Марта Кетро - Книга обманов (сборник)
– Какая ты суровая. Но предмет знать нужно…
– Тебе что, к четвёртому десятку опыта не хватило? Ведь это унизительно, послушай, унизительно, если взрослые состоявшиеся тётки думают только о любви, не выпускают из потных лапок телефон, ожидая эсэмэсок, и планируют вечера в зависимости от настроений мужика.
– Эка тебя разобрало!
– Знаешь, когда на твоих глазах женщины теряют головы и превращаются в тряпки – в платья с разрезами, в кружевные чулки и белые носочки, когда мозги хранят в сумочке, а сердце – в мобильнике, – да, разберёт тут!
Смотреть противно.
– Но именно это обычно и называется «жить» – чувствовать, выглядеть глупо, зависеть от одного слова.
– Это было прекрасно в шестнадцать, но сейчас?!
– Хорошо-хорошо, не кипятись, никто не заставляет.
Катя полагала, что есть эмоции, которые не только стыдно демонстрировать, но и стыдно испытывать. Например, гнев. Разозливший её человек был виноват не столько в дурном поступке, вызывающем раздражение, – нет, его главным преступлением считалось выведение Кати из равновесия, пробуждение этого раздражения, которое она считала недостойным переживанием. Чужую выходку забывала легко, а вот свою ярость, утрату самоконтроля – никогда. Её так оскорбляла собственная уязвимость, что иногда хотелось просто умереть. Усталая тётка, толкнувшая Катю в метро, даже не подозревала, какую бурю порождало её безличное хамство: какое унижение испытывала тощая незаметная девчонка, когда гнев накатывал удушающей волной; какую стрелу ненависти она посылала в уходящую спину; и как потом корила себя за то, что её – сильную, умную, тонкую – одним движением лишило самообладания незнакомое тупое животное. Выходит, любая корова способна сломать её выверенную душевную гармонию, уничтожить результат мучительной внутренней работы? И возмущение от пустякового конфликта удесятерялось, меняло вектор и ударяло по Кате.
Но у неё хватало ума не озвучивать свои выводы, поэтому она перевела разговор на безопасную тему:
– Скажи лучше, что ты думаешь о сегодняшней лекции?
Они постоянно возвращались к одной теме: сколько правды в том, что происходит в Ордене? В самом ли деле за их плечами тысячелетняя история, или дамы жульничают; стоит ли давать дурацкую клятву, и главное, существует ли магия, на которую им толсто намекает Янда, Магия с большой буквы, как составляющая писательской деятельности, как точная наука, в конце концов.
– Нет никакой магии в синестезии, – говорила Лариса, попыхивая трубкой, как заправский боцман, – для многих людей буквы окрашены и несут эмоциональную нагрузку: Щ – злая, И – маленькая, Р – красная. Нет магии в том, что, читая о зевании или просто услышав это слово, вы обязательно зевнёте, а маленькие дети часто начинают реветь под стишок «Плачет киска в коридоре». Нет её и в традиционных фольклорных оборотах. – Она сделала очередную техническую паузу, затянувшись.
– Для описания различных состояний употребляли устойчивые понятия: печаль символизировали тёмный лес, облака, холодная река. Горе – ветер, дождь, волчица. Ну да вы знаете… Но есть слова, которые оказывают на человеческое сердце удивительное влияние. Точно так же, как в рекламе используется секс и кошки в качестве беспроигрышных маячков для привлечения интереса, так и чувства уловляются с помощью определённых маркеров. Напишите «кровь», «кожа», «девочка» – и женщина подберётся и станет читать внимательней.
– Осень, октябрь, лисица, снег, ясность, горе, прозрачность, безмятежность, слеза, лёд. Каждый предмет олицетворяет четкую систему символов, зависящую от культуры, возраста, пола смотрящего. Каждое понятие вызывает ряд чувственных ассоциаций, возникающих из личного опыта. Понимая человека, можно подобрать для него беспроигрышную фразу. Понимая людей – беспроигрышный текст, который повлияет не на всех, конечно, но на тысячи.Если вы уверены, что обучиться этому можно без таланта, без особого дара – что ж, для вас магии не существует. Да, формулы – есть, но я не советую тратить время тем, кто рассчитывает лишь на чистую математику. Ольга оглядела подруг: у Сашки горели щёки, Агафья была воодушевлена чуть меньше, но слушала внимательно, очевидно во многом соглашаясь. Катя сидела с отрешённым видом, и Ольге опять показалось, что она увидела серебристые искры на дне её глаз. Она почувствовала себя так, будто её не взяли в игру, точно как малышню не хотят брать в команду ни казаки, ни разбойники – потому что маленькие медленно бегают. В детстве Ольга задирала нос и уходила: «Не очень-то и хотелось!» Сейчас сохранить лицо помог бы скепсис – «Меня не проведёшь!» – но в глубине души она боялась, что некая необходимая мистическая составляющая её психики не развита или вовсе не дана, и для неё не откроется какая-то дверь, распахивающаяся сейчас для других.
Теперь она хотела поговорить об этом с Катей, но та сдержанно зевнула и встала:
– Оль, давай завтра? В воскресенье к девяти не вставать, так что сможем вечером посидеть подольше. Ты приходи ко мне, хорошо? Часов в одиннадцать.
Ольга прежде не заглядывала в Катину комнату, как-то не случалось, да та её особо и не зазывала. Было заметно, что она довольно быстро утомляется от общения, а если вечеринка происходит на твоей территории, от гостей избавиться сложно. Гораздо проще самой приходить куда-нибудь, а потом тихонько исчезать, когда пожелаешь. Поэтому Ольга оценила приглашение как жест доверия и пообещала себе, что уйдёт при первых признаках утомления со стороны хозяйки. Собираясь, вдруг заметила, что волнуется. «Этого ещё не хватало, будто на свидание! Впору цветы брать».
Ольга считала себя изящной женщиной, но Катя выглядела ещё более хрупкой и внушала ей чуть брезгливую асексуальную нежность – будто очень симпатичный, но не совсем здоровый зверёк. «Я бы охотно сделала ей массаж, занятно взглянуть, как она устроена. Но ведь так и до греха недалеко».
Ольгу искренне интересовало, где в этом бледном теле держится душа, как птичьи косточки крепятся друг к другу, – она часто засматривалась на острые ключицы, запястья, щиколотки, но любопытство её было исключительно анатомического свойства. Чтобы удовлетворить его, она бы даже согласилась на секс, но останавливали две вещи. Во-первых, понятия не имела, что нужно делать с женщиной. В студенческие годы несколько раз участвовала в какой-то щенячьей возне, но третьим всегда присутствовал мужчина, да и ситуация создавалась только потому, что какая-то из девушек приходила не вовремя, а гнать кого-то из постели считалось неприличным. Поэтому все усиленно изображали дружелюбие, страсть и раскованность.
Во-вторых, с тех времён Ольга совершенно точно поняла, что гетеросексуальна, и потому опасалась, что ей станет просто-напросто неприятно. А если даже всё пройдёт нормально, как потом себя вести, как поддерживать ровные необязывающие отношения, живя в закрытом сообществе? Короче, при ближайшем рассмотрении проблем насчитывалось более двух, и выводы сводились к тому, что любопытство следует придержать. Но, одеваясь, Ольга всё-таки нервничала.
Это необъяснимое ощущение раздражало её, и, с трудом натягивая чистые джинсы, чуть севшие после стирки в здешней машине, Ольга недовольно бубнила:
– Сонечка! Дана! Мне! На подержание! Больно надо! Тьфу, да кабы мне по моей работе бабы не нужны были, сроду бы с ними, шалавами противными, слова не сказала! – Она более или менее точно цитировала одного кинематографического жулика, мешая его с Цветаевой, которую помнила значительно хуже.
Ольга действительно считала, что «бабы нужны для работы», – ведь её тексты, хотела она этого или нет, прежде всего апеллировали к женщинам. В них следовало разбираться, их стоило любить. Собственный жизненный опыт вёл обычной дорогой: поначалу полагалась на сексуальность, а значит, на мужчин, которые развлекали, решали проблемы, нравились.
Со временем разочаровалась в них как в источнике всех радостей земных, устала, а «другие девочки» перестали вызывать раздражение и ревность. Она захотела укрыться в мягких женских объятиях, предпочла отношения без искры страстей. Общение с Катей, возможно, отбрасывало немного назад по этому пути. Ведь следующим этапом, она знала, должна стать дружба между человеком и человеком, вне зависимости от пола и телесного влечения. Но эта чёртова девочка её тревожила.
Всё больше чувствуя себя бутчем [6] , надела черную майку, грубую конопляную рубаху и вышла, раздражённо хлопнув дверью. Катя открыла ей и посторонилась, пропуская. Ольга мельком взглянула на неё и внутренне хихикнула: похоже, она тоже не планировала романтическую вечеринку, раз сменила лёгкое платье, в котором была днём, на голубые джинсы и пушистый лиловый свитер, бесформенный, с огромным воротом, который отбрасывал на неяркое личико болезненную тень.
Комната её удивила. Абсолютно белые стены, аскетичная постель, полка с книгами, ни одной безделушки на столе, кроме большого стеклянного кристалла, и при этом – огромное зеркало и мягкий светлый ковёр, устилающий весь пол. Обстановка явно предназначалась более взрослой и претенциозной хозяйке. «Должно быть, готовили для какой-нибудь дамы, а Катя по робости своей ничего не стала менять».
