Марта Кетро - Тот, кто останется
Тем не менее нужно было жить. В армию ему нельзя, значит, надо в институт. Вера исхитрилась в три дня найти репетитора, который за дикие деньги взялся подтянуть парня по математике и физике, встретилась с бывшим и выбила у него обещание заплатить за первый курс, если балбес провалится на бюджетном. Теперь бы выдохнуть, но изнутри разъедала горечь. А сын вел себя так, будто ничего не случилось. Она водила его в школу, встречала после уроков, везла к репетитору, а потом домой – а он брел рядом с кислой миной, делал вид, что это все исключительно ее дикие капризы, и просился ненадолго погулять. Видно, овцу свою хотел повидать. В общем, дурака даже жалко, но пока не поступит, ни о какой свободе речи не шло. Вера даже запретила ему запираться в комнате, чтобы всегда можно было войти и проверить, что он там делает – учебник читает или опять в наушниках сидит, музыку слушает. Вкус у него неплохой – «Queen» любит, например, не попсу какую… Да он вообще неплохой, начитанный, добрый мальчик… казалось бы. Казалось, да. Такое ощущение, что вся картина мира, выстроенная за последние семнадцать лет, всего лишь показалась ей. Она взяла отпуск, который запланировала на август, после вступительных. Собиралась в качестве подарка свозить Антона во Францию, откладывала деньги. А теперь все пошло на частные уроки и взятку классной, которая неохотно согласилась закрыть глаза на пропуски, но после дорогого презента обещала даже помочь на экзаменах.
Пугливую деликатную Веру будто подменили – она с легкостью совала деньги кому надо, когда не хватило в два счета раскрутила бывшего на недостающую сумму, запросто звонила и договаривалась с репетитором, хотя раньше телефонный разговор с незнакомым человеком становился для нее испытанием. Со стороны могло показаться, что в ней пробудилась дополнительная сила, которой ощутимо недоставало всю жизнь. Но она-то знала, что это энергия отчаяния, которая истощала на пять лет вперед. Вот и сейчас, когда стоило бы рявкнуть, Вера тихо сказала:
– Антоша, я все равно очень тебя люблю. Но я очень устала, Антоша, очень. Не изводи ты меня сейчас, пожалуйста.
Они возвращались от репетитора, а в школе сегодня последний звонок, на который Антон отказался идти – прогулы полностью замять не удалось, да и мамины проводы-встречи заметили все одноклассники, не было сил терпеть перешептывания за спиной. Ему хотелось остаться одному и молча посидеть в парке, просто закрыть глаза и подумать, но мама совсем озверела. И он ее понимал. И от этого было еще хуже. Потому что тогда, в апреле, он решал только за себя, не сомневаясь, что справится с ситуацией. И теперь, облажавшись перед всеми на свете, просто не имел права голоса. Когда она не орет, а вот так устало просит, становится совсем паршиво. Он неожиданно для самого себя предложил:
– Давай хоть не сразу домой?
Вера подавила язвительное, готовое выскочить «не нагулялся?» – надо было налаживать отношения, в конце концов.
– Давай. В парк пойдем?
Но тут за спиной раздалось странное поскрипывание. Они оглянулись. (Вера машинально взяла сына за руку и чуть отстранила от предполагаемой опасности.) Их нагонял деревянный паровозик, будто сбежавший с детской площадки. В кабине сидел машинист, крутил педали, которые вращали деревянные расписные колеса, зелено-красный вагончик-прицеп с окошками цветного стекла покачивался, явно пустой. Поезд остановился.
– Молодой человек, хотите покататься с девушкой?
– Я не девушка, а мама, – польщенно ответила Вера. В тридцать шесть она выглядела очень молоденькой, сыну была по плечо, так что со спины вполне можно ошибиться. Да и с лица, пока не началась вся эта история… Обычно Вера казалась беззаботной старшей сестрой братишки-раздолбая и только в последние дни помрачнела и осунулась. Но сейчас неожиданно развеселилась, вдруг вспомнила, как лет двенадцать назад точно на таком же паровозике Антошка катался в этом парке, а они с мужем шли рядом и держались за руки.
– Юная мама взрослого сына, не хотите ли прокатиться? – тут же сменил тон машинист.
– Да он же на детей рассчитан, вы чего? – возмутился Антон.
– Молодой человек, у нас всегда дети с родителями катаются, до ста пятидесяти килограммов – запросто. У вас мамочка едва на пятьдесят потянет, так что садитесь, не сомневайтесь.
– Бред какой, я че, маленький?
– Ну, Антооош, давай, а? Давай, а? Смешно же? – На минутку вдруг показалось, что ничего не было, события прошлой недели приснились.
– Побалуйте маму, юноша.
– Дурдом. Поехали.
Невысокий вагончик с деревянными сиденьями лишь слегка крякнул, приняв пассажиров.
…А забора вообще не было, одни кривые ворота, а дальше свалка.5. Майк и Киска
Катя старалась не смотреть на Майка слишком часто. Вертела головой по сторонам или под ноги глядела, лишь бы не на него. Потому что только дай себе волю – залипнешь, станешь жадным взглядом оглаживать каждую черточку его невероятного лица. Потому что не могло, просто не могло в одном человеке сойтись столько красоты. Чтобы глаза были такие темные и горячие, что когда он во время любви их открывал, взгляд, как самая тайная из ласк, доставал до самого сердца. А губы его, вырезанные из темного дерева, перед самым концом становились ледяными. А хищный нос, а втянутые смуглые щеки, а волосы… нет, кудри… Невозможно словами сказать о его красоте, невозможно даже подумать без того, чтобы не задохнуться, чтобы в груди не зажглось и не запело белое пламя страсти. Но самое главное, нельзя подавать виду, что это творится с тобой, – Майк парень ироничный и осторожный, хотя и прекрасный, как сама любовь, но если заметит, насколько Катя влипла, постарается удержать девочку в рамках здравого смысла. Может, даже реже постарается встречаться. А Катя, если перестанет видеть его дважды в неделю, с ума сойдет, наверное. Всю весну она проходила сама не своя, боясь спугнуть серебряную птицу, опустившуюся ей на плечо в самом начале марта. На дне рождения у подружки кто-то ее тронул, оглянулась – он. Назвался Майком, спросил: «А тебя?», к концу вечера переименовал в Киску. И не было в этом ничего обидного, ясно же – от нежности. По крайней мере к утру стало ясно, когда она, не заснув ни на мгновение, встретила рассвет в его широкой белой постели. Он-то спал, утомленный, но когда Катя попыталась встать, протянул руку и прижал ее растрепанную голову к подушке – «не уходи, Киска», – и было это простое прикосновение самым сладким из всей той сладкой ночи. Так она и попалась.
И сейчас Катя шла и гадала, понимает ли он, что с ней творится? И как лучше – чтобы понимал или нет? Он парень взрослый, поживший, такие до смерти боятся влюбленных девочек, камнем падающих на хвост «избраннику», чуть только дай слабину. С другой стороны, наверняка к тридцатнику он уже порядком устал от случайных связей и случайных людей, вдруг решит, что Катя с ним просто так спит, от скуки. Надо бы, думала, с ним поговорить, как-то дать понять, что любит, но она не из таких, которые вцепляются, поэтому согласна просто… Но Катя все никак не могла додумать, чего она «просто», потому что его запах, его голос, его присутствие сбивали с толку, кружили голову, обрывали и комкали мысли и заполняли сердце дурацкой щенячьей радостью.
Между прочим, могла бы и не мучиться, Майк отлично понимал, что с ней происходит. Если давал себе труд сосредоточиться и заглянуть в ее ясные серые глазки, видел такую бездну обожания, что тошно становилось. Эта ласковая рыженькая Киска, сменившая глуповатую, зато очень сексуальную черную, нравилась ему очень сильно, но выносить ее молчаливое восхищение иногда становилось тяжко. Выручало только то, что девочка умная, старалась держать себя в руках и не давить. Лишь иногда прорывались странные жесты опеки, несвойственные ее возрасту, – то за сигаретами ему сбегает, то рубашку «случайно» постирает, а один раз украдкой почистила его ботинки. Это уж совсем ни в какие ворота, верный знак, что человек без крыши. Майк, несмотря на королевскую внешность, не был эгоистом или киношным злодеем. Он никому не хотел причинять лишнюю боль, поэтому с женщинами старался быть честным. Честно трахал, честно ничего не обещал, честно предупреждал, что есть и другие. Кто ж из них слушает, конечно… но это уже не его вина. И вот сейчас он никак не мог решить, прекращать эту историю или дать ей еще несколько недель. Девочка, как зайчик, замирает от одного прикосновения, дышать боится рядом. В постели от нее толку, конечно, мало в физическом смысле, но Майк никогда не был толстокожим, поэтому умел наслаждаться не только сексуальной акробатикой, но и нежностью, перехлестом эмоций, которые эта девочка генерировала в своем юном теле (или в сердце, Майк не вникал). В общем, он был склонен подождать, тем более что на голову упала срочная работа, которую надо сдать до конца месяца, поэтому вообще не до женщин сейчас. И не время менять тихую необременительную киску на какую-нибудь требовательную пантеру. Разве что сама появится, ведь он открыт для всего нового – всегда. Майк никогда особенно не возился с женщинами, не слишком много думал о них, но соблюдал некую гигиену отношений, стараясь, чтобы в итоге все получалось ненапряжно. Не больно. Не подло. Потому что женщины приходят и уходят, а ему с собой жить, и чувствовать себя негодяем не хотелось.
Майк был счастливым человеком, занимался интересной работой и получал за нее приличные деньги. С парой друзей они держали элитный автосервис, специализировались на тюнинге машин, превращая скучные серийные модели в произведения искусства. В частности, Майк неплохо рисовал аэрографом и сейчас должен был изобразить на черном джипе заказчика банальное, в сущности, адское пламя, но так, чтобы выглядело оригинально. Он делал эскизы, просматривал клип-арт, лазал в Интернете, но пока ничего изысканно-инфернального не нашел.
