Станис Фаб - История об офортах
Дверь хлопнула и стало тихо-тихо. К удивлению Вигдора, в этой маленькой захламленной квартирке, которую Савелий гордо называл мастерской, было уютно. Сколько бы раз не приходил Вигдор сюда и каких бы размеров не принимал весь этот кавардак, всегда оставалось пространство, где действительно можно было поставить стул и смотреть на картины хозяина.
Вигдор даже не старался понять, высокое это искусство или «тяп-ляп» на потребу. Давным-давно уже выработал для себя форму общения с богемой. Формула была проста и понятна, ибо укладывалась ровно в два слова: «нравится – не нравится». А уж как облечь ее в каждом конкретном случае в слова и фразы не составляло труда. Во всяком случае, с этим Вигдор никогда не испытывал затруднений. Формула действовала безотказно. Каждый раз на встречах с мэтрами художественного цеха он так и поступал, чуть напустив тумана, повспоминав несколько поездок в знаменитые галереи (куда его заносило либо случайно, либо в составе больших делегаций), он решительно признавался, что вот это полотно лично ему нравится однозначно. За цвет, за идею, за образы, за актуальность наконец. Еще вспоминались перипетии личной жизни мастера… И такой его спич всегда воспринимался как глубокий психологический подход. Очень скоро среди деятелей искусства Вигдор стал своим, если и не желанным, то приятным гостем. И ему искренне были рады, помятуя, что он не жаден и прост в общении.
И вот сейчас, сидя в мастерской Савелия, он пытался отвлечься от неожиданно свалившейся проблемы и пытался оценить кокоревские картины по шкале «нравится – не нравится». В этот раз получалось плохо – сто тысяч евро «давили»…
В это же самое время Савелий стоял на лестничной площадке перед квартирой Спицына и соображал, как лучше начать разговор. До этого события – все было просто и понятно – собрат по цеху, усталость и озабоченность творческого человека и желание пообщаться, чтобы таким способом «разрядить» нестандартное сознание, и бутылочка вина как пропуск к начальной стадии беседы.
Савелий, как и всякий хороший художник, имел природный психологический дар выстраивать первые слова и предложения. Он находил правильные, даже когда, бывало, вспыхивала ссора по части лампочек и уборки общей площадки, когда Спицын требовал заплатить по счетчику не поровну, а почти все, поскольку один экономит электричество, а другой «жгет» его нещадно, как богема и модный автор. Иногда Спицын и вовсе перегибал палку, вешая амбарный замок на дверь предбанника, который, между прочим, соорудил сам Савелий из решеток художественной ковки, подаренных здешними кузнецами по случаю какой-то гулянки.
Спицын не ленился менять замок после очередной перепалки и Савелию приходилось выпрашивать у него ключ. Но это раздражало Савелия меньше, чем, к примеру, письма Спицына в правление Союза художников с требованием проверить, законно ли живописец Кокорев занимает мастерскую, и кто он на самом деле – живописец или мастер по обжигу глины, если за месяц набирает такое огромное количество киловатт-часов.
– Большому мастеру – большое прощение, – всегда уговаривал себя Савелий, – после очередной выходки собрата по союзу.
Савелий вообще выгодно отличался от остальных творческих натур: он в принципе любил всех, точнее, весь мир вместе с художниками. Он не умел долго сердиться, и эта доброта и всепрощение нередко играли с ним злую шутку. Вот как в этот раз.
…Савелий нажал на кнопку звонка. Подождал еще какое-то время и повторил попытку, потом уже без всякой паузы жал и жал на этот квадратик. Но дверь так и не открыли, хотя, как ему показалось, к дверному глазку за дверью кто-то все-таки подходил.
Для успокоения еще и постучал кулаком. Ничего. Он уже собрался было уходить, как дверь распахнулась.
Спицын стоял в коридоре в рабочем халате. Видимо работал – печатал офорты.
Он стоял и молчал, не приглашая Савелия войти.
– Поговорить бы нам, Александр Петрович!
– Говори!
– На лестничной площадке что-ли, как-то не очень привлекательно, не пригласишь?
– Не приглашу.
– Ладно, – все еще дружески продолжал Савелий. – Тут такое дело, я с твоего разрешения фотографировал у тебя несколько офортов для книги Вигдора Чижевского. Помнишь?
– Помню.
– Ага, значит, помнишь. А потом сам Вигдор был у тебя в гостях и приобрел в знак благодарности несколько твоих работ.
– И это помню.
– Вот замечательно. Александр Петрович, представляешь, вдруг звонят от твоего имени Вигдору и требуют сто тысяч евро за эти самые офорты. Может, ошибочка какая, розыгрыш?
– Никакого розыгрыша. Требую по закону об авторском праве. Договор со мной никто не подписывал, следовательно, офорты опубликованы незаконно.
– Так ведь, Александр Петрович, ты же сам дал согласие.
– Дал.
– Я о том же. И потом еще благодарил Вигдора за помощь, ведь тогда кризис был, мы с тобой за свет не могли рассчитаться да за мастерские. И авторский договор… так ведь никто тогда никакие бумажки не подписывал. Купил – использовал. И потом, Александр Петрович, книжка – это же реклама твоих работ. Это не продажа оригиналов из первой сотни оттисков.
– Я все сказал, Кокорев. Никто не имеет права грабить художника. Мой представитель уполномочен решать все вопросы. Но, думаю, вряд ли нужно доводить дело до суда. Еще и пошлины оплатите.
Савелий хотел было возразить, но дверь захлопнулась.
Савелий вернулся совершенно растерянным.
– Что скажете, Савелий Анатольевич? Как прошел саммит двух художников?
Савелий плюхнулся на стул.
– Полный провал, который еще предстоит осмыслить потомкам. Я ничего не понимаю. Он даже не пустил меня на порог. Вигдор, это какая-то провокация.
Вигдор тоскливо поглядел на художника и понял, что в таком состоянии лучше ничего не добавлять к уже сказанному.
– Пойду я, Савелий. Пора адвоката нанимать. Ближайшее время нам с тобой, вероятно, не придется покидать пределов малой родины. Затаскает нас по судам Александр Спицын и компания. Давай созваниваться.
…Селина ждала его в кабинете. Она курила изящные дамские папироски «Фэмина». Он хорошо помнил эту красную, почти квадратную коробку, с золотой полоской по бокам. Не коробка, а настоящая шкатулка. Каждая папироска была с золотым мундштучком. Длинная тонкая папироска в изящных пальчиках Селины выглядела очень привлекательно.
– Появился наконец, – почти на выдохе сказала Селина.
– Ага, – почти безразлично отреагировал Вигдор. И добавил: – Как говорится, не солоно нахлебавшись.
– Позвольте поинтересоваться, с кем и где хлебал?
– Был у Савелия Кокорева, художника моей книги. Спицын его даже на порог не пустил. Сказал, чтобы мы общались с представителем.
– Молодец, отлично продумано. Нам теперь придется иметь дело с представителем, а последнее слово будет всегда оставаться за Спицыным. Мы же в поисках этого слова будем бегать словно раненные басмачи по всей лесовской области. Когда же его все-таки удастся поймать, он, клянясь в любви и уважении, отправит нас к Спицыну.
– Может, мне сразу закрыть контору, продать машину, дачу и удовлетворить аппетиты этой банды?
– Банды-банды, – отвлеклась от разговора Селина. Могло показаться, что это помогает ей думать и искать ответы.
– Слушай, «писхатель», а ведь это и впрямь может быть банда мошенников. Сейчас это в моде – читать, к примеру, газеты, вылавливать нестыковочки с законом, договариваться с героями публикаций и тащить дела в суд. Как ты знаешь, на твой гонорар четыре раза в год в Европу не слетаешь и я, так сказать, консультирую пару редакций. Нет, ты послушай, до чего дошло дело. Пожар в высотном доме. Журналист пишет героическую заметку про спасенного молодым пожарником ребенка. Называет фамилию пожарника и ребенка. Заодно спрашивает, как мамаша могла оставить свое дитятко одного в доме без присмотра. Все, рыбка поймана. Журналюгу тянут в суд и возникает дело о защите чести и достоинства. Зачем он назвал фамилию несовершеннолетнего дитяти? В итоге газета проигрывает процесс. А журналист получает наглядный урок, как опасно писать о добрых поступках.
Ты, «писхатель», не падай духом, не расстраивайся. Будем тянуть время, сколько получится. Пока суть да дело, встречусь с представителем Спицына, погляжу на этого любезного телефонного говоруна, покопаемся в его биографии, потом обратимся к дружеским советам моих однокашников – следователей, судей и прокуроров. Глядишь, наши горизонты знаний расширятся. А? Вигдор, знаешь, мне даже как-то веселее жить стало. А то рутина твоей компании меня совсем доконала. Я все-таки бывший прокурор.
– Селина, я хочу сделать чистосердечное признание. Когда ты пришла устраиваться на работу, я представил тебя в роли следователя. Да-да, не прокурора, а следователя. И мне подумалось тогда, что от одной твоей энергетики преступники должны были колоться как орехи. Но это еще не все. Я представил тебя с клещами в руках, увидя которые, преступники в ужасе разбегаются. И мне подумалось, что преступности придет конец.
