Анатолий Тосс - Магнолия. 12 дней
– А как здесь оказался? – снова поинтересовалась громкая солистка. Видимо, она была побойчее.
– Да так, по блату, – снова ушел я от ответа в неопределенность.
Потом я произнес тост за их тяжкий балетный труд, за красоту движения и эстетику человеческого тела, особенно женского. И мы выпили, конечно, они своего легкого, светлого из длинных бокалов, я же чего-то намного более темного и тяжелого.
– Вы же, говорят, в тридцать пять на пенсию выходите, – проявил я осведомленность в трудовом балетном законодательстве.
– Если доживем, – кивнула солистка с громким голосом.
– Да вы уж, сделайте милость, доживите. И доживите в полнейшем собственном удовольствии, – пожелал я им, и оказалось, что мое скромное пожелание вполне подходит для второго тоста.
От торопливого двойного возлияния улегшийся было хмель вновь взыграл во мне и потребовал продолжения праздника, ведь, в конце концов, именно на празднике я и находился. Пусть на чужом, но какая разница.
– Ну, спасибо, девчонки, – уже совсем фамильярно обратился я к солисткам. – Вы такие милые, такое удовольствие мне доставили. Другие бы, глядишь, за милицией побежали, а вы терпеливые оказались, все внимательно выслушали. А я с вами оторвался по полной, помистифицировал, преобразился, пожил чуть-чуть чужой, балетной, ленинградской жизнью. А для меня это, знаете, и хлеб, и соль, и вода родниковая.
– Да нет, это ты нас порадовал, – ответила комплиментом на комплимент девушка с громким голосом, а вторая, которая с глубоким, только кивнула и опустила глаза. Возможно, она ожидала от меня еще баек, но я вынужден был ее разочаровать.
– Ладно, – кивнул я им, – вы тут отдыхайте. – И я протянул руку, и дружески сжал чуть повыше локотка девушку с опущенными глазами. Так как это единственное место, которое дозволено пожимать малознакомому человеку. Там у нее, кстати, оказалось крепко, почти каменно, такой плотности от хрупкого, изящного предплечья трудно было ожидать.
Я оглядел окутанную королевским штофом гостиную и обнаружил, что мной интересуются – пара обеспокоенных глаз словно вела меня на поводке, выглядывая из-за мускулистого мужского плеча.
Мне захотелось подойти, успокоить Милочку, вытравить из взгляда взволнованного доктора ненужную обеспокоенность. Ну и подошел, впрочем, все той же пингвиньей поступью, разбрасывая носки стоп в противоположные стороны.
Красавец возвышался надо мной по меньшей мере на полголовы, светлые кудри ложились на широкие плечи. А вот рукопожатие оказалось слабым, можно даже сказать, нежным. И звали его приятным, мягким именем, Ваня. Он так и представился, «Ваня», пожимая мне руку.
– Ну что, как девушки? – не без заносчивости в голосе поинтересовалась любопытная Милочка. Но мне нечего было скрывать.
– Да, не сошлись мы, – посетовал я с глубоким вздохом. – А все потому, что школы у нас разные. Вот говорят, что балетная школа у нас одна, – я поднял глаза на Ваню, – мол, «русская школа балета». А я думаю, много у нас разных школ. У вас тут, в Большом, своя, а у нас в Кировском, в Ленинграде, все же другая. Человек со стороны, конечно, не заметит, но мы с вами профессионалы, Вань, мы же понимаем.
Ну да, меня снова понесло, видимо, алкогольная подпитка добавила куража, и потребность в мистификации вышла из берегов новым пенным брожением. К тому же я уже вжился в балетную роль, она пришлась мне впору, в ней было тепло и уютно, да и не исчерпала она себя совсем.
– У нас в Кировском все же на прыжок больше внимание обращают. У меня учитель был, Гейцер Яков Семенович, он просто до изнеможения нас прыгать заставлял. Так и называл «попрыгунчиками», но это когда ласково, когда в хорошем настроении пребывал. А вообще изнуряющий элемент, многие ребята не выдерживали, ломались в результате. Кто приземлялся не на ту ногу, кто вообще приземлиться не мог. – Я вздохнул. Мне показалось, что и Ваня вслед за мной. – У вас, конечно, на пластичность больше напирают, а у нас все-таки прыжок во краю угла. А они говорят, «одна школа». Вот поэтому, наверное, у меня с девчонками взаимопонимания и не возникло.
Тут я снова перевел взгляд на Милочку и обнаружил, что еще немного, и она не выдержит собственной тяжести, осядет на трясущихся коленках. А вот у Вани коленки не тряслись, он кивал, соглашаясь, а потом и словами подтвердил:
– Все правильно, я тоже против упрощения.
Тут и я закивал, и так, кивая друг другу, мы простояли секунд десять, а возможно, и пятнадцать. А затем Ваня задал дежурный вопрос:
– А что с рукой-то?
– Да Катька, партнерша моя, не пописала как следует перед третьим актом.
Теперь, когда я версию обкатал на солистках и опыта в балетном деле поднабрался, стало понятно, что главное – не вдаваться в технические хореографические детали. К тому же Ване они оказались совершенно не нужны, он и так все понимал с полуслова. А вот Милочка в нашей балетной кухне, похоже, настолько глубоко не разбиралась. К тому же ее коленки с мелкой тряски перешли на крупную, так что даже неудобно было находиться рядом с ней, настолько трясучесть противоречила ее величественному античному виду.
– А при чем тут, пописала она или нет? – задала она несолидный с балетной точки зрения вопрос.
Я посмотрел на Ваню, он на меня, мы снова закивали друг другу головами.
– Ну как ты им объяснишь про наше ремесло? – обратился я к коллеге по ремеслу, и он из солидарности склонил голову чуть вправо, отчего его белокурые кудри легли на плечо и успокоились там. – Так не вытянул я ее из-за этого левой. Вот и повредился, – пояснил я непонятливой докторше, которая наверняка зрителем была весьма искушенным, но вот о будничных наших с Ваней заботах понятие имела расплывчатое.
– Ты им об этом рассказывал так увлеченно? – кивнула в сторону солисток Милочка, хватаясь за мое правое плечо двумя руками, коленки ее трястись перестали, но взамен стали медленно проседать.
– Ну да, – подтвердил я. – Только разговор у нас более профессионально заточенный вышел, их подробности интересовали, вот и пришлось углубиться в детали. Тебе бы скучно было, – успокоил я подраненную, заваливающуюся набок Милочку.
– Со мной похожая история была, – вдруг произнес мягким, полным сочувствия голосом мой соратник по балетному цеху. – У меня партнерша была, она полтора килограмма набрала, так я ее пару раз чуть не уронил. С виду незаметно, конечно, но как я эти килограммы чувствовал.
– Еще бы, – подхватил я вслед за Ваней, – хорошо, что ты не повредил себе ничего. А вот мне, видишь, не повезло. – И я вздохнул. И Ваня вздохнул, еще более глубоко, чем я. А вот Милочка вздохнуть не могла, она хваталась за мое плечо судорожными пальцами, и основная ее задача была устоять на ногах, а еще не расколоться на кусочки от мелких разрывов смеха.
– Ладно, я еще похожу тут, с коллегами пообщаюсь, мнениями обменяюсь. Когда еще в Москве оказаться придется… Мне же через два дня уезжать, – пожаловался я Ване, а затем мягко взял Милочкины ручки, одну за другой, и, оторвав от своего плеча, переложил на надежное плечо Вани. Правда, Ванино было значительно выше, и Милочке за него держаться было неудобно.
Собственно, Милу я обманул – ни знакомиться, ни мнениями обмениваться мне не хотелось, видимо, балетная «кировская» импровизация полностью исчерпала себя. Я отошел к штофной стене, прислонился к ней и, держа недопитый бокал в единственной не подвешенной к косынке руке, стал наблюдать за мелькающими передо мной персонажами.
Вообще-то наблюдать за людьми – моя потаенная страсть. Вглядываться в лица, подмечать в чертах что-то особенное, примечательное, я стараюсь определить по ним голос, или привычки, или даже характер. К тому же в нашей карусельной жизни, куда ни кинь взгляд, всюду мелькает калейдоскоп сценок, сюжетов, так что мне для моих рассказиков даже придумывать ничего не требовалось – материала было хоть отбавляй, хоть с головой в нем зарывайся.
Вот и здесь, в зале, материал постоянно сновал туда-сюда, какие только типажи не попадались! Я аж забылся в счастливом забвении. Даже не заметил, как кто-то тронул меня за плечо, даже вздрогнул от неожиданности. Оказалось, что и здесь, в совершенно незнакомой обстановке, нашлась одна если не родная, то знакомая душа. Тамарочка, роскошная администраторша из Большого. Я сразу узнал ее, хотя бы по росту, который с учетом каблучков превышал мой, да и по длинным, тонким рукам, которыми она зябким, немного растерянным движением потирала узкие, точеные плечи. Видимо, она тоже успела заехать домой и теперь блистала праздничным, напичканным гламуром туалетом.
– А вот и я, – улыбнулась она, будто мы еще вчера вечером договорились о встрече и теперь я стою, жду ее, как и полагается, чуть опоздавшую на свидание. Но вчера вечером я Тамарочку не знал и о свидании с ней не договаривался.
– Ну что, здесь, как всегда, скукотища, – заметила она сразу поскучневшим голосом. – Знаешь, с этими балетными даже поговорить не о чем. Они, кроме своего балета, ничего не знают, ничего не видели, ни в детстве, ни потом. В пузыре как выросли, так и продолжают жить. Полнейшая оторванность от жизни.
