной станции на внезапно спустившийся с неба и ставший в очередь за бензином «боинг» или YF-23. Или как посмотрели бы в Нью-Йорке на Доналда Трампа, если бы он стал в очередь за бесплатными продовольственными талонами для безработных…
Дайана не знала, как выйти из этой ситуации, но чувствовала, что взгляды этой толпы сейчас испепелят ее – и туфли, купленные весной в Риме, и юбку из обычного Sears, и блузку от Bally, и сумочку от Leather World, и сережки из Tiffany & Co, которые муж подарил ей на десятилетие их свадьбы.
И так они рассматривали ее молча, без слов – минуту, две, три – и, кажется, готовы были рассматривать еще час, но тут, на ее счастье, из магазина вдруг выскочила какая-то женщина и закричала:
– Будут давать! Без талонов! По полкило!
И вся очередь, все эти стоявшие цепочкой триста человек вдруг, сшибая друг друга, ринулись в магазин. В двери тут же образовалась давка и послышались крики: «Ой! Руку!.. В очередь!.. Куда прешь?.. Ребенка задавите, сволочи!..»
Дайана, оставшись одна в ста метрах от толпы, штурмовавшей единственные узкие двери магазина, ощутила, что безумно устала, и сглотнула сухой ком в горле. Господи, за один shut of vodka она отдала бы сейчас и сто долларов!
Повернувшись, она быстро пошла прочь – туда, где была видна большая улица с двусторонним оживленным автомобильным движением.
И вдруг до нее дошло, что только что сбылась ее детская мечта: она пожила в России. Она прожила три минуты русской жизни в очереди за какими-то продуктами, которые сейчас будут продавать этим людям только по полкило на человека.
Но от этой трехминутной жизни ей уже захотелось напиться вдрызг.
А каково же этому несчастному народу?
21
Короткий перерыв посреди встречи с вождями русского религиозного возрождения заканчивался. В разных концах комнаты несколько американо-русских групп допивали чай, который подала хозяйка квартиры, и обменивались последними фразами кулуарных дискуссий.
– Наши активисты раздают наши издания на Арбате, а также в религиозных общинах и рассылают по почте, – говорил в одной группе Аксючиц.
– В вашем журнале напечатан ваш адрес и телефон. Это не опасно? – спрашивали гости.
– Мы это делаем открыто. Сейчас мы живем по принципу: нас не разрешают, но и не запрещают.
В другой группе американцы окружили Зеленцова – издателя, подписавшего договор с Солженицыным.
– Вы дали нам взрывной материал! У вашего издательства есть компьютеры?
– А зарубежные заинтересованные группы могут подарить вам факс и компьютер?
Тем временем я блокировал в углу Олю, нашу интуристовскую гидшу, темноглазую пышную блондинку лет тридцати трех с живым и умным круглым личиком, с веснушками на носике и ямочками на щеках.
Я уговаривал ее пробить мне официальное разрешение задержаться в Москве на то время, пока группа будет в Ленинграде и Таллинне. Но Оля лишь бессильно разводила руками:
– Вы же наш человек, Вадим! Неужели вы не понимаете? Чтобы наша бюрократическая машина разрешила вам задержаться в Москве, нужно как минимум две недели! Вы только представьте эту цепочку: «Интурист», отдел виз МВД, КГБ и потом еще Управление гостиниц Мосгорисполкома! Ведь вам нужна гостиница на эти дни…
– Мне не нужна гостиница! У меня тут полно друзей.
– Но если вы скажете, что будете жить у кого-то дома, вам сразу откажут, прямо в «Интуристе»!
– Почему?
– Потому что КГБ этого в жизни не допустит! Ведь вы же приехали не по частному приглашению. Как же вы вдруг поселитесь у кого-то, кого они не проверили? Вадим, вспомните, куда вы приехали! Или вы все забыли?
Я вздохнул:
– Хорошо. А если я лягу в больницу?
– В больницу – это пожалуйста. Ложитесь. Но имейте в виду: вам придется действительно лежать. Потому что в любой день могут прийти и проверить. А кроме того, вас будут регулярно навещать из американского посольства. Это их обязанность. И если они не застанут вас в больнице…
– Что же мне делать, Оля? У меня сорвется встреча с Ельциным, с Гдляном!
– Честное слово, Вадим, я хотела бы вам помочь! Но… – Она снова развела руками.
И тогда я решил пойти ва-банк.
– Оля, знаете что? Держите вот это. – Я вручил ей свою заплечную сумку, в которой еще оставалось несколько пачек кофе, три или четыре пары женских колготок и еще что-то. – Держите, не бойтесь! Это только кофе и сувениры! – И, видя, как она краснеет, добавил: – И нечего краснеть, это не вам, а вашей маме. У вас есть мама?
– Есть.
– Ну вот. Передайте ей от меня. Скажите: от ее бывшего ухажера.
– Моей маме шестьдесят три года!
– Ну и что? Когда ей было тридцать пять, мне было двадцать пять. Вы меня поняли? А с вами мы сделаем так: я исчезну на несколько дней, а вы этого просто не заметите. А в Таллинне, перед отъездом всей группы, я появлюсь, честное слово! Договорились?
Она посмотрела мне в глаза и отрицательно покачала головой:
– Невозможно.
– Подождите, Оля! Я понимаю: вы, как все гиды «Интуриста», должны ежедневно писать рапорты в КГБ. Только не краснейте, это общеизвестно. Но ведь не обязательно сообщать им, что я пропал в первый день. Вы можете заметить это только в Таллинне. А я там как раз и появлюсь! Ну, Оля, пожалуйста!
Оля снова покачала головой:
– Дело не во мне. И кстати, вот об этой встрече я ничего писать не собираюсь. Я пришла сюда, потому что мне самой это очень интересно. Я же русская, в конце концов! А что касается вас… Если бы мы ехали в Ленинград поездом, я могла бы не заметить, что вас в этом поезде нет. Но мы летим самолетом. А в аэропорту уже лежит список всей группы. То есть вы обязаны сесть в этот самолет, а в Ленинграде в гостинице сдать свой паспорт администратору. Иначе вас начнут искать. А вот после вселения в гостиницу… – Она улыбнулась. – После этого – вы свободны! Потому что из Ленинграда в Таллинн мы едем поездом…
– То есть… Вы хотите сказать…
– Я ничего не сказала и не хочу сказать! – перебила она, смеясь своими черными глазками. И жестом отсекла все последующие разговоры.
– Оля, вы прелесть! – воскликнул я и поцеловал ее прямо в ямочку на щеке. – Не зря я ухаживал за вашей мамой!
– Тсс-сс! Тихо! – зашикали на нас члены делегации, рассаживаясь на свои места, поскольку перерыв закончился и Аксючиц уже стоял в ожидании тишины.
А Роберт Макгроу сострил громогласно:
– Hey, Vadim! Это не лучшее место для флирта! Это религиозная конференция!
Все расхохотались, я сказал «sorry» и уже направился к выходу, когда на моем пути возникла Мичико Катояма.
– Хай, – сказала она своим тихим глубинным голосом. – Вы уже уходите? Вы только что пришли…
– Я сейчас вернусь! – ответил я и бегом ссыпался вниз по лестнице, а потом на улицу к Семену и Толстяку, которые дожидались меня в машине.
– Ну? – нетерпеливо сказал Семен.
– Кажется, все в порядке! Правда, мне все-таки придется лететь в Ленинград, потому что в аэропорту нас будут проверять по списку. Но в Ленинграде я сяду в поезд и утром буду опять в Москве.
– А вот это усс фуюсски! – сказал Толстяк.
– Почему? – спросил я.
– Во-первых, это нелегально. А во-вторых, ты просто не достанесс билет на поезд. Сейссас курортный сезон, билетов нет ни на какие поезда.
Я разозлился. Вчера он говорил, что я не попаду в Дом кино, сегодня – что не достану билет на поезд.
– Бьем на коньяк? – сказал я.
– На фуй! – отказался он, вспомнив, наверно, что в Дом кино я все-таки попал.
– А что ты стоишь? Садись, – кивнул мне Семен на сиденье рядом с собой. – Поедем куда-нибудь ужинать. Хочешь – ко мне?
– Вот что, братцы, – сказал я, – спасибо, но я должен остаться тут. Будет у меня интервью с Ельциным и Гдляном или нет – это еще неизвестно. А тут встреча с религиозными вождями, это тоже материал для «Токио ридерз дайджест». Ведь что-то им написать мне придется.
– Какого ссе ссерта я тут сидел? – возмутился Толстяк. – Луссе бы я поссел кирять с вассей американкой!
– С какой американкой? – не понял я.
– Ну, которая выссла с вассей конференции как раз, когда ты воссел…
– Дайана? – вспомнил я. – Откуда ты знаешь, что она любит поддать?
– А она вон у того хмыря под «Запороссцем» спрассивала, где тут моссно стопаря дернуть. – И Толстяк кивком показал на торчащий вдали серенький «Запорожец», под которым светила лампа-переноска.
– Быстро ваши американцы усваивают нашу жестикуляцию! – сказал Семен. – Или в Америке тоже так показывают? – Он щелкнул себя по шее характерным жестом выпивохи.
Я пожал плечами, а Семен завел машину.
– Генуг [Итак]! – сказал он на идиш и повернулся к Толстяку. – Ты видишь? Я же тебе сразу сказал, что он стал другим человеком.
