Татьяна Никитина - Улыбка Лизы. Книга 1
– Кто-то ещё знает об этом? – голос Пола за спиной возвращает Мишу к реальности.
– Родители Лизы. Хоронили вместе, – глухо отзывается он.
По дороге к автобусной остановке они говорят о Лизе, и Миша соглашается, что следует найти опытного психоаналитика. Он не будет возражать, если это окажется специалист из Нью-Йорка, и да, конечно, он не будет препятствовать её отъезду из России.
Глава двадцать восьмая
Леонардо
ТОМСК. АВГУСТ 1993 ГОДА
До вылета рейса в Нью-Йорк остаётся сорок восемь часов.
Ранним августовским утром, когда Лиза ещё спит, так по-детски беззащитно подтянув колени к груди, Пол едет прощаться с сыном.
Он решил: Лиза непременно обо всём узнает, но не сейчас. Он сам ей расскажет, когда она пройдёт курс реабилитации в одной из клиник Нью-Йорка. Неделю назад пришло приглашение от Артура Фридберга, нью-йоркского психоаналитика с солидной практикой, директора института расстройств личности в Корнельском Медицинском Центре. Выписки из истории болезни и заключение русских врачей Пол отправил ему электронной почтой накануне. Фридберг считает, что к известию о гибели сына Лизу надо готовить постепенно. Его мнению Пол доверяет всецело, а профессор оценивает её состояние как неоправданно затянувшееся, вероятно, из-за неверного подхода к лечению или ошибочной диагностики, что он тоже не исключает. Сейчас любая негативная информация способна вызвать у неё непредсказуемую реакцию. Возможно усугубление депрессии, повторный суицид и даже уход в аутизм. Профессор полагает, что бред Лизы возник в результате преувеличенного чувства своей вины. Не исключено, что она догадывается о случившемся, но не желает смириться с неизбежным. Фридберг называет это проявлением феномена сознательного оптимизма. Смена окружающей обстановки – вот что ей сейчас нужно, и с этим Пол согласен безоговорочно. Лиза должна привыкнуть к мысли, что отныне она будет жить без сына. Конечно, они приедут в Россию, как только это станет безопасным для её здоровья.
Водитель такси притормаживает на центральной аллее. За дополнительную плату он помогает выгрузить из машины корзины с цветами. Одну за одной относит их по тропинке, заросшей высоким папортником, и выставляет на запотевшую от утреннего тумана могильную плиту. Это всё, что Пол может сделать для сына. Он не скупится, рассчитываясь с таксистом, и отпускает машину, не зная, сколько пробудет здесь.
Сквозь разлитый над землёй туман проступают молочно-оранжевые, лососевые стволы сосен; размытые очертания каменных надгробий вперемешку с металлическими пирамидками, увенчанными звёздами; покосившиеся деревянные кресты. Место, где останавливается время. Конечно, не Грин-Вуд, думает Пол, расставляя корзины с цветами, но здесь лежит его сын, рядом с бабушкой и дедом Лизы.
Пол всегда был убеждён: в жизни многое зависит от стечения обстоятельств, но выбор всё-таки остаётся за ним. Ему нравилось нести ответственность за собственную жизнь и свои поступки, считать себя хозяином судьбы. Главное – не промахнуться, выбирая, полагал он, но теперь не уверен в этом.
«Мы лишь повинуемся внутренней необходимости, – вспоминает он приятеля Стива, – логическая связь событий – свойство материи. Каждый шаг подчиняется внутренней логике, а мозг, анализируя цепочку причинно-следственных связей, делает выбор».
Когда тринадцать лет назад в ресторане отеля он выбирал между поездкой за сенсационным материалом и встречей с Лизой, неужели мозг успел признать именно этот исход единственно логичным и закономерным? Или, склоняясь к чёртовой «закономерной необходимости», он попросту пытается снять с себя вину?
Последние три недели с момента, когда он узнал о гибели Павла, его преследует ощущение нереальности происходящего. Вот здесь, под чёрной мраморной плитой, лежит мальчик с его именем – его сын. Чувство вины перед Лизой, которое Пол носил в себе эти годы, должно усилиться, однако этого не происходит. Предрешённость событий определённо успокаивает совесть, усмехается он.
Пол скрывает от Фридберга, что и сам невольно поддался влиянию бредовой идеи. Он стыдится своих мыслей, хотя знает про них только Михаил. Он же и разъяснил, что в психиатрии такое встречается довольно часто среди близких лиц и называется индуцированным бредом. Сопереживая Лизе, Пол попросту заразился им, как гриппом. Разумом он понимает: Лиза больна, но где-то глубоко, спрятавшись в извилинах мозга, продолжает жить крохотная безумная мысль. Он гонит её, призывая на помощь здравый смысл, но, как поплавок, она снова и снова выныривает на поверхность, напоминая о себе: «А что, если Лиза права?» Маленькая безумная мысль удивительно живуча. От неё не так просто избавиться – чем больше Пол думает об этом, тем резонней представляется она ему. «Любая сегодняшняя истина завтра может оказаться заблуждением, как случалось уже не раз, – думает Пол, – мир стоял на трёх китах, вечность Вселенной – когда-то аксиома – ныне опровергнута теорией Большого Взрыва. Что сегодня кажется абсурдом, когда-нибудь явится в обличье истины и…»
Он вздрагивает от внезапного шороха за спиной. Большая чёрная птица с шумом выпархивает совсем рядом из кустов, мокрых от утренней росы, усаживается на соседнее надгробье, склонив голову набок. Круглый глаз, не мигая, неотрывно следит за ним. Ощущение нереальности происходящего вновь охватывает Пола: старое русское кладбище, заросшее папоротниками; вековые сосны; могильные кресты, и ворон над ними… Стряхнув с одежды налипшие хвоинки и вездесущих муравьёв, он, сутулясь, словно ощущая бремя тяжёлой ноши, бредёт к выходу. Полу не верится, что его сын лежит под этим камнем: Миша не представил никаких доказательств гибели Пашки, кроме слезливых пояснений про некую памятную ему белую куртку.
В трёх километрах за лесопосадками на оживлённой автомагистрали Пол останавливает такси, направляясь в психиатрическую больницу, где по просьбе Лизы должен навестить беспризорника – мальчика, которого она всё время вспоминает. По дороге заезжает в единственный в городе супермаркет, набивает фруктами и шоколадом большой бумажный пакет с пластиковыми ручками. В цветочном ряду торгующих у магазина женщин покупает пышный букет оранжево-крапчатых георгин.
Симпатичная – с кукольными ресницами, в меру пухленькая – медсестра детского отделения в изящном мини-халатике ведёт себя в соответствии с инструкциями. Она строга и, сурово сведя в линию бровки-ниточки, требует от Пола документ, подтверждающий его право на общение с ребёнком. Цветы и коробка конфет делают её сговорчивей, но выясняется, что пришёл он не вовремя – в отделении сонный час. Одна из целого арсенала чарующих улыбок и пара комплиментов отмыкают сердце юной феи в накрахмаленном медицинском кокошнике. Мило разрумянившись, она вскоре забывает о своей непреклонности и уходит за мальчиком.
Он бредёт следом за медсестрой, будто жертвенный ягнёнок на закланье. На вид – лет двенадцать. Длинные рукава полосатой куртки закатаны в толстые жгуты. Широкие штаны складками ниспадают на стоптанные, явно не по размеру войлочные шлёпанцы, из-за чего он по-старушечьи шаркает ногами. Останавливается рядом, не поднимая глаз. Пол в замешательстве: мальчишка напоминает ему маленьких узников Освенцима с музейных фотографий. Он невольно косится на открытые предплечья – где-то в глубине души побаиваясь увидеть выжженный на одном из них номер. Разумеется, никакой цифири там нет, но ассоциация с концлагерем не исчезает. Круглая голова мальчугана напоминает плохо постриженный газон – между скошенными рядами волос тут и там забытые смоляные завитки. Несмотря на убогую одежду и изуродованную парикмахером голову, мальчишка славный. Пухлые, чётко очерченные губы, смуглая кожа и крупные агатовые глаза выдают жителя южных окраин развалившегося Союза, а, может, вольного сына бродячего цыганского племени.
Медсестра сопровождает их к месту для прогулок пациентов – во внутренний дворик между зданиями. По периметру вытоптанной площадки с островками чахлой травы – несколько деревянных скамеек в сухой чешуе облупившейся краски. В центре – три старых автомобильных покрышки, забросанные окурками, с поникшими бледно-лиловыми цветами изображают клумбы. Пол протягивает мальчику пакет с фруктами, но тот обходит его стороной, присаживается на краешек садовой скамьи. Тонкие смуглые пальцы с обкусанными ногтями намертво вцепляются в неё. Голову втягивает в плечи так, что оттопыренные уши прячутся за воротником куртки.
– Ты меня боишься? – улыбается Пол.
Мальчуган молчит, съёжившись, как воробей перед ненастьем, отчего под тонкой полосатой тканью проступают позвонки и крылья лопаток.
– Меня зовут Пол, а как твоё имя?
– Да бесполезно с ним говорить. У него же аутизм. Он ничего не понимает, – встревает медсестра.
