Мария Метлицкая - Можно я побуду счастливой?
Почти исчезает его необъятная синева, пропадает, переливаясь, перетекая в светлый, прозрачно-серебристый, яркий, снова пронзительный, но не слепящий, не тревожащий свет. Я вижу слабые очертания, ореолы или тени трех фигур – очень светлые тени. Фигуры подвижны, и они видят меня. Они готовы меня заметить! Я вижу их и даже общаюсь с ними. Центральная фигура выше, две по бокам – чуть ниже, чуть меньше. Лиц я не вижу, только очертания, и четко понимаю, что мне не хватает ума, сердца и знаний, чтобы быть с ними на равных. Но я понимаю их, как понимаешь своего новорожденного младенца, как чувствуешь молчание близкого и любимого человека.
И я, робея, тем не менее спешу задать свой первый вопрос:
– Я хотела спросить вас! Есть ли Бог?
Я слышу тихий смех, но не смущаюсь, потому что понимаю: меня любят! Так любят, как не любил никто – ни мама – это понятно, ни отец, ни даже бабушка с дедушкой.
Меня любят безмерно! Мне рады, и я наконец понимаю, перед кем стою. Это моментально, в доли секунд, меняет всю мою жизнь – переворачивает, обнуляет, обновляет, возвышает и возносит – так высоко! Я попадаю туда, где блаженны, кто верует! Я наконец с ними, потому что тоже поверила!
– Господи, – спрашиваю я, – почему у меня такая мама? Почему у нас с ней были такие сложные отношения? Я так всегда хотела и так ждала ее любви! Почему она меня никогда не приласкала? Почему она всегда была мной недовольна? Почему она всегда ругала меня? – И я, как обиженный ребенок, вспоминаю какие-то глупости, склоки и мелочи, за что мне попадало в детстве: оторванные и потерянные пуговицы, сломанная кукла, двойка по математике – всякую чепуху из детских обид.
Я слышу голос – уже более строгий, чем раньше:
– А ты не подумала, что она очень несчастлива, твоя мама? Что у нее не было отца, детства, любви? Она просто не может любить тебя так, как ты хочешь, – она не умеет! Тебе никогда не хотелось ее пожалеть? И потом – разве тебе мало моей любви? – И в этот момент на меня снова обрушивается свет – яркий, но не слепящий. Нежный, проникновенный, он снова обволакивает меня, погружает в себя, защищает. Я чувствую любовь всех самых прекрасных и трепетных родителей на земле – они все меня любят! И снова абсолютное счастье, прежде никогда не испытанное.
– Вот вся моя любовь тебе! – слышу я голос. – Тебе мало? Я отдаю тебе все! Ты можешь все это взять, а она – нет! Ей не было дано! Ты просто пожалей ее!
И я вижу всю мамину жизнь – яркими эпизодами, вспышками, как на экране, – станицу, голод, войну, кровь на руках, корявую грушу у забора, молодую бабушку, которую я не видела никогда молодой. Всю страшную мамину жизнь, полную тягот, боли, предательства. И ни капли любви.
И в этот момент я понимаю, как много дано именно мне! Я-то счастливица, меня любят. А главное – я умею любить!
И не веровала она тяжело, агрессивно. Как же ей должно было трудно жить, моей маме, – ведь она была закрыта для всех.
У меня по лицу текли слезы – слезы раскаяния, познания и, наконец, понимания.
– Господи! – покаялась я. – Я даже в храм хожу редко!.
Снова тихий смех.
– А храм – он везде! – ответили мне. – В лесу, в поезде, в твоем доме! Оглянись – храм повсюду! Везде божий дом! Видишь? Как же ты не заметила?
– Господи! – торопливо произнесла я. – А зачем тебе столько религий? Зачем ты нас разделил? Для чего? Разве не проще было бы по-другому – все верили бы только одному богу, одному богу молились? Индуисты, буддисты, мусульмане, католики, протестанты, православные, иудеи?
И тут я увидела радугу, свет, подобный тому, что истекает в солнечный день из витражей католических храмов, – красный, зеленый, синий и желтый. Преломленные лучи солнца, могучий спектр цветов.
– Сколько ты видишь цветов? – раздался голос.
– Я не могу пересчитать – мириады полутонов, миллиарды оттенков всего – синего, фиолетового, зеленого, желтого. Мощнейший спектр, где все распадается, отслаивается, разлетается. Любой цвет искрит полутонами, атомами, молекулами.
– Что мне со всем этим делать? – тихо засмеялся он. – Посмотри, сколько народов! И какие все разные!
И я увидела тысячи фигур, рисунков, орнаментов – индийские, кельтские, северные, африканские, японские, китайские.
– Что мне делать со всем этим? Со всеми вами? Сделать вас одинаковыми? Вы же дополняете друг друга! Все это – большое богатство!
И тут я увидела дерево в пустыне, на котором сидела птица.
– Каждому дереву свое место, свой плод и своя птица, – снова засмеялся он. – Вы же обогащаете друг друга! Как можно всем угодить?
– А почему мы так друг друга не любим? Почему воюем? Почему все время что-то делим?
– А это уже ваша задача! Вам решать – убивать или любить. Я дал вам это богатство – научитесь жить с этим, научитесь ценить. Понимать, наконец! Слышать друг друга!
И я поняла, что мы виноваты сами, и нам надо научиться любить, понимать и принимать друг друга такими, какие мы есть. Все в наших силах, просто мы так невежественны, так глупо воинственны в непонимании и неприятии друг друга. Мы низкие, непросвещенные, узколобые и агрессивные и не умеем ценить свои богатства, культуру, всю свою жизнь.
Мне кажется, когда я вернусь, то смогу все изменить. Только бы не забыть все это! Только бы донести до людей! Рассказать, что у любого, самого маленького, самого малочисленного народа есть своя история, свои обычаи, свои песни и свои сказки! Бесценно все!
И что я еще поняла – нет главной религии. Все люди равны, как равны все религии мира.
И мне снова показалось, что так просто сделать нашу жизнь спокойной и прекрасной.
– Господи, – воскликнула я, – а зачем ты так упростил свои святые книги?
– Это не я. Они же столько раз переписывались! А мои никто не поймет, кроме тех, кто приблизился ко мне. Кто смог пройти через тернии, через страдания, муки – они понимали. А все остальные – им еще предстоит их понять!
Я так на это надеюсь!
И я увидела святых – Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Иоанна Златоуста, Николая Угодника.
– Зачем ты придумал ад и рай? – снова спросила я. – Это же смешно: рай – это белые одежды, прекрасные цветы и деревья, сказочные песнопения. И ад – огонь, костры, сковородки, котлы, острые ножи! Это какие-то детские сказки!
– Ты хочешь увидеть ад? – спросил он. – Ну смотри!
И я увидела темный, очень холодный, синий, почти черный, мрак, бесконечное пространство – оттуда тянуло сыростью и ледяным ветром. И я поняла, что ад – это вечное холодное одиночество. Это – уже невозможность, невозможность что-либо исправить. Ты обречен, если не успел. И главное твое желание здесь, в этом страшном, ледяном сумраке, – хоть на мгновение, на йоту, стать ближе! Но к этому свету уже невозможно попасть. Полное, тотальное, колоссальное одиночество, холод и мрак, пустота. И страшное осознание, что все это уже навсегда!
Исправить, поправить, покаяться можно только в той жизни, в земной. Даже за несколько минут до конца, до смерти, если успеешь раскаяться. Глубокое раскаяние и покаяние – вот в чем спасение. Искреннее раскаяние – его не обманешь!
И последнее – я все получила, все ответы на свои вопросы, я счастлива и говорю:
– Господи! Спасибо тебе! Как же я счастлива! Как я ждала этого! Почему ты раньше не приходил ко мне? Почему не давал мне понять? Я понимаю, что тебе не до меня – у тебя столько дел! А тут я – со своими полудетскими вопросами.
И я снова слышу смех – очень красивый, ласковый смех мудрого и доброго отца.
И он отвечает:
– У меня на тебя нет времени? Нет, это у тебя на меня не было времени! Это ты обращалась ко мне, только когда тебе было плохо! А я думаю о тебе ежесекундно – помню, переживаю, поддерживаю тебя. Я с тобой и в жизни, и в смерти. И так – с каждым из вас!
Это был сокровенный разговор между любящим родителем и любимым ребенком. Я понимаю – он вездесущ, он рядом. И нет лишней просьбы для Бога – он услышит тебя всегда. И нет к нему очереди – он всегда рядом, с каждым из нас.
И вот когда ты начинаешь это понимать, верить, осознавать то, что он всегда рядом и видит тебя, твои поступки, действия, тогда ты не сделаешь дурного, потому что тебе будет стыдно! Стыдно перед добрым и мудрым отцом.
И тогда я поняла, откуда взялась булавка на полу в моем новом доме. Как появилась Ольга, вернувшая мне старый долг. И еще десятки и сотни знаков, которые мне, глупой, были преподнесены, а я не спешила их понять!
Получается, он был всегда рядом? Был и есть? Он мне помогает?
Почему он послал мне эту встречу? Думаю, понимал, как я мучаюсь от того, что не верю – а верить я очень хотела!
И главное: когда начинаешь верить, начинаешь жить по-другому!
Пути Господни неисповедимы. Так я пришла к вере и к Богу.
Однажды судьба мне подарила встречу с монахом, удивительным старцем отцом Илией, который приезжал к нам в гости. Я очень хотела поговорить с ним, но отчего-то робела, да и поговорить мне с ним наедине не удалось бы – его окружали келейники, монахи и страждущие.
