Елена Вернер - Грустничное варенье
– Как ты оставил свою работу? Мы ехали девять дней. Никто тебе не обрывает телефоны… За это время кто-нибудь мог захватить власть и сместить тебя… Всякие интриги, перевороты, а? А ты прохлаждаешься… – весело поинтересовалась Лара. Лицо у нее при этом было совсем как у любопытной белки.
– Ничего подобного. Хотел бы я тебе сказать, что хороший бизнес сам себя регулирует, но… это все бред. Просто я не спускаю с него глаз.
– В смысле?
– Если ты не видишь, как я работаю, это еще не значит, что я не работаю. Я знаю, как вчера прошел тендер, в котором мы участвовали. Знаю даже, что во вторник в четыре часа «упал» сервер, а в полшестого его все-таки «подняли». А сегодня у нашего главбуха день рождения, и ей уже доставили от меня букет цветов.
Лара вытаращила глаза. Егор зашуршал картой:
– Итак. Есть целебные источники, а есть белые песчаные пляжи. Есть священная пещера с шаманскими наскальными рисунками. Есть тупиковая ветка старинной железной дороги, прорубленная в береговых скалах.
– И куда мы отправимся? – Ее согрел собственный вопрос, и это «мы».
– Куда пожелаем. – Егор принял загадочный вид: – Но, если позволишь, это будет сюрпризом.
И Лара поняла, что позволит.
Листвянка, парадные ворота Байкала, разительно отличалась от селений, стоящих на отшибе, как и трасса к ней отличалась от разбитых дорог в округе. Все равно что гостиная от чердака, чулана и балкона – но именно там было все самое интересное. Они проезжали по отвесным серпантинам и распадкам, по которым струились бурливые горные реки, неглубокие, стремительные, среди валунов взбивающие в пену ледниковую воду. Проезжали целые рощицы, деревья в которых были сплошь увязаны разноцветными лентами и тесемками по бурятской традиции, так что не видно стволов.
Озеро осталось в стороне. Но, отвечая на взволнованный взгляд Лары, Егор уверил ее, что там, куда он ее везет, Байкал «будет видно». Она ломала голову, что бы это могло значить, охваченная оживлением. И волнением.
Она все чаще открывала рюкзак и трогала пальцем глиняную гладкость урны. Она уговаривала себя не питать иллюзий: как бы ни выглядело сейчас их путешествие по окрестностям Байкала, оно имеет только одну цель: найти место, чтобы развеять прах Лили. Место, где в этой истории будет поставлена точка. И от одной мысли об этом Ларе становилось страшно, так что холодели руки, и она поворачивалась к Егору, словно в поисках защиты или ободрения.
Наконец проселочная дорога уперлась в шлагбаум. Со всех сторон подступал лес, корабельные сосны, лиственницы и огромные черные тополя, в вершинах которых бормотал ветер.
Турбаза была небольшая. Всего шесть однокомнатных деревянных домиков, и седьмой служебный, в котором Лара и Егор отыскали Бориса, сурового бородача в свитере не по сезону, видом своим напоминавшего просоленного морского волка или Хемингуэя со знаменитого портрета, только лет на десять моложе. Когда Лара сказала ему об этом, мужчина кивнул без тени улыбки:
– В точку. Я вообще-то маячник. Работаю на маяке в дельте Селенги. А тут подменяю друга, у него жена в Иркутске рожает.
Борис напоил их чаем с чабрецом и проводил к домику.
– Вон у того дерева начинается тропа, – указал он. – Она идет между двух озер на Соболиную сопку. С сопки открывается вид на ту сторону хребта, на Байкал. Если хотите купаться, то можно окунуться в озере, которое будет слева. Это Живое озеро. А справа – Мертвое, туда лучше не соваться.
– Почему? – насторожилась Лара.
– Там даже рыба не водится. Говорю ж, Мертвое. А с погодой вам повезло. Шелонник со вчерашнего дня дует с Хамар-Дабана[11]. Будет тепло.
Через час они вдвоем отправились в путь. Вокруг шумела тайга, и солнечный свет, пробиваясь сквозь густую листву, разбегался по траве яркими пятнами. По берегам Живого озера распускались цветы купальницы, или, как их тут называли, «жарки», оранжево пламенея среди зелени. Егор тронул Лару за локоть и, приложив палец к губам, глазами указал на неприметный спуск к воде. Затаив дыхание, она увидела, как пять мохнатых зверьков, напоминающих котов или куниц, вышли к озеру на водопой. Их темно-шоколадная шерсть поблескивала на солнце.
– Это соболи, – прошептал Егор ей на ухо, и она ощутила, как его дыхание опалило кожу. Лара неловко отшатнулась, под ногой громко хрустнул валежник, и зверьки тут же юркнули в лесную чащу.
С тропы было видно оба озера, о которых упомянул Борис. Но правое, с топкими болотистыми берегами, казалось необитаемым. Вокруг него даже птицы не пели, а зеркальную колдовскую гладь не тревожила ни рыба, ни мошкара.
– Пойдем скорее, – проговорила Лара, не сумев скрыть, что ей не по себе.
Тропа взбиралась в гору. Лес по обе стороны был непроходимым, заваленным буреломом, с темным таинственным нутром, словно глядящим на странников сотней незаметных глаз, так что Лара жалась к Егору и боролась с искушением вцепиться в его руку.
А потом деревья расступились, и им на смену пришли каменистые уступы и скалы, поросшие красным и серым лишайником. Тут царила первобытная дикость, камень громоздился на камне, из горы били ключи, сливаясь в ручеек и с шелестом падая отвесно вниз. И с каждым шагом вершина сопки была все ближе и ближе. Лара попросила Егора остановиться на привал. Она долго смотрела, как Егор плещет в лицо родниковую воду. Между лопаток на его футболке темнело пятно пота, на руке розовела царапина, а когда он, фыркнув, выпрямился, на бровях у него нависли водяные искорки. Все это она отмечала про себя, одновременно и отстраненно, и пристрастно, вбирая в себя каждую мелочь, каждую подробность. Ей хотелось ухватиться за время, но оно расползалось, утекало и не желало останавливаться.
Они почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались ничего не значащими фразами. Глядя на вершину сопки, Лара чувствовала, как сердце начинает колотиться в груди, и ремешки рюкзачка впивались в плечи, словно врастая в них. В желудке глухо и холодно бродило волнение. Но нога все равно делала следующий шаг.
Последние метры забираться пришлось почти по-альпинистски, цепляясь за осыпающиеся камни и скалистые выступы. И наконец Лара и Егор оказались на самом пике Соболиной сопки, на узенькой площадке, где места хватало лишь им вдвоем, а третий бы уже не поместился.
Вид отсюда открывался такой, что захватывало дух. От высоты, от красоты и от оглушающего, ошеломляющего простора. По одну сторону хребта шумело и волновалось темно-зеленое таежное море, с двумя осколками озер, Живого и Мертвого, лежащих далеко внизу. А по другую слюдянисто блестел Байкал.
Это было то самое место.
Егор осторожно взял руку Лары в свою. Девушка взглянула ему в лицо, ожидая слов, которые за этим последуют.
– Вот и все. Теперь я тебя оставлю, подожду на тропе, там, пониже.
– А ты… Не будешь прощаться? – заволновалась она. Егор улыбнулся и, поймав прядку ее волос, которую ветер выудил из небрежно сплетенной косы, мягко заправил за ухо. Его глаза при этом были совершенно зеленые, как июньская тайга внизу.
Он легонько пожал ее пальцы и стал спускаться, оставляя Лару на самой вершине сопки, наедине с Лилей.
Лара сидела на теплом выступе скалы, сухом, покрытом жестким лишайником и выбеленном ветром. И несколько минут просто смотрела на огромное озеро. Потом, собравшись с мыслями, все же распустила шнурок рюкзака и вытащила из него урну.
– Видишь, Ли, мы все-таки на Байкале. Ты с детства об этом мечтала. Правда, «мечта» – это мое слово, ты говорила, что просто ставишь перед собой цели и умеешь их добиваться. Хорошо, пусть так, ты ведь старшая, тебе положено… А я бестолковая младшая. Так или иначе, мы здесь…
Лара так часто представляла этот момент в последние дни, что знала досконально, словно прожила его уже много раз до этого. Она сунула руку в карман, привычно ожидая нащупать там пузырек со снотворным, но вспомнила, что избавилась от него утром. Вместо него она вытащила оттуда свои наручные часы. Повинуясь новому, внутреннему своему требованию, она перевела стрелки на пять часов вперед, так что впервые за девять дней совпала с окружающим ее миром. И наконец очутилась в байкальском времени. В настоящем.
– Все изменилось до неузнаваемости, – проговорила она, продолжая обращаться к сестре. – Даже то, что ты старшая, уже неправда. Я старше тебя на три с половиной месяца, и мне скоро тридцать. Не нам, Лиля, а мне – потому что тебе всегда будет двадцать девять. А ты можешь больше не бояться времени, возраста. Ты уже остановила время. Этот страх сделать все неправильно… Это осознание, что все уже не понарошку, а всерьез, что все экзамены давно сданы, оценки получены, и главная задача теперь просто жить. Что ничего не отменить и не переиграть – но можно много чего успеть. Я успею, Ли, я тебе обещаю. А ты не успела… И я даже не знаю, что именно ты хотела успеть и не успела.
