Ирэн Роздобудько - Последний бриллиант миледи
Ты ничего никогда не примеряла. («Терпеть этого не могу! Дайте, что под руку попадется. Да, пожалуйста, заверните в бумагу».) Те, что шьют белыми нитками, всегда выбирают: тычут носом в свежую курицу на базаре: «А она действительно свежая?»,»А это действительно курица?», будто случайно заглядывают в комнату: «А это что – видик?», «И машина есть?»…
Нитки беленькие, стежки кривые. Но по правилам игры их не станут замечать.
Мы будем говорить долго. Долго и… молча. Расскажи мне что-нибудь. Грустное или веселое? Веселое. Ноу меня всё – о грустном. Тогда закрывай глазки. Спи. Ты будешь спать, а я думать о чем-то веселом. Ты все равно меня услышишь.
Игла Берлиоза не выходит из сердца. Ты летишь ко мне. Серебряный пилот собрал какое-то количество желающих улететь, раздал всем по паре крыльев, приказал ухватиться за веревку и махать руками. Вот и полетели: раз-два, раз-два… Снизу так красиво смотрится!
…Человек произошел от человека. Когда об этом хорошенько забыли, появился тот, кто должен был проверить, так ли все сделано и не нужна ли какая-нибудь помощь? Оказалось – нужна. Оказалось, что не все так хорошо, как планировалось. То ли климат не подошел, то ли атмосфера слишком разреженная, но мозг сузился, конечности вытянулись, зубы потускнели и заострились. Убили посланника. Научно доказали свое происхождение от обезьяны. А какой с обезьяны спрос?..
Когда начнется Всемирный потоп, зеркала перевернутся и примут нас. Примут ли остальных – не знаю. Нас – примут! Потому что мы знаем, что человек произошел от человека. Они, те, что шьют белыми нитками, орут: «Мы – от обезьяны!» И все пытаются пролезть с черного хода. (Я так тебя люблю, что не представляю себе, как можно так вот запросто сказать: «Где ты шляешься?» Возможно, это тоже нужно – как доказательство самой большой близости, ведь посторонней так не скажешь?..)
Люди сомкнуты в единую болевую цепь: сколько раз ударишь ты, столько ударят и тебя. Поэтому никогда не нужно суетиться, чтобы отдать или получить свое. Сейчас я открою тебе самую большую тайну. Когда ТАМ идет дождь, здесь, на моей груди – под твоей рукой слева, – тоже идет дождь. Во сне ты сжимаешь пальцы, и они вздрагивают от того, что чувствуют, как глубоко под ними идет дождь.
Они, твои пальцы, не могут видеть звезды, но они умеют всё чувствовать. Они умнее тебя. Всё у нас —умнее головы. Хотя нам кажется, что – наоборот. Голова – только химическая лаборатория слов и событий, в ней происходят реактивные реакции. А так – пространство между твоими пальцами совпадает с одним моим пальцем. И наоборот. Все твои промежутки совпадают с моими непромежутками. И когда буквально все промежутки совпадают со всеми непромежутками, голове совсем нечего переваривать. Все становится несущественным. В ней вращается космос.
За все приходится платить. А таким, как мы, – вдвойне. И именно поэтому так трудно по своей воле отрывать промежутки от непромежутков.
Люблю – значит: иди куда вздумается, делай что хочешь. Не люблю: иди туда, принеси то-то и то-то, завтра будет вот так, в следующем году – иначе. Люблю – значит: завтра я умру. Слушай же, как шумит дождь под твоей ладонью!
«Я скоро приду», – сказала ты. Когда – скоро? «Ну, очень быстро. Вот эта ночь пройдет, вот вторая пройдет, а после будет длинный-длинный день. Будем собирать в лесу грибы, покупать кукол у цыган и чернику в стеклянных банках. Только бы хватило сил переждать все ночи, с их люминесцентными лунами…»
Ты говоришь со мной лучше, когда тебя нет. Люди вообще говорят друг с другом лучше, когда молчат.
…Ты так странно уходила от меня сегодня. Ты сказала: «Обними меня, пока я еще теплая. А потом не обнимай больше – меня здесь не будет». А где ты будешь? «О, это лишнее, не переживай! Я буду еще лучше, когда уйду. Ты же меня совсем не знаешь! А я – не такой уж большой подарок. Когда ты снова найдешь меня, ты почувствуешь, что ТАМ, где ты меня потерял, – пусто. Просто я буду стоять рядом с тобой. Это так просто. Нужно только не бояться, не думать о страхе. И когда – сейчас или лет через пятьдесят – прохладные руки опустятся тебе на плечи, не визжать, как обезьяна. Ты будешь любить меня сильнее еще и потому, что захочешь быть со мной все время – других желаний у тебя не будет. Как это случалось со мной, когда я видела россыпи звезд и лун…»
Чтобы тебе было спокойнее, я не скажу, что знаю о тебе все. Ты можешь чуточку хитрить, если хочешь. Ты можешь говорить красивые, одной тебе понятные слова. Я не буду спорить. Твои луны сполна смешались с моими – в них не было болезненных непромежутков. Получилось одно золотое море. И ты стояла на берегу, беленькая, как ангел. И дыхание было легким. И сон был белый. И ты стояла рядом – беленькая, как ангел…»
«Вот оно что, – подумала Влада, выключая бра и плотнее укутываясь в теплый плед. – Значит, она всегда там, с ним… Что ж, пусть будет так…»
А еще она поняла, что болезнь не отступает и не отступит, пока не соединит эти две половинки в одно целое.
За окном уже светало. Влада накрыла голову пледом – она всегда любила спать так – и наконец заснула.
* * *– Кажется, Макс влип в какую-то авантюру! – говорила Владе за два года до событий, о которых идет речь, Жанна. Они сидели на кухне, пили чай и по очереди подходили к плите, чтобы во второй или в десятый раз разогреть ужин для Максима – котлеты с жареной картошкой.
– Ложись спать, – сказала Жанна. – Я дождусь сама. Макс, наверное, не будет ужинать… – И она решительно выключила огонь под сковородой.
Ее немного раздражало, что на кухне их двое. Если бы Влады не было, у нее было бы совсем другое настроение, не такое миролюбивое.
– Эти котлеты уже превратились в угли! – улыбнулась Влада. – Неужели нельзя откуда-нибудь позвонить и предупредить, чтобы мы не волновались!
– А чего тебе волноваться? – хмыкнула Жанна. – Я вообще считаю, что ты должна подумать о своей личной жизни, а не нянчиться с нами.
Влада обиженно засопела, картинно вздохнула:
– Хорошо, встречай своего Дон Кихота сама… – и покорно отправилась в свою комнату.
Жанна только того и ждала – убрала со стола тарелки, выставила сковороду на балкон и пошла в ванную. Она не считала нужным торчать на кухне и выглядывать в окно мужа, но такой порядок ввела заботливая Влада. И Жанна не могла уйти спать, зная, что сестра будет сидеть на кухне хоть до утра. Знала она и то, что Макса возмущают такие полуночные дежурства, особенно, если их устраивает ее сестра. Но сказать об этом Владе она не решалась, знала, что та обидится. А еще хуже – может съехать с квартиры, чтобы «не мешать молодым», а съезжать Владе было некуда.
Жанна вышла из ванной и сразу услышала скрежет ключа во входной двери. Наконец! Жанна заметила, что за дверью Владиной комнаты скрипнул диван, наверное, сестра оторвала голову от подушки, прислушиваясь к звукам в прихожей.
– Привет! – Макс поцеловал Жанну в нос и тут же повел ее за руку на кухню, тихонько прикрывая за собой дверь. Он бросил плащ на стул и достал из своей сумки бутылку вина.
– Сейчас что-то расскажу, – шепотом сказал он и прижал палец к губам, взглядом указывая в направлении спальни Влады.
Жанна села напротив и смотрела, как он разливает вино в смешные пузатые кружки.
– Это очень хорошее вино, – сказал Макс.
Они тихонько чокнулись и одновременно, не сговариваясь, прижали пальцы к губам. Это их рассмешило, они залились беззвучным смехом и снова сделали один и тот же жест – строго показали друг другу сжатый кулак. Это вызвало новую волну смеха, они просто задыхались, стараясь не выпустить этот смех наружу.
– Мы идиоты! – сказала Жанна, вытирая слезы.
– Ш-ш-ш… А то придет фрекен Бок!
– Ты несправедлив, – серьезно сказала Жанна. – Влада столько нам помогает… Просто у нее никого нет. Вот выйдет замуж – еще вспомнишь ее котлеты…
Здесь она вспомнила, во что превратились котлеты, которые они, опережая друг друга, подогревали весь вечер, и ей снова стало смешно.
– Господи, а я так хотел серьезно с тобой поговорить! – с деланым разочарованием сказал Макс.
– Я тебя внимательно слушаю, – в тон ему ответила Жанна, подпирая рукой подбородок.
– Сейчас расскажу.
Но вместо этого он снова беззвучно рассмеялся, глядя на то, как Жанна сидит напротив него в зеленом халатике, по-лягушачьи поджав под себя ножки, и делает вид, что и в самом деле слушает очень внимательно.
– Ну?
– Хорошо, шутки в сторону, – наконец успокоился Макс. – Ты куда хочешь поехать – в Париж или в Токио?