Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
– Не имеешь права! – крикнул милиционер и шарахнулся к двери, но здесь его перехватил Самохин. Взял вежливо под руку, а когда подполковник попытался вырваться, незаметно выкрутил ему кисть руки, подтолкнул легонько вперед, предложил тихо:
– Пройдемте, гражданин.
– Может, вместе с Щукиным его закроем? До вытрезвления и выяснения личности? – поинтересовался Варавин.
– Да нет, Щукина сразу в карцер. А этого в бокс, который возле обыскной, – распорядился Рубцов и пояснил для подполковника: – Там вам, гражданин, удобно будет. Маленький такой боксик, уютный. Пенальчик бетонный. В нем только в вертикальном положении находиться можно. Зато не упадете, не ушибетесь, пьяненький-то… Мы некоторых, которые буянят, вверх ногами туда ставим. Кровь к голове приливает, быстрее трезвеют…
– Ну ладно, майор, ну, кончай, отпусти, – жалобно заныл подполковник. – Ну, виноват, сам знаю. Служба такая! Мне приказали – я сделал. Завез после допроса Щукина к родителям, к папе с мамой. Второй секретарь обкома все-таки, как откажешь? Пришлось посидеть, выпить, передачу эту взять. Альберт Николаевич, ну, отец Щукина, говорит, мол, все равно сына скоро из-под стражи освободят, недоразумение вышло. Генерал, между нами, тоже следователям команду дал: как, говорит, это дело раскрутили, так теперь и закручивайте…
– Ладно! – сжалился Рубцов. – Отпусти его, Самохин. Идите, товарищ подполковник, служите.
– Вот спасибо, майор! – оживился милиционер. – Правильно! Чего нам ссориться? Одно дело делаем.
– Да дела-то мы с вами, товарищ Жирноклеев, делаем разные, – усмехнулся Рубцов и, когда подполковник, не оборачиваясь, пулей вылетел из дежурки, приказал: – Ленка! Открой им ворота, пусть выкатываются. И, глядя в окно на торопливо взвывший двигателем «уазик», добавил: – Судя по тому, как наша доблестная милиция службу несет, скоро в изоляторе только работяги да колхозники сидеть будут.
– Как во всем цивилизованном мире, – поддакнул Самохин, а потом вспомнил: – Тьфу, черт! Заморочил голову с этим Щукиным… Там в карцере зэк взбесился, обыскник звонил.
– А вот мы туда и пойдем сейчас, – пообещал Рубцов и прихватил за шиворот Щукина: – Вставай, засранец. Нам таких, как ты, таскать западло. Да радуйся, что в карцер сажаю. А то могу кинуть, обосранного, в общую хату. Вот братва повеселится!
В карцер из дежурки вела крутая металлическая лестница. Спускались гуськом. Первым шел ДПНСИ Варавин, за ним, придерживаемый сзади Рубцовым за воротник, брел, заплетаясь ногами, Щукин. Замыкал шествие Самохин. В подвале, где размещался карцер, пахло затхлым и сырым подземельем. По сторонам короткого коридора располагалось по три камеры. Дверь в одну из них оказалась распахнутой. За ней, цельнометаллической, находилась другая, решетчатая, сваренная из толстых железных прутьев. Помещение камеры было тесным, без окон. Сумрачное, оштукатуренное «под шубу» пространство тускло освещала утопленная в нише под потолком и тоже забранная частой решеткой электролампочка. Дощатые, окантованные металлическим «уголком» нары были подняты к стене и закреплены специальным штырем, фиксировавшим их в таком положении со стороны коридора. В дальнем углу камеры белел до половины вцементированный в пол унитаз.
Варавин открыл ключом решетчатую дверь, распахнул, и Рубцов толкнул Щукина в мрачное нутро камеры.
– Здесь ты будешь трезветь суток пять, а потом посмотрим.
– А наручники? – жалобно спросил Щукин.
– К утру, если тихо будешь себя вести, снимем, – великодушно пообещал Рубцов, захлопывая обе двери.
Подоспел запыхавшийся обыскник.
– Ты где шляешься? – грубо встретил его Рубцов.
– Где-где… Кречетова, ну, которому псих башку разбил, в санчасть отвел.
– А что медичка по поводу сумасшедшего сказала? – поинтересовался Варавин. – Если зэк дуркует – это по их части…
– Она грит, что к психованному в камеру не пойдет. Закоцайте, грит, его сперва в наручники или рубашку смирительную наденьте! Тогда она ему укол успокоительный сделает.
– Укол… – усмехнулся Варавин, – ей самой укол нужен… успокоительный. Баба незамужняя… Ты бы, старшина, уколол ее пару раз, глядишь, посговорчивее станет. А то что ни спросишь, не знает ничего. Один ответ – вызывайте врача или в городскую больницу зэка везите. А тюремные медики на что?
– Ага… – шмыгнул носом обыскник, – мне, значит, бабу сорокалетнюю, а себе Ленку… То-то она у тебя после уколов такая сговорчивая!
– Кончай трепаться, бабники, – поморщился Рубцов, – сейчас я предоставлю вам возможность мужскую доблесть проявить. Где псих-то? Показывайте!
Обыскник опасливо указал на дверь соседней камеры:
– Там он, в четвертой хате. Что-то притих, а счас только долбил железякой.
Будто в ответ на слова старшины раздался грохот. Дверь камеры вздрогнула от мощного удара изнутри.
– Открывай! – скомандовал Рубцов.
– Не выскочит? – поостерегся Самохин.
– Да не-ет… Если, конечно, внутреннюю решетку не снес, – неуверенно предположил Варавин.
– Щас гляну! – Обыскник осторожно сдвинул в сторону задвижку, прикрывавшую снаружи смотровой глазок, не застекленный, как в обычных камерах, а закрытый металлической пластиной с мелкими отверстиями, чтобы обитатель камеры не смог изнутри повредить глаз надзирающего.
– А ну, козел, отойди от двери! – сказал, обращаясь к тому, кто был с той стороны, старшина и, обернувшись к Рубцову, посетовал: – Ни хрена не вижу! А, ладно. Была не была! Открываю.
Он щелкнул ключом, приоткрыл тяжелую дверь на ширину ладони и тут же отпрянул, а в камере опять оглушительно грохнуло.
– Эй, командир! – раздался голос из соседней хаты в конце коридора. – Успокойте вы этого долбака! Заколебал уже своим стуком! Спать мешает!
– Спать будешь после того, как отбой объявим, – крикнул в ответ Рубцов. – Это ж карцер, а не санаторий!
– А если не санаторий, то и нечего здесь психов держать! – парировал зэк, видимо, обрадовавшийся возможности поболтать в своей «одиночке». – А то, слышь, командир, выпусти меня, я этого дурака вмиг успокою!
Обыскник, решившись, шире распахнул дверь, и Самохин увидел, что внутренняя решетка цела. За ней стоял огромный, растрепанный мужик, похожий на мельника из-за слоя белесой цементной пыли, запорошившей его разорванную, висящую клочками одежду. Безумный взгляд яростно буравил тюремщиков. В руках сумасшедший держал полутораметровый кусок металлического «уголка», вывернутый невероятным усилием из окантовки дощатых нар.
– Почему нары не закрыты? – сердито поинтересовался Рубцов.
– Да потому что он не нарушитель режима, а псих-больной! – в сердцах оправдывался обыскник. – А раз так – нары на день положено оставлять, пусть отдыхает. Вот он и отдохнул. Выломал железяку – теперь поди отыми!
– Слушай, старшина, – вступил в разговор Самохин, – выходит, этот мужик не здесь, в карцере, а раньше сдвинулся?
– Ну да! У него в общей камере башню заклинило. Ну, в карцер и сунули, вроде как для изоляции. А здесь, видать, крыша у бедолаги совсем потекла…
– Тогда объясни мне, – допытывался Самохин, – как случилось, что нормального заключенного к заведомо сумасшедшему, да еще такому буйному, посадили?
– Черт знает, – смутился старшина, – по запарке, наверное. У нас же как? Привели зэка с корпуса, сунули обыскнику постановление о водворении в карцер, тот и закрыл в первую попавшуюся хату.
– Так ведь Кречетова только сегодня перед обедом в карцер водворили! – догадался Самохин. – Значит, ты и сажал!
– Н-нет… – растерялся старшина, – я не сажал его… Постановление о водворении мне передавали, это точно. А кто сажал Кречетова к этому психу – не видел…
– Я сажал, – признался Варавин и в ответ на недоуменные взгляды пояснил смущенно: – Действительно, по запарке. Когда корпусной Изнасилыч Кречетова привел, обыскник этап шмонал. Я один был в дежурке. Ну, Ленка еще. Я ей и говорю, отведи, мол, этого орла в карцер и закрой в любую свободную хату. А тут откуда ни возьмись – начальник оперчасти, капитан Скляр. И приказывает Ленке: не в любую, а в четвертую. А потом, когда та зэка увела, подмигнул мне и шепчет: там, дескать, человечек есть, который за Кречетовым присмотрит. Вот и присмотрел…
– Тоже мне, подкуменок нашелся! – взорвался вдруг Рубцов. – Скляр, видите ли, ему велел! Да кто он такой? Ты ж за все отвечаешь! И если бы псих Кречетова укокошил, с тебя бы спросили… Скляр… Он свои кумовские макли наводит, а ты, как баран, слушаешься!
– Виноват, товарищ майор, – понурился Варавин, – но с Кречетовым вроде обошлось, а с этим-то что делать?
– А что делать? – развеселился вдруг Рубцов. – Тащить дурака из камеры надо!
– Да-а… А кто к нему полезет? – поежился Варавин.
– Ты, естественно, – сделав строгое лицо, сказал Рубцов, – кто у нас ДПНСИ? Иди в ружейную комнату, экипируйся. Каску надень, бронежилет… Можешь еще щит прихватить. Ворвешься в камеру, отвлечешь психа на себя. Он, конечно, успеет тебя разок этой железякой по башке оховячить, но тут мы с Самохиным подоспеем и его скрутим!
