Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник)
Состояние дремоты прошло. Сознание очистилось, стало вдруг ясным и прозрачным. Наташа увидела реальность в ее суровой неприглядности. Высоко под потолком зарешеченное окно, сквозь него пробиваются тусклые лучики холодного осеннего солнца. Напротив сидит молодой мужчина. Он улыбается. А должно быть все наоборот. Это ей нужно улыбаться, а ему впору плакать горючими слезами. Семену светит большой срок. Макеева настаивает на продлении постановления об аресте.
– Вы отличный рассказчик, Семен, – сказала Наташа, прерывая молчание, – вы прекрасно осведомлены о перипетиях жизни вашего отца. А мне бы хотелось, чтобы вы посвятили часть времени рассказу о вашей жизни. Нам столько деталей нужно установить!
– Моя жизнь ничего не значит без жизни моего отца. Мы с ним крепко связаны, Наталья Валентиновна. Нет-нет, не это не криминальные путы, отнюдь, не пугайтесь, но родственные связи сильнее стальных канатов. Вы не еще не сталкивались с подобным явлением в вашей милой деятельности? – сказал Семен, усмехаясь.
Он улыбался вполне дружелюбно, но Наташе хотелось стукнуть кулаком по столу, закричать, сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, лишь бы заставить его не кривить уголки тонкого рта. В его улыбке было что-то язвительное, ядовитое. Улыбка больно жалила. Наташа выпрямила спину. Прямая осанка придает величавость. Это одно из главных маминых наставлений.
– Нет, не сталкивалась, Семен. Поэтому оставим родню и все-таки вернемся к вам, – сказала Наташа. – Скажите, что вы сделаете в первую очередь, если вам повезет, и вы выйдете отсюда? Если вам удастся выйти, – добавила она после короткой паузы.
– Сначала пообедаю, – сказал Семен, – здесь отвратительно кормят, затем пойду на работу.
– Сразу – на работу? – удивилась Наташа, – а домой? Не тянет?
Семен долго смотрел на чистый лист бумаги. Наташа проследила за его взглядом. Она словно читала его мысли. Он писал, а она ясно видела ровный ряд букв.
– Не тянет, – признался Семен, – хочу на работу. Там мой дом. Там меня любят. Там – я все, что я есть. И все, что там есть, – моих рук дело.
– Мужская точка зрения, – кивнула Наташа. Почему-то ей захотелось в ответ поделиться с собеседником – откровенность за откровенность. – А я не люблю свою работу. Она меня утомляет. Больше всего ненавижу свою начальницу. Она пьет мою кровь. Тоннами и литрами. Точнее, гектолитрами.
– Мне жаль вас, Наталья Валентиновна, мы ведь реализуемся в нашем деле. Хотя вы – женщины, вполне можете обойтись без карьеры. Для вас самая лучшая карьера – родить ребенка.
Снизу потянуло сквозняком, Наташа почувствовала холод. Ноги замерзли, здесь плохо топят. Может, ее знобит?
– Мне не хотелось бы переходить на личные вопросы, Семен, я прошу вас перейти к делу. У нас мало времени, – проскрипела Наташа. В эту минуту она казалась себе старой девой, очень старой, гораздо старше мастодонта Макеевой.
– Наталья Валентиновна, не спешите. У нас не мало, напротив, у нас с вами очень много времени. Я хочу рассказать вам всю правду, а вы делайте выводы. Считайте, что это моя исповедь. Вы куда-то спешите? Нет? Тогда слушайте и запоминайте. Ведь делать выводы является основным правилом вашей профессии.
Семен говорил наставительным тоном, кажется, именно таким разговаривают отцы с малолетними дочерьми. Он говорил и улыбался, а Наташа злилась и скрипела зубами. Снова все пошло наперекосяк. Семен властно взял инициативу в свои руки. Он говорит, а она слушает.
– Постойте, Семен, вы вошли в роль, выйдите из нее, пожалуйста, хотя бы ненадолго, – сказала Наташа. – Если вернуться к вашему рассказу, получается, что Аркаша Лащ является черным ангелом двух поколений вашей семьи? Он разбил любовь Сырца, он помешал его карьере в автохозяйстве, он вмешивался во все стороны его жизни. Почему Сырец не догадался сразу, что к Семенычу приходил именно Аркаша?
Она раскраснелась, разгорячилась, щеки запунцовели от волнения. Семен молча наблюдал за ней. Наташа частила, задавая вопросы, она говорила, размахивая руками и поправляя волосы быстрыми жестами. Наконец, опомнилась, огляделась по сторонам, замолчала.
– Каждый из нас хочет, Наталья Валентиновна, чтобы у него была тень. Без нее не бывает человека. Тень – это все черное и подлое, что есть в людях. Если мы не отбрасываем тени, нас нет. Тогда мы сами становимся тенями для кого-то.
Он больше не улыбался. Семен смотрел на Наташу, но не видел ее, перед ним было что-то свое, что он силился разглядеть, но все его усилия оставались тщетными. Семен широко раскрыл глаза от напряжения и вдруг зажмурился, это «что-то» неведомое вновь ускользнуло от него.
– Но Аркаша был не только тенью, – возразила Наташа, внутренне напрягаясь, ей было жаль Семена. Только сейчас он раскрылся перед ней по-настоящему. Она видела его открытым и голым, словно с него сняли кожу. Его душа билась и дрожала перед ней, как осенний лист на ветру. Его можно было читать, как книгу.
– Да, Аркаша для отца был не только тенью, кроме этого он был двоюродным братом, другом детства, подельником – они ведь вместе дрались в пивной, Аркаша тогда избежал суда, отцу не удалось. Их многое связывало. И не только кровные узы. Вы правы, Наталья Валентиновна, Аркаша – это черный ангел нашей семьи.
И снова поплыло по следственной комнате напряженное молчание. Неслышно прошелестев по столу, оно повисло на стенах, зацепилось краями за зарешеченное окошко. Наташа подперла руками голову и задумалась. Сначала она подумала о своей начальнице. Если бы Макеева случайно увидела свою подчиненную в процессе производстве допроса в позе Мадлен Бернар, она точно лишила бы ее квартальной премии. В следственной комнате происходят явные чудеса. Подследственный разговаривает на отвлеченные темы, следовательница сидит, подперев голову руками, словно бы позируя невидимому художнику.
– А у него был другой выход? – сказала Наташа, не отнимая рук от подбородка.
– У отца не было другого выхода. Он всегда использовал тот, что был под рукой, когда было горячо. Он принял предложение Аркаши не задумываясь, ведь от него ушла жена, его уволили с работы. Ему нужно было что-то делать. Отцу было тогда двадцать шесть. Это много и мало одновременно.
Но Наташа уже не слышала его. Она вновь поплыла по волнам горячечного наваждения. Следственная комната медленно проваливалась в небытие. Стены и потолок поменялись местами. Зыбкое пространство постепенно приобретало осязаемость. Время плавно перемещалось в иное измерение дымчатыми волнами, они перекатывались и опадали, открывая взгляду белую комнату. В ней все было белым: потолок, стены, пол. Наташа стояла босиком на кафельных плитках. На белом полу было прохладно, но не зябко. Семена рядом не было. Вдалеке звучали какие-то голоса. Наташа попыталась проснуться, но не смогла. Она позвала Семена, но вместо голоса услышала слабое хрипенье. Тогда она заплакала. У нее не было сил проснуться. И не было сил закричать. «Это он меня загипнотизировал, проклятый, я не имею права позволять себе распускаться в присутствии подследственного. Узнает Макеева – убьет!». Вдруг послышался шорох. Наташа в испуге обернулась. Позади нее стоял Семен. Он был в пиджаке и свитере с воротом, словно собрался уезжать.
– Вы уезжаете? – сказала Наташа, вытирая слезы.
– Да, уезжаю, но я скоро вернусь, не расстраивайтесь, я вернусь, и мы поженимся, – он мягко улыбнулся. Наташа подбежала к нему и крепко обняла.
– Это правда? – прошептала она.
– Разумеется, правда, зачем мне врать? – удивился Семен. Вокруг лилась вода, шумел ветер, Наташа выглянула из-под его плеча и увидела, что белая комната давно уже не комната, они с Семеном стоят у какого-то водопада.
– А я думала, что вы сразу забудете меня, как только я выпущу вас на свободу, – сказала Наташа и смутилась. Слова прозвучали неправдоподобно грубо и мерзко, они словно нарочно вылезли наружу, чтобы все испортить.
– А я уже на свободе, разве меня может кто-то выпустить, я же не зверь и не воздушный шарик. Я сам себе свобода. Никто не может отнять у меня самого себя.
«Буду молчать, все равно всегда говорю невпопад», – подумала Наташа.
– А тень у вас есть? – сказала она, до боли прикусывая язык. Казалось, он самостоятельно вылезал изо рта и разговаривал сам по себе. Помимо ее воли.
– Тени у меня нет, – посерьезнел Семен, – я ее уничтожил. Я давно живу без тени. Она мне больше не нужна.
«Макеева была права. Это он убил Илью. Его нужно «приземлять» по сто пятой. А я снова лопухнулась. Поверила ему, пожалела, дескать, невиновный, невинный. Эх, и наивная же я, какая я неисправимо наивная. Так мне и надо», – подумала Наташа, вглядываясь в голубое небо.
Вода лилась откуда-то сверху, водяная толща росла и увеличивалась на глазах, они стояли у подножья высокой горы, крепко обнявшись. Наташа присмирела на плече у Семена. Она больше не казнила себя. Пусть он будет виноват. Пусть. Она выдержит его вину. Она перенесет ее на себе, как тяжкую ношу. Они всегда будут вместе. Вдвоем можно горы свернуть и даже одиночество вынести, ведь вдвоем не страшно жить.
