Алексей Синицын - Искусство скуки
– Добрый день. У вас есть пинцет? – Спросил Вернан на английском скуластую девчонку, с немного раскосыми глазами, стоявшую в лёгоньком белом халатике поверх свитера за кассовым аппаратом, и для наглядности изобразил требуемый инструмент жестикулярно.
– К сожалению, нет, пинцеты относятся к медицинскому оборудованию, – она выразила на своём гладком личике то самое сожаление, о котором говорила, – а из медицинского оборудования мы продаём только тонометры и глюкометры.
Глюкометр отпадал сразу. А вот тонометр… Вернан на секунду представил, как он туго застёгивает хомут на липучках на гладких боках морской посланницы, нажимает на кнопочку и тогда прибор, оживая, как удав начинает постепенно сжимать её холодные стенки, до тех пор пока…
– Пока она не треснет и не рассыплется на множество осколков!
– Простите? – Девушка не поняла смысла сказанных им слов.
– О, нет, нет. – Вернан заторопился с встречными извинениями. – Это я не Вам. Спасибо, всего хорошего.
– Приходите если, что-то понадобится. – Девушка проводила его долгим пристальным взглядом и сочувствующей минорной улыбкой.
Если не удастся достать послание при помощи линейки и чего-нибудь ещё, например, столовой ложки, захватив его с двух сторон, бутылку, как это ни печально, всё-таки придётся разбить, – думал он, – ловя в спину попутный ветер. И почему он пошёл в аптеку за пинцетом, вместо того, чтобы сразу не додуматься до такого простого способа извлечения письма Жоли? Ответа на этот вопрос у него не было.
С прибавлением к металлической линейке ещё и ложки ситуация изменилась, но окончательно не в лучшую сторону. Ведь пользуясь двумя инструментами сразу, он не мог держать бутылку в перевёрнутом виде. Пришлось снова ставить её на днище, в исходное положение, да ещё удерживать её ногами, но тогда происходило вот что: линейка успешно доводила бумажный рулончик вверх до горлышка, и он даже умудрился один раз правильно просунуть ложку, чтобы захватить послание, – хотя это было и не просто, – но в самый ответственный момент операции свиток просто расслоился и рассыпался на отдельные листочки.
Теперь, действительно, ничего не оставалось, кроме как безжалостно разбить бутылку. Сама по себе пустая бутылка, формально, никакой ценности не представляла, если, конечно, не считать, что она обладала качеством навигации крылатой ракеты. Вернан подумал, что будет, по всей видимости, правильнее разбить не чудесную бутылку, доплывшую по морю, а её вполне заурядную глупую сестричку с этикеткой. При этом в его голове роились какие-то странные и непередаваемые мысли о вселенской справедливости.
Замотав пёструю, расфуфыренную вдовушку в махровое полотенце, Вернан аккуратно, как спящего младенца положил её на резиновый массажный коврик в ванной, опустился на колени, два раза, будто судорожно вдыхая, взмахнул молотком, зачем-то закрыл глаза и после третьего взмаха ударил, чтобы уж наверняка…
Он медленно развернул полотенце, и увидел причудливой архитектурной формы стеклянное гнездо, на дне которого сидел бумажный птенец и жалобно попискивал. Звуки, которые он издавал, чем-то напоминали трение пенопластовых шариков о стекло. Он аккуратно, чтобы не порезать пальцы и не повредить птенца раздвинул осколки и взял его на руки, тот успокоился и перестал пищать, превратившись в обычные листочки тонкой белой бумаги. Отряхнув их от стеклянной крошки и быстро пробежав по ним глазами, Вернан обнаружил, что в некоторых словах отчего-то явно недоставало букв, а в отдельных предложениях целых слов и словосочетаний. Пришедшее по почте письмо напоминало старую беззубую расчёску, завалившуюся бог весть, когда за шифанер.
Вернан слышал, что при доставке писем и посылок авиапочтой такое иногда случалось. Скорее всего, – предположил он, – коробка набитая шариками из пенопласта, в которую для сохранности упаковали бутылку, была запечатана небезупречно. В полёте бутылка в силу известных только ей причин, наскоро, избавилась от пробки, а в багажном отделении самолёта, доставлявшего посылку, вполне возможно, пока никто не видел, царила самая беспечная разгерметизация. Чего тогда удивляться? В результате, некоторые буквы просто выдуло из письма в атмосферу!
Но, если бы мой выбор пал на другую бутылку, – соображал он, – то это могло бы уберечь её бестолковую сестричку. Ведь в письме, – он успел заметить, это содержалось в самом конце, – Жоли подтверждала его предположение об идентичности посланий! Вторую бутылку можно было в таком случае не разбивать. Значит, судьбу бутылок, в итоге, решил именно его выбор, его странное и непередаваемое ощущение справедливости! Но теперь, для того, чтобы иметь возможность ознакомиться с полным текстом письма, ему предстояло разбить и ту бутылку, смерти которой он, видит Бог, не желал. (Вскоре мы убедимся, что и этот его вывод также оказался поспешным и ложным).
Не смотря на то, что Жоли уделила особое внимание запечатыванию своей морской посланницы, содержание её письма оказалось в некоторых местах подмоченным. Морская вода всё-таки умудрилась понемногу просочиться внутрь. В некоторых местах, при беглом просмотре, обнаружились сильные чернильные разводы иногда совсем нечитаемые, иногда разбираемые с трудом. «Как хорошо, что их две». – Он мысленно похвалил Жоли за предусмотрительность. Из двух с пробелами одинаковых писем, можно было надеяться, составить одно, не сильно отличающееся от оригинала, пребывающего теперь только в мире текстов, если, конечно, Жоли не скопировала послание для себя, или не переписала его откуда-нибудь ещё. А что, это было бы весьма забавно, Вернан даже усмехнулся своему безумному предположению.
Самым удивительным он находил то, – когда вновь тайно от соседей курил за занавеской, – что в судьбах, прибывших к нему по воздуху и по морю бутылок, ему было назначено поставить одну и ту же жирную точку. Сначала он полагал, что у него есть выбор (мы помним его умозаключения по поводу целесообразности распечатывания той или иной бутылки, с точки зрения логики здравого смысла, а потом и наложившегося на неё смутного этического чувства). Но этого выбора, в сущности, не оказалось! В один день «близняшки», по прихоти неведомых ему сил, или посредством череды случайностей, – во что достаточно трудно было поверить, – прибыли к месту назначения и перестали существовать под ударами его молотка. Они нашли свою смерть в одном и том же махровом полотенце, как некогда покоились в единой на двоих материнской утробе (это, если выражаться фигурально). Могла ли нечто подобное предположить Жоли, отправляя послания? Вряд ли. А уж он-то тем более. От задувающего в открытое окно холодного ветра кожа на его руках покрылась мурашками…
Вытряхнув осколки бутылок из полотенца в ведро, – им ещё предстоял торжественный последний путь до мусорного контейнера, – Вернан сел за стол и стал попеременно читать оба письма. Метод удвоения текста приносил свои ожидаемые плоды – практически всё было понятно. Не сработал он только в одном месте, там, где Жоли писала про похороны отца Марты. Что сделала Люсия, от отчаяния на кладбище, когда всё-таки вырвалась из её рук, для него так и осталось загадкой. И морское и воздушное послание единодушно замалчивали данный фрагмент, делая его максимально недоступным для понимания. «Значит, и понимать там нечего!» – твёрдо сказал себе Вернан. В случайные совпадения ему уже как-то не верилось.
Шёл будничный второй час серого норвежского дня, следующего за тем, который навсегда запечатлел в вечности вдовствующих сестёр, принесших ему вести от Жоли. Накануне до поздней ночи Вернан сочинял ответ, в котором он, помимо всего прочего, подробно описал обстоятельства, приведшие её посланниц к столь трагическому финалу. Так уж само собой получилось, что его письмо было вновь посвящено размышлениям об удивительных превратностях судьбы.
Вернан собирался зайти на главпочтамт, чтобы сделать почтовое отправление, а потом где-нибудь в центре пообедать. На главпочтамте всё прошло, как и следовало ожидать, а вот потом, когда он, в предвкушении запеченной в сырном соусе нежнейшей оленины вышел на пересечение монументальной Karl Johans Gate с одной коротенькой неприметной улочкой, произошло непредвиденное. В место того, чтобы пройдя ещё один квартал очутиться в знакомом уютном ресторанчике, он свернул направо. Зачем? Да, разве ж он знал!
Пройдя несколько десятков метров по пустынной улочке, он зачем-то углубился в маленький внутренний дворик, напоминавший своим устройством монетный двор какого-нибудь небольшого старинного герцогства. Вернан огляделся, во дворике никого не было. Тогда он стал смотреть на окна, но все они оказались плотно занавешенными какой-то белой свадебной материей. Сделав несколько шагов по направлению к одному из подъездов, он смог прочитать почти неприметную надпись, начертанную латинскими буквами в руническом стиле на серой табличке, висевшей возле входной двери. Если бы не Ульрика, учившая его неизвестно зачем древненорвежскому языку, Вернан ни за что бы, ни догадался, что эта надпись может значить, а спросить было не у кого.
