Анна Бердичевская - КРУК
– Мне показалось, что в вашей книге несколько книг.
– Так ты что, правда читал? – спросил Шкунденков и посмотрел пристально в глаза сына своего то ли друга, то ли недруга.
– Правда. Но не дочитал. Очень много у меня вдруг всего случилось… прямо как в вашей книге, все сразу и… нелинейно. Но я просмотрел пометки отца, потом попытался разобраться, что его задело…
– И что же его задело?
– По-моему – сам подход. Очень эмоциональный.
– Не матерился на полях? Не писал «хуйня!», «бред сивой кобылы»?..
– Насколько я знаю отца, он вообще не матерился.
– Плохо знаешь.
– Пожалуй, что плохо… Нет, книжка ему местами скорее нравилась. Восклицательные знаки ставил, иногда вопросы, иногда целый абзац подчеркивал интересный. Самое грубое, что я там вычитал, – «пришей кобыле хвост».
– Ага, все-таки кобылу помянул. Помнишь про что, в каком месте?
– Кажется, там было что-то странное про документооборот в CERN.
– Значит, не понял! Не поверил… А что самое хорошее написал?
Чанов задумался. И вспомнил:
– Он в одном месте написал «возможно».
– Подчеркнул и многоточие поставил?
Кузьма кивнул.
– Это и вправду большая моя удача, – Шкунденков усмехнулся. – А в связи с чем, не помнишь?
– Да что-то там было про куст в дикой местности, который вы сфотографировали, а на снимке из теней на листве женское лицо проявилось. И это было для вас очень, очень важно. Снимок этого куста в книге напечатан, только не разобрать на нем ничего, никакого лица.
Шкунденков очень разволновался и стукнул кулаком по столу.
– Надо было на глянце печатать!.. Ну, да он все равно понял… – Шкунденков допил вино в бокале и вдруг крикнул:
– Мари Жарден! Счет неси!
Хозяйка вышла из двери кухни, зашла за стойку.
Шкунденков начал доставать бумажник, но молодой Чанов подошел к бару и вынул из нагрудного кармана карту VISA. Он расплачивался ею впервые. Сошло благополучно. Мадам ласково улыбалась. Она правда была милая, с морщинистым личиком, с прозрачными и лучистыми глазами, коротко стриженная, в затрапезном облегающем трикотажном платьице, с ярко накрашенным ртом и голливудскими зубами… Ну и еще больше навеселе, чем вначале. Шкунденкову не понравилось, что Кузьма расплатился. Подошел к стойке и бросил на металлическую тарелку несколько монет.
– О! – мадам улыбнулась большим ртом. «Petit argent – маленькие деньги», – вспомнил Кузьма. Так называли чаевые в каком-то французском романе. Он читывал когда-то романы по-французски. Но писать по-французски не посмел бы никогда. Для него это был устный язык, услада слуха…
День разгулялся, ветер стих, и облака поредели, стало по-весеннему тепло. По дороге к CERN Шкунденков сказал Чанову:
– Мари Жарден настоящая, не швейцарская француженка, из Парижу. Как-нибудь я расскажу тебе ее историю. Эту Мари пол-Европы уважает. Только ее зовут не просто Мари, а еще как-то, не помню. И, может быть, не Жарден. Ничего, отзывается, на Марусю даже может откликнуться, смотря кто позовет… – помолчал и добавил: – А ведь она роковуха…
Только через несколько шагов, вспомнив мастера Хапрова с его «творюгами», Кузьма понял: Шкунденков считает малышку Жарден женщиной роковой… «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет», – подумал Кузьма Андреевич, шагая за Шкунденковым мимо зеленых лужаек, залитых весенним солнышком декабря. Вдруг мяч, футбольный и обшарпанный, выскочил откуда-то и обогнал Кузьму. Попинывая этот мяч, он продолжил идти за Шкунденковым и думал сразу обо всем. О хозяйке кафе, которую за что-то пол-Европы уважает, о нелинейности времени, о том, что некто Шкунденков знает его отца лучше, чем он, родной сын. О женщине, которая, возможно, стояла между отцом и Шкунденковым, и, может, мама Кузьмы потому и разволновалась в тот вечер, так что Янька испугалась и позвонила Кузьме, а он побежал со Сретенки, от Сони домой… А мама просто увидела книгу «Нелинейность времени» и фамилию автора – Шкунденков. Мама… Каждая женщина – тайна…
Связь событий, а также следы во времени и пространстве – вот что всегда волновало Кузьму. События проходят… Но бледные их отпечатки, оставленные в разных временах, – вдруг сходятся, сталкиваются и порождают новую сеть событий. Он думал о себе, о старом Вольфе – насколько тот лучше всех стариков… неизвестно чем. Разве тем, что не претендует ни на что, просто сам большой, и это видно. Думал о Дада, который окончательно стал Давидом… и еще он начинает брать над ним, над Кусенькой, силу и верх. Вот свалил куда-то и живет сам по себе. А ты, Кузьма – помнишь о нем… Он подумал о Блюхере, как его CERN мгновенно проглотил… Вспомнил Соню. Но думать о ней отказался, и все тут. Больше не мог.
Кузьма, попинывая мяч, заметил, что отстал от Шкунденкова, и вдруг ему страшно захотелось шарахнуть по болтающемуся в ногах мячу так, чтоб непременно попасть в задницу этого невесть на что сердитого дядьки… Но он сдержался, аккуратно перешагнул через мяч, чтоб оставить в прошлом, и продолжил тянуть свою линейную мысль сквозь нелинейное время. Как вдруг что-то крепко шарахнуло его между лопаток. «Пендель!» – догадался Кузьма и оглянулся. Действительно, на расстоянии пенальти от Чанова стоял юный арабчонок, сверкал зубами и показывал язык. Кузьма рассмеялся и побежал догонять Шкунденкова. Догнав, бодро сообщил:
– Владимир Николаевич, вы правы, время не линейно!
Шкунденков только шаг ускорил. И Кузьма почувствовал, что абсент, белое вино, а также фондю – поступили с ним куда лучше, чем с его спутником. Чанов как будто выздоровел. То есть сейчас он был точно здоров.
На автостоянке Шкунденков забрался в свой «мерс», махнул рукой из-за опущенного бокового стекла и, крикнув: «Увидимся!», укатил. А Кузьма отправился изучать CERN, точнее – просто шляться по окруженной металлическим штакетником обширной, покатой и плоской местности, почти необитаемой. Рождественские каникулы продолжались. Чанов бродил долго, просто дышал и смотрел на горы и величаво думал об их величавой и независимой от человека жизни. «И я почти как они. Присутствую в жизни множества людей, никак в них не нуждаясь»… Повернув к гостинице, он увидел в полсотне шагав от себя господина в берете и клетчатой куртке. Человек занимался делом неожиданным. Он сосредоточенно смотрел в подзорную трубу в сторону гор. Кузьме, как маленькому, захотелось посмотреть в эту трубу… «Окликнуть его, что ли? Нет, никак нельзя», – подумал Чанов. Однако в этот миг что-то понял – про одинокие горы, в которые, оказывается, кто-то хочет вглядеться… «Вот!..» – подумал он и решительно направился вверх по пологому склону, остро чувствуя, что наверняка прямо сейчас кто-то о нем, о Кузьме, помнит и вглядывается в него. Как этот дядька – в восточный склон массива Юра.
Нелинейный ужин
Придя в свой номер, только скинув кожаную куртку да ботинки, Кузьма упал на кровать и уснул до вечера. Раздался стук в незапертую дверь, и в шкатулку вошел Блюхер. На этот раз Кузьма обрадовался.
– Вы обедали? – спросил Блюхер с порога.
– Завтракал…
Через пять минут они снова шли по шахматной дорожке и оживленно беседовали. Блюхер прекрасно знал кафе «Мари Жарден», но его хозяйку называл Шарлоттой.
– Шарлотка настоящая маркитантка… Кстати, вы знаете, что при армии Суворова не было маркитанток? У него и обоз был минимальный, главным образом оружейный запас и кой-какой инструмент. Зато кашевары были. И они у него будто бы, как господа офицеры, ездили верхами, с подвязанным к седлу медным котлом, а в подсумках – крупы, соль, чеснок и сало для кулеша… Вот и все… У Славы, вы его вчера видели, в запасе против суворовского есть еще пара ящиков тушенки и сгущенки. Слава в его бригаде как раз кашевар, ну и специалист по сверхпроводимости. Гатчинские физики по ресторанам не столуются, макароны варят. Командировочные у них древнесоветские, зарплаты, считай, нет вовсе. Они живут здесь, как и в Гатчине, прямо в лаборатории, «в цеху»… Командировочные отправляют семьям. Все как всегда. Я чувствую себя у них в гостях скотиной и буржуем… но есть все одно очень хочется…
– А где Дада? Он не вернулся из Женевы?
– Нет. Прислал СМС, что заночует у дядьки, он батюшка в православном храме, отец Георгий… Да я вам говорил.
Чанов сам не знал, зачем спросил про Давида. Он думал о другом.
– Василий Василианович, вы ведь умеете СМС-ы писать?.. Научите меня.
Очень это было неожиданно, оба остановились.
– Научить-то, Кузьма Андреич, научу, – Вася внимательно смотрел на Чанова. – Только учтите, Соня Розенблюм СМС-ы ни читать, ни писать не умеет. Я даже не уверен, умеет ли она читать вообще… А уж звонить не умеет точно, даже не надейтесь. Она мне однажды позвонила, я чуть со стула не упал, голос ее в трубке услышав. Оказалось – это пан Рышард номер мой набрал, а она уж потом только трубку взяла… Ей надо телеграммы посылать! Она их так боится, что иногда слушается. «Вылетай немедленно!» – только так.
