Вадим Норд - Вероника желает воскреснуть
– Впишут! – обнадежил Геннадий Валерианович. – Впишут! Благодарные потомки впишут!
– Да мне, если честно, без разницы, – улыбнулся Александр. – Пусть лучше в историю собираются вписывать, чем жалобы строчат.
Услышав слово «жалобы», Геннадий Валерианович трижды постучал согнутым указательным пальцем по столу.
– Вам будет выплачена премия в размере месячного оклада, – переходя на «вы», сообщил он.
– Спасибо, Геннадий Валерианович, – внезапными премиями в клинике «La belle Hélène» баловали редко, считалось, что сотрудники и так нормально получают. – Так неожиданно…
– Ожиданно, ожиданно, – проворчал босс. – Это не только за профессиональное мастерство, но и за совпадение ваших взглядов на жизнь с принципами, принятыми в нашей клинике…
«Откуда ему известно про мой разговор с Карачевским? – изумился Александр. – Земля настолько полнится слухами? Не может быть! Вряд ли Карачевский стал бы кому-то рассказывать, как он предлагал мне должность своего заместителя, а я отказался. Это совсем не в его характере. Он скорее расскажет, как я домогался этой должности правдами и неправдами, а он мне отказал. Но откуда тогда Карлсон узнал? Ведь он явно неспроста упомянул про совпадение взглядов с принципами. Не совпадение случайное – вон как глаза-то сверкнули…»
«There are more things in heaven and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy»[38], – писал Шекспир и был тысячу раз прав.
Букет, подаренный Вероникой, Александр разделил на три. Один оставил в кабинете, другой отнес на ресепшен (цветы на ресепшен смотрятся замечательно), а третий вечером того же дня торжественно вручил матери.
– С чего бы это? – удивилась мать.
– Знак признательности от благодарной пациентки, – ответил Александр. – А поскольку всеми моими достижениями я обязан тебе, то и цветы тебе.
– Так уж и всеми…
– Всеми-всеми! – убежденно ответил Александр. – Ты научила меня сначала думать, а потом делать. В этом-то и корень всех моих достижений!
19. Каламбур
Вероника в Вероне – это каламбур или что-то другое? Наверное, каламбур, решила Вероника, ведь все словесные приколы делятся на анекдоты и каламбуры, а ничего анекдотичного в том, что она приехала в Верону, нет. Но тем не менее звучит прикольно. Вероника в Вероне. Как «Римма в Риме» или «Веня в Вене».
Помянув в уме Рим, Вероника нервно передернула плечами. С Вечным городом у нее не сложилось – была там трижды, и всякий раз с приключениями. Неприятными. В первый свой приезд Вероника подвернула ногу на Испанской лестнице, да так неудачно подвернула, что полторы недели проковыляла на костылях. Хорошо еще хоть, что без перелома обошлось. Разумеется, при такой ограниченной подвижности многое осталось не увиденным, и при первой же возможности Вероника снова посетила Рим и во время первой же прогулки по городу лишилась сумки, в которой лежали все ее банковские карты, мобильный телефон и, что хуже всего – паспорт. Классика жанра, какой-то негодяй на мотоцикле сдернул сумку с плеча благодушествующей Вероники и умчался прочь. Вместо осмотра достопримечательностей Вероника была вынуждена убить кучу времени в полиции и в посольстве. Для оформления временного удостоверения личности требовалось эту самую личность подтвердить. Никаких документов на руках у Вероники не было, путешествовала она в одиночестве (отдыхала от общения), поэтому с подтверждением личности возникли определенные проблемы. «Да вы что, издеваетесь?! – заламывала руки Вероника. – Веронику Алецкую не узнаете?! Вы что, кроме футбола, ничего больше по телевизору не смотрите?! (Все это случилось вскоре после выхода на экраны «Таежного кордона»)». Вальяжные посольские бюрократы разводили руками и талдычили про установленный порядок. Пришлось Веронике тащить в посольство администратора гостиницы, в которой она остановилась, и гостиничного швейцара. Они подтвердили, что знают ее как «синьору Веронику Алецки», после чего Вероника наконец-то получила на руки заветный документ. Сказать, что поездка была испорчена, означает не сказать ничего.
В третий приезд (Вероникиной настойчивости завидовали многие, и вообще Бог любит троицу) она неделю провалялась в номере с жуткой ангиной. Температура, слабость, и рта раскрыть невозможно. Нет, с подвернутой ногой было все же лучше – хоть как-то ходила, хоть как-то развлекалась. Три попадания – это уже система. Вероника сделала выводы и больше в Вечный город не стремилась. Рим – это Рим, но тем не менее на нем белый свет клином не сошелся.
Странно, что в Вероне нет памятника Шекспиру. Удивительная неблагодарность. Данте Алигьери, прожившему в Вероне дюжину лет и никак не воспевшему этот город в своем творчестве, памятник поставили, а Шекспиру – нет. А кто бы сейчас знал эту Верону, если бы Шекспир не сделал ее местом действия одной из самых шедевральных своих пьес? Ну, может, историки бы знали и какие-нибудь особо продвинутые туристы, а больше – никто. В сознании большинства людей Верона неразрывно связана с трагической историей Ромео и Джульетты. Джульетте веронцы, кстати говоря, памятник поставили. Бронзовый. Прямо под ее балконом. Чтобы туристам было с кем сфотографироваться на память. Только одной Джульетте, без Ромео. Неправильно как-то. Выходит, что и в вечности Ромео и Джульетте не суждено быть вместе… Жаль.
Сама Вероника, если бы от нее что-то зависело, установила бы в Вероне памятник всем троим – Ромео, Джульетте и Шекспиру. Например, такой – автор сидит в кресле, с гусиным пером в руках (как же без пера, перо непременно должно быть, как атрибут и символ) и смотрит на стоящих рядом влюбленных. Или же соединяет их руки. Нет, лучше всего сделать небольшой постамент в виде сцены, и пусть на нем стоят Ромео с Джульеттой, а снизу на них смотрит Шекспир.
– Что в имени? То, что зовем мы розой, и под другим названьем сохраняло б свой сладкий запах! Так, когда Ромео не звался бы Ромео, он хранил бы все милые достоинства свои без имени. Так сбрось же это имя! Оно ведь даже и не часть тебя. Взамен его меня возьми ты всю! [39] – шепотом продекламировала Вероника, разглядывая балкон Джульетты.
Тот самый балкон. Балкон Любви.
Балкон (если, конечно, он тот самый) оказался каменным, тяжеловесным, некрасивым. В театральных декорациях он представал куда более изящным, воздушным. Красиво изогнутые псевдометаллические прутья, тоненькие перила… Как же давно Вероника играла Джульетту! Очень давно. Еще в прошлом веке. Дай бог памяти, в каком году… Ох, лучше и не вспоминать эти даты. Достаточно того, что роль она помнит от «а» до «я», от первой строчки до последней.
– О жадный! Выпил все и не оставил ни капли милосердной мне на помощь! Тебя я прямо в губы поцелую. Быть может, яд на них еще остался, он мне поможет умереть блаженно…[40]
Вероника прикрыла глаза и перенеслась на много лет назад, но ее тут же вернул обратно чей-то надсадный фальцет.
– Ася! Помаши мне ручкой! Замри! Куда ты смотришь? На меня смотри! Улыбочку! Замри, говорю!
Очередной папаша торопился запечатлеть любимую дочь на самом романтическом балконе на свете. А может, это были не отец с дочерью, а папик с молодой пассией? Скорее всего именно папик с пассией, уж очень они были непохожи друг на друга – коренастый, плосколицый брюнет с грубыми чертами лица и утонченно-рафинированная блондинистая тростиночка из тех, про которых говорят «насквозь просвечивает».
– Балкон построили в прошлом веке, – донеслось сзади, тоже по-русски. – Вообще-то здесь испокон веку был публичный дом, а потом городские власти выкупили здание и превратили его в культовый объект…
Дальше Вероника принципиально слушать не стала. И на балкон она не полезла – зачем? Одно дело выйти на него в тихую лунную ночь, ощутить легкое дуновение ветерка, послушать шелест листвы (ну и так далее, в полном соответствии с канонами романтизма). И совсем другое – выйти сейчас, чтобы полюбоваться сверху толпой туристов, заполнившей небольшой дворик. Никакой романтики, одна суета и многоголосый шум. Туристы, надо сказать, могли бы вести себя здесь и потише, без воплей и громкого смеха. Не то место. Здесь уместнее не вопить, а благоговеть. Верона – город любви, город вечной юности.
Внутренние стены арки, ведущей во двор с улицы, были испещрены именами влюбленных. Веронике бросилось в глаза обилие китайских иероглифов, некоторые из которых были выписаны с поистине шедевральной четкостью. Наверное, только китайцы способны заниматься каллиграфией в такой толкотне.
Предусмотрительные веронцы налепили на стены арки специальное покрытие, нечто вроде огромных белых бумажных листов – пишите на здоровье. Интересно, что они делают со старыми листами, подумала Вероника. Уничтожают? Или бережно хранят как будущую историческую ценность? Лучше бы хранили, ведь каждая надпись – это частичка чьей-то души, можно сказать – историческая деталь.
То ли покрытие давно не сменяли, то ли сегодня было особенно много желающих оставить след в истории, но свободного места на стенах практически не было. Некоторые находили выход из положения, оставляя свои надписи поверх других, но Веронике виделось в этом какое-то кощунственное неуважение. Подчиняясь внезапно накатившему порыву, она присмотрелась, нашла крохотное свободное пространство, достала из сумки ручку, нарисовала красивое выпуклое сердечко и своим мелким бисерным почерком вписала в него «Вероника + Александр».
