Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Туман (сборник)
– Э! Ну вы чо, отцы! – орал им вслед Борисыч. – Только начали же веселье!
Утро было хмурым. По заливу плёлся туман и сквозь его бока очень неуютно торчали в пространство остовы утонувших кораблей с другого берега. И тишина. Даже чайки не орали. После завтрака объявили приборку, и к Мише в отсек прибежал Борисыч:
– Миша, чо вчера было-то?! Расскажи, а!
Миша мужественно боролся со вчерашним «хорошо», и рассказывать ему было лень, тем более что тут же надо было бы махать руками, кричать и подпрыгивать, а это было чревато взрывом черепной коробки.
– Ай, да всё нормально было, Борисыч. Чо такова-то?
– Не, ну совсем пиздец, да? Позор на всю жизнь и карьера коню под хвост?
И тут Миша изрёк фразу, от философской глубины которой Марианская впадина впала в депрессию на тринадцать дней:
– Зато будет что вспомнить!
– Ми-и-и-иша-а-а!!! Так я ни-че-го не помню!!!
А в центральный, где сидел хмурый командир, зашёл хмурый Кунгаров. Он прицелился взглядом сначала в меня, потом в Антоныча, потом в дежурного трюмного. Но так как никого из нас вчера на мероприятии не было, то прицелился он вхолостую.
– А вот раньше, – сказал он, плюхаясь в кресло сбоку от командира, – младшие офицеры слушались старших и отдых им не портили! Да, Антоныч?
– Да то оно да, но раньше в реке и рыба такая водилась, что без трусов и не зайдёшь!
– Всё с вами ясно! Ну что, Сан Сеич, а не затеять ли нам приборку по-взрослому?
– А отчего бы и не затеять? Дежурный, стройте экипаж на пирсе, форма одежды – рабочая.
– Так, финисты мои, жаль, что не соколы! – расхаживал командир перед строем на пирсе, в то время как Кунгаров расхаживал перед механиками. – Объявляю большую приборку! С девяти ноль-ноль и пока не заебётесь! Потому что, смотрю я, энергии у вас через край…
– Особенно у механиков! – вставил Кунгаров.
– …и выплеснуть вам её решительно некуда! Поэтому. Получаем у инденданта мыло, ветошь и начинаем всё драить так, как будто в последний бой собираемся! А потом, когда вы заебётесь и начнёте хныкать, мы с товарищем заместителем командира дивизии наденем белые перчатки и пойдём по отсекам! И не дай чёрт где-нибудь мы их запачкаем! Пизда тогда вам будет, товарищи герои невидимого фронта! Но не та, которая женский половой орган, а та, которая военно-морская! С кровью, мозолями и ручьями пота даже из тех мест, которые не потеют у обычных людей и дисциплинированных военнослужащих! Я не спрашиваю, есть ли у вас вопросы. Почему? Потому, что у вас их нет!
Командир подошёл к Кунгарову, который стоял напротив Борисыча:
– Будет что добавить?
Борисыч всем своим видом показывал, что осознаёт всю глубину своей вины. Он даже пытался покраснеть.
– И танцор из тебя, кстати, хуёвый! – ткнул Кунгаров пальцем в Борисыча.
– Тащ капитан первого ранга, прошу разрешения! Это же комплимент вы сейчас сказали! – не выдержал механик.
– Что? Почему?
– Ну… это… как бы…
– А! Точно! Хороший из тебя танцор! Хо-ро-ший! Вот так вот. Нечего мне больше добавить! Чао, бамбино!
– Вольно! Разойдись! – скомандовал командир, и они вдвоём двинулись надевать перчатки.
Нет, всё-таки мне определённо повезло в тот раз, что я стоял дежурным по кораблю!
Сюрприз
Жена командира ракетной боевой части Пелагея Петровна была крайне суровой и интеллигентной женщиной. Настолько интеллигентной, что даже если она говорила «Блядь! Опять!», когда мы приносили её мужа домой с очередного праздника жизни, это звучало крайне интеллигентно. И настолько суровой, что мы слышали эту её фразу с нижнего этажа, потому что прислонив тело её суженого к двери и позвонив, предпочитали бежать. Родом была она из Питера, как и сам Башка (так называли её мужа за то, что он был башковитым по натуре и с большой лысой головой внешне), что и так всем понятно по её имени «Пелагея».
– Башка, – ласково говорила она мужу, провожая его на службу, поправляя галстук и стряхивая пылинки с воротника, – ты в курсе, что завтра праздник?
– Конечно, дорогая!
– Так вот. Не был бы так любезен, дорогой мой супруг, выполнить накануне этого праздника свой супружеский долг и почистить, наконец, унитаз?
– О чём ты, дорогая? Конечно же мог бы!
– Нет, ты не подумай, я ни на что не намекаю, но как бы полгода тебя уже прошу. Сейчас, надеюсь, сюрприз-то ты мне устроишь.
– Сегодня же вечером унитаз будет чист, как горный хрусталь! Не извольте сомневаться, дражайшая Пелагея Петровна!
– А я и не сомневаюсь. Я вообще-то сейчас угрожала и, несмотря на глубокую мою интеллигентность в восьмом поколении, гнев мой будет страшен, ежели что!
– Успокойте ваши нервы, прошу. Всё будет исполнено, мон женераль!
– Ну смотри, Башка! – и Пелагея Петровна хлопнула Башку по заднице, поставив точку в дискуссии.
– Товарищ мичман! Я попросил бы поласковее тут с капитаном второго ранга!
– Иди уже, капитан второго ранга. И это. Я сегодня на службе задержусь: будем праздновать Международный женский день. Так что приду рано – ты ещё спать будешь.
– Может «поздно», ты хотела сказать?
– Ну, если не повезёт, то приду поздно.
А служила Пелагея Петровна в продовольственной службе тыла первой флотилии атомных подводных лодок и была целым мичманом, да. Прибыв на службу и решив не откладывать важного дела в долгий ящик, Башка пошёл к начхиму сразу же после построения. Не потому, что начхим был специалистом по моющим средствам, а потому, что он заведовал противогазами ИП-6. Если вы хотя бы раз в жизни чистили ванну или унитаз регенерацией из регенеративного патрона РП-6, то вы понимаете, что лучше средства в мире не найти ни за какие деньги.
– Меры безопасности помнишь? – уточнил на всякий случай начхим.
– Ну конечно, помню!
– Ну на, спрячь только.
Начхимы – они в основном добрые и всемогущие даже в некоторых ситуациях, но вот чего они точно не могут – так это отказать друзьям. Поэтому, выдавая регенеративные патроны, начхимы всегда говорят: «Осторожно, блядь! Активно выделяет кислород! В туалете потом не курить и проветривать часа два-три, а лучше сутки! Понял? Ну на, спрячь только!»
Прибыв домой, Башка походил по пустой квартире, пощёлкал двумя каналами в телевизоре, на всякий случай полил цветы, поиграл с котом, погулял с собакой, сходил за пивом и, поняв, что дел больше нет, приступил к операции по очистке унитаза.
Вскрыв патрон консервным ножом, Башка обильно насыпал регенерации в унитаз, несколько минут полюбовался, как она там шипит, трещит и плавится, вытер щёткой хилые остатки бактерий и смыл. Потом смыл ещё раз и ещё. Унитаз блестел, сверкал белизной и манил к себе сесть и подумать. А думать Башка любил, за что и назывался Башкой. Взяв сигаретку, Башка уселся на новёхонький унитаз и с чувством выполненного долга закурил. Ну и, конечно же, начал думать о высоких материях, в виде Академии Генерального штаба и перевода на службу в родной Санкт-Петербург. В ногах у Башки уютно мурлыкал кот, который Башку любил, как родного отца, и не отпускал одного даже в туалет, сколько с ним не боролись.
Всё продвигалось крайне успешно, и в мечтах Башка уже гулял с Пелагеей Петровной по Невскому в звании капитана первого ранга, белой рубашке и чёрной бабочке, постукивая по мостовой (в мечтах у него непременно каменной) красивой сандаловой тростью, на которой был набалдашник в виде головы грифона, когда в замке повернулся ключ. Пелагея Петровна строго-настрого запрещала курить в туалете, и поэтому Башка запаниковал. А что делает опытный подводник, когда паникует? Это обычные люди впадают в ступор и начинают судорожно носиться кругами, а подводник вверяет себя инстинктам и составляет план. План Башки был прост и эффективен, как автомат Калашникова: выбросить бычок в унитаз, сделать круглые глаза и сказать, что курит сосед снизу.
Думать над деталями было некогда, и поэтому Башка, схватив своего питона с придатками в руку, швырнул бычок в унитаз. Дальше, пожалуй, приведу рассказ Пелагеи Петровны:
«Ой, такой чудный вечер нам мужчины устроили! Куча цветов, ну просто завалили всё! Командующий заходил поздравлять, все пили шампанское, танцевали и декламировали вслух стихи (вот в этом моменте я лично сомневаюсь, конечно). Нас вниманием окружили офицеры, как мыши сырную головку в подвале (тут верю, да), и погода ещё такая чудная, понимаете, весной же уже пахнет, прямо вот от воздуха можно опьянеть (особенно если его употреблять с шампанским вином, ага). И вот мы веселились, веселились, как я неожиданно вспомнила, что у меня дома есть бутылка чудесного армянского коньяка восемнадцатилетней выдержки, а начальник тыла мне не поверил и сказал, что такого быть не может, потому что армяне не умеют так долго терпеть. Я, конечно, обиделась на него и сказала, что это форменный моветон даже для такой тыловой крысы, как он, не верить на слово лучшей подруге его жены. На что он довольно нелогично, на мой взгляд, ответил, что вот именно поэтому-то он и не верит. А жена его, Танечка, ну вы её знаете (да откудова мы её знаем-то?), сказала: «Пелагея, а поехали к вам! Там же Башка твой скучает сейчас один-одинёшенек!» Предложение показалось вполне уместным, но не потому, что Башка мой скучает – он же Башка, ему скучать некогда, он всё время о чём-то думает, а потому что наверняка ведь коньяк этот будет вылакан им, и не факт, что со мной! Мы вызвали дежурную машину, собрали все цветы, закусок в пакет и бутылку шампанского на дорожку прихватили. А потом вспомнили с Танечкой, что для шампанского стаканчиков не прихватили, а муж её так посмотрел на нас странно, пробкой в форточку стрельнул и прямо из бутылки шампанское стал пить, представляете! (Шампанское из дула прямо? Да не, конечно, не представляем, никогда же так не делали, ну). И вот мы поднимаемся к нам: мы с Танечкой с охапками цветов, муж её с бутылкой шампанского и закуской, в подъезде тихо так, мирно всё, только Танечкин муж напевает «Напрасные слова». Ой, как я люблю этот романс, как люблю… Заходим в квартиру – тоже тихо, а потом такой, знаете, хлопок резкий, и мой Башка вылетает из туалета, врезается башкой своей в стену, и у него эта, ну… вы понимаете… Да – жопа горит. Прям так, знаете, весело горит, задорно даже, я бы сказала. Вот факел, ни дать ни взять.
