Марьяна Романова - Дневник Саши Кашеваровой
Даже если послушать байки о спиритических сеансах – романтики вызывают души своих знакомых, чтобы узнать от них нечто запредельное. Казалось бы, вчера это был просто Вася, и вы вместе бухали, и, возможно, он двух слов не мог внятно связать, и никогда не читал Шопенгауэра, и положа руку на сердце, был последним, к кому ты обращался за советом. А сегодня – это уже носитель Вечности. Кто-то спокойный, мудрый, собравший воедино весь пазл и имеющий все основания для того, чтобы быть снисходительным к твоим жалким страстишкам.
Иногда еще забавной бывает грусть по мертвецам. Часто тебе снятся те, о ком ты редко вспоминал, когда они были живыми. Возможно, даже уклонялся от их телефонных звонков, говорил себе – «как-нибудь потом». Ох уж это московское «как-нибудь», синоним «никогда». Они существовали где-то на горизонте твоей жизни, не играя в ней самой значимой роли. Но когда ты узнал об их новом статусе – небытие, они вдруг стали достойными твоей грусти. Причем это настоящая, честная такая грусть – хотя иногда тебе бывает за нее стыдно перед самим собою, потому что, предаваясь ей, ты выглядишь несколько двуличным.
Однажды я видела страшное. Один знакомый лет пятидесяти вернулся с похорон одноклассника. Он был мрачен и печален и все время восклицал: «Ну как же так? Почему он, он же еще ничего не успел, почему так рано, так не вовремя?» И вдруг его восьмилетний племянник удивленно сказал: «Ну почему не вовремя? Он же был старый!» Для моего приятеля это был удар в солнечное сплетение – он вдруг понял, что в системе координат восьмилетнего ребенка его собственная смерть не воспринималась бы преждевременной. Поколение, считающее его смерть нормальной, уже подросло и научилось формулировать мысли.
И вот в один прекрасный день наступает момент, когда ты начинаешь ощущать смерть за своим плечом. Для тех, кто устроен попроще, она становится палачом, перед которым нужно заискивать, просить отсрочку, нелепо заигрывать. Для тех, кто посложнее, смерть воспринимается советчиком. К сорока годам они учатся сравнивать с предстоящим и неизбежным вакуумом все то, что выбивает из колеи. И конечно, неурядицы с разгромным счетом проигрывают, и начинаешь упиваться каждым глотком жизни, гурмански ценить каждый настоящий момент.
Многие на этом этапе бегут в церковь – ну а куда еще, спрашивается, бежать? Там тепло, пахнет воском и ладаном, и (если повезет) седобородый священник с космосом в умных глазах выпишет рецепт на вечность.
Мои знакомые чаще предпочитали «Тибетскую книгу мертвых», которая тоже предлагала умиротворяющую закольцованность бытия, только в ней не было безапелляционных клерикальных «потому что».
Впервые я осознала, что смерть существует, когда мне было шесть лет. Родители подарили мне смешного толстого хомяка с хитрыми глазами-бусинками, я назвала его Пахомом, кормила его морковкой и сырными кубиками. Характер у Пахома был стервозный – он мог пригреться в доверчивой ладони, а потом вдруг встрепенуться и впиться зубами в палец, как степлер. Было обидно и больно. В шесть лет еще не умеешь любить тех, кто неудобен. Пахом чаще вызывал мое раздражение, чем умиление. И все-таки, когда я однажды утром заглянула в клетку и нашла его обмякшим и обездвиженным, что-то перевернулось во мне. Это было открытие – я поняла, что постоянства в мире нет, хотя еще не была способна все это сформулировать.
Мне было за тридцать, когда я осознала, что смерть не просто существует – ею пропитано все вокруг. Ты ничем не можешь обладать по-настоящему, кроме той самой минуты, в которой живешь каждый конкретный момент. Ничего из того, что вроде бы кажется «своим», не принадлежит тебе на самом деле. Все тебе дали в долг – вещи, чувства, людей, и счет может быть выставлен в любой момент.
Наверное, с тех пор я и стала считать себя гением необладания.
Великим магистром красивых потерь.
А еще я считаю, что у меня идеальное, режиссерское чувство времени. Я всегда умела нащупать момент, когда необходимо уйти со сцены.
Обо всем этом я думала, глядя на мужчину, который безмятежно спал на моем диване. Его лицо казалось детским, и я боялась пошевелиться, потому что не хотела спугнуть этого внутреннего ребенка, доверчиво вынырнувшего на поверхность. Чувствовала ли я сожаление или счастье? Думала ли о будущем? Вряд ли.
Я почти ничего не знала об этом мужчине, кроме деталей, которые кажутся важными, когда в кого-то влюбляешься, но на самом деле не имеют к реальной жизни никакого отношения. Я даже не знала, каков он в усталости или гневе, как он представляет себе старость, мечтает ли о детях, видит ли роль женщины вспомогательной. Я отдавала себе отчет, что сделанное им – ошибка. С другой стороны, оставаться рядом с женщиной, которая использует вечернее платье в качестве способа унизить собеседника и проверяет его эсэмэски, потому что в ее контракте на любовь доверие не предусмотрено, – ошибка тоже. Почему-то, когда вырываешься из лап одной ошибки, начинает казаться, что вот сейчас ты наконец встал на «правильный» путь. А на самом деле перед тобою – миллион возможных выборов, миллион дорог, и попробуй тут не ошибись. Вероятность мала – даже если посмотреть с позиций голой статистики. Хотя когда речь идет о собственной жизни, о статистике всегда почему-то мгновенно забываешь, и весь расчет – на волшебство и счастливый случай. Хрестоматийный авось.
Мне вдруг вспомнился недавний разговор с Лерой о блаженной грусти ранней осени, о тех нескольких годах, когда, уже приметив первые морщинки, ты все же ощущаешь себя пока девчонкой, а не женщиной, и о некрофилии как любви к самому хрупкому из возможных человеческих состояний. Странно мы, люди, устроены – странно и смешно. Насколько желанно для нас конечное, то, что вот-вот упорхнет с ладони.
Я смотрела на спящего мужчину и думала, что этот уж точно упорхнет – нет-нет, не как возможная жертва, потенциальная «брошенка» думала, а как человек, и не думавший сложить ладони домиком в попытке защитить это счастье.
Мне предложили карточный домик – строить его интересно и весело, и даже не очень обидно, когда он в конце концов рассыпается – но только в том случае, если ты с самого начала понимаешь его суть.
Подумав, я прилегла рядом. Олег беспокойно зашевелился во сне и что-то пробормотал. От него пахло вином. Мой диван был слишком тесен для двоих.
Пришлось снова призвать на помощь «аргумент Скарлетт» – о целительной силе завтрашнего дня.
А сегодня я просто бессонно лежала рядом с ним и думала о любви.
И вот что надумала.
Настоящая любовь – это когда ты готов полюбить каждую черточку человека, включая его прошлые и будущие влюбленности, даже если тебе больше всего на свете хотелось бы, чтобы прошлые страдали, а будущих вообще не было, все равно, уметь любить и это тоже.
Я лежала рядом с ним, и все, что мне хотелось, – это поверить не просто в то, что счастье возможно в принципе (хотя и это сложно, если всю жизнь живешь по жестоким законам Москвы). А в то, что счастье возможно именно для таких, как я.
А под утро родилось стихотворение:
Юная Бовари ходит в баптистский храм,
Смешивает кофе и виски напополам —
В рамках приличий – не больше полсотни грамм.
Снятся ей и Содом, и полет по Эдемским садам.
Прячет фальшивый жемчуг в отцовский сейф,
Красит волосы в синий, убегает на рейв.
Юная Элоиз близорука, анорексично тонка.
Иногда по ночам ей страшно, что жизнь коротка,
Если в двадцать чувствуешь старость на кончике языка,
В какой же кромешный ад занесет к сорока?
Она убирает скрипку в старый футляр,
Протягивает двадцать баксов – мерси, Абеляр.
Юной Офелии в зеркале чудится бледная моль,
Она красит ресницы и налегает на алкоголь.
По субботам топит в ближайшем бассейне боль,
Ей хорошо даются и брасс, и кроль,
И баттерфляй, и особенно вольный стиль.
Проплывает не меньше пятнадцати полных миль.
Бовари говорит: выйду за Форбса, разорю его и сбегу
К Аполлону – он будет ждать на другом берегу.
Элоиз молчит, теребит серебряную серьгу.
Офелия говорит: брошу пить к тридцати годам,
Куплю себе дом у заросшего лилиями пруда.
Куантро пьется легко, как святая вода.
Пьют за светлое будущее, ночь до обидного коротка,
Бледнеет луна и созвездие Гончих Псов,
Они смеются, осушают рассвет в три неполных глотка,
А кто-то незримый равнодушно поглядывает с потолка
То на них, то на циферблат своих карманных часов.
