Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 1. Курильщик
– Он обаятельный, – осторожно высказался я.
– Видел бы ты его в девять лет, – фыркнул Черный. – Прямо светоч Дома. Улыбнется – все лежат в обмороке. Сейчас он уже не тот. Сварливый стал. Но кое-что осталось. Я вот удивился, что ты не помчался за ним в Могильник, высунув язык. Обычно он именно так на людей действует.
Мне было неприятно слушать то, что говорил Черный, но, с другой стороны, я сам напросился. И, может быть, кое в чем он был прав.
– Теперь Лорда увезут? – неловко сменил я тему.
Черный обтирал с зайца пыль и на меня не смотрел.
– Наверное. Я бы не поднимал вокруг этого столько шуму, но для здешних ничего хуже быть не может. Для них там, в наружности, не жизнь. А я жду не дождусь выпуска. Я в этом смысле белая ворона.
Как заслуженная и измученная преследованиями белая ворона, я понимающе кивнул. Теперь я знал, чем Черный отличается от всех остальных.
– Понимаю, – сказал я. – Сам полгода был таким.
– Поэтому мне с тобой легко, – произнес Черный.
Я опять кивнул. Некоторое время мы сидели молча. Взаимопонимание между нами росло, и мы помалкивали, боясь его спугнуть. Не то чтобы я думал, будто Черный во всем прав. Но говорить с ним оказалось не в пример легче, чем со Сфинксом или Горбачом.
– Лорд нездоровый человек, – сказал вдруг Черный, видимо, решив высказать все, что у него наболело. – Пару лет назад пытался покончить с собой. Один раз, другой… Это Сфинкс его довел. Муштровал, как солдата на плацу. Ты вот удивляешься, как он здорово ползает, а видел бы, как Сфинкс его гонял. Шел сзади и наступал на ноги, как только он останавливался. Лорд так и ползал, визжа от злости. Плакал и полз, смотреть было тошно. А Сфинкс шел сзади и наступал на него.
Я даже зажмурился, представив то, о чем он говорил.
– Перестань, Черный, – попросил я. – Как-то это уже слишком!
– Конечно, – согласился Черный. – Лучше не знать. Лучше думать, что он душка. Очень удобно, если не хочешь выделяться.
Я промолчал. Я пытался смириться с образом садиста Сфинкса, со светлой улыбкой на лице топчущего чьи-то ноги. Даже представить такое было сложно. В то же время я понимал, что Черный не врет. И переварить это противоречие был просто не в состоянии.
– Извини, Черный, – сказал я наконец. – Не хотел тебя обрывать. Наверное, мне действительно надо знать такие вещи, чтобы лучше… разбираться, что к чему. Только нужно время, чтобы привыкнуть. К такой информации.
– Я не обиделся, – ответил Черный. – И не для того тебе все это рассказал, чтоб ты от Сфинкса шарахался. Я о другом. Лорд – псих. Больной псих. Отчасти всегда им был. Отчасти Сфинкс постарался. Его надо лечить. И когда Сфинкс закатывает мне истерику из-за того, что я, видите ли, повел себя с Лордом подло, меня просто смех разбирает. Но когда шесть человек, на глазах у которых происходило то, о чем я тебе рассказал – когда эти шестеро с ним соглашаются, мне уже не смешно. Понимаешь?
– Да.
Черный достал еще сигарету:
– Хочется, чтобы хоть кто-то в этом зоопарке меня понял. Хоть кто-то.
Он закурил. Руки с ободранными костяшками пальцев дрожали, и сигарета никак не попадала на пламя зажигалки.
Я сидел, оглушенный, разрываясь между жалостью и злостью. Я его понимал. Даже слишком хорошо. Но не хотел понимать. Это означало опять стать белой вороной. На сей раз в паре с Черным. А мне так хотелось быть полноценным членом стаи. Быть с ними, одним из них…
– Я понял тебя, Черный. Правда. Извини, если по мне этого не видно.
– Это ты меня извини. Не стоило, наверное, вот так сразу все на тебя вываливать.
Но он обрадовался, я это видел. И понял, что пропал. Хода назад больше не было. Я выбрал Черного.
Пока я пытался уговорить себя, что не так все страшно, Черный докурил, бросил окурок за диван и поднялся, стараясь не опираться на больную ногу.
– Поехали, – сказал он. – Теперь точно до темноты не успеем. – Розового зайца он спрятал в карман.
Мы не успели добраться даже до второй, когда свет погас. Два раза мигнул, и стало темно. Даже предупрежденный, я вздрогнул. Черный был прав: окажись я один в этой чернильной тьме, я просто застрял бы там, где она меня застала. Но у Черного был фонарик. Он отдал его мне, а сам толкал коляску.
Я ехал под впечатлением от нашего разговора и дорогу, должно быть, освещал не очень хорошо, потому, что Черный в какой-то момент остановился и велел мне светить прямо, а не болтать фонариком во все стороны. Извинившись, я поднял фонарик выше.
Настенные росписи при его свете выглядели непривычно. Выплывали из темноты фрагментами, большая часть которых казалась незнакомой, хотя я проезжал мимо по несколько раз в день. Наткнувшись на белого быка, я даже ахнул от неожиданности. Черный понял и остановился, дав мне возможность осветить рисунок целиком.
Бык качался на тонких ногах-палочках, смотрел на нас человеческими глазами и грустил. Это был самый удивительный бык на свете. Написанный примитивно, в нарочито детском стиле, он просто убивал своей выразительностью.
– Какой… – прошептал я.
Черный шагнул вперед и поскреб стену там, где она облупилась, лишив быка половинки рога.
– Да, – сказал он. – Осыпается. Стервятник подмазал тут все эмульсией, поэтому он такой тусклый.
Сраженный образом Стервятника – хранителя настенных рисунков, я только промычал что-то в ответ. Все-таки Дом был очень странным местом, каждый день я в этом заново убеждался.
– Кто его написал?
Черный посмотрел озадаченно:
– Леопард, само собой. Все забываю, что ты здесь недавно. Его рисунки легко отличить. – Подумав, добавил:
– Леопард был вожаком второй. Года три тому назад. За два вожака до Рыжего.
Это он произнес нехотя, но я понял, что если начну расспрашивать, узнаю и подробности. Непривычно знать, что на любой вопрос последует четкий, вразумительный ответ. Без увиливания, шуточек, упоминаний Фазанов и экскурсов в историю Дома. Про себя я решил этим не злоупотреблять. И начал с того, что в тему исчезновения Леопарда углубляться не стал, тем более, ответ на этот вопрос крылся в тоне Черного и в том, что он уже сказал.
– Есть и другие, – рассказывал Черный на ходу. – Другие его рисунки. Почти все вокруг третьей. У второй было больше, но их зарисовали поверху. А «Бык» все равно самый лучший. Я его сфотографировал пару раз со вспышкой, но получилось не очень хорошо. Надо еще попробовать. Стены уже который год грозятся перекрасить. Тогда его уже не спасешь.
Возле нашей двери Черный повозился в карманах и достал ключ. Впервые увидев спальню запертой, я вдруг остро осознал, что мы с Черным действительно остались одни. Черный мучился с заедавшим ключом, я светил на дверь. По стене вдоль двери тянулись многократно повторяющиеся буквы «Р». Почти орнамент, но если приглядеться, то все-таки буква. Вспомнилось, что буква «Р» вообще попадается на стенах очень часто.
– А что означает это «Р»? – спросил я.
– Это наш воспитатель, – ответил Черный. – Ральф. Наш и третьей.
Такого воспитателя я не знал, и предположил, что его тоже нет в живых, как и Леопарда, рисовавшего на стенах. Численность покойников Дома росла с угрожающей быстротой, стоило только о чем-нибудь спросить. О чем-то, на первый взгляд, совершенно невинном.
– Он умер? – все же уточнил я.
– Нет, – Черный протолкнул меня в дверь и щелкнул выключателем, но свет в прихожей не загорелся. Чертыхнувшись, он подошел к выключателю и включил свет в спальне. Возвращаясь, споткнулся обо что-то и опять выругался.
– Дрянь какая! – выругался он, когда я въехал в спальню, щурясь от яркого света. – Проскочила, сволочь!
– Кто?
– Крыса! Еще одна! – Черный заглядывал под общую кровать без особой, как мне показалось, надежды там что-либо обнаружить. – Обо что я, по-твоему, споткнулся?
– Мало ли…
– Там, где вожак слепой, никаких «мало ли» не бывает, – Черный выпрямился, со стоном потирая ногу. – Ты хоть когда-нибудь видел здесь на полу что-нибудь лишнее? Последнее, обо что Слепой в своей жизни споткнулся, были сапоги Лэри. С тех пор эти сапоги ночуют с Лэри в одной постели.
Я хихикнул.
Черный посмотрел неодобрительно.
– Странный ты парень, – сказал он. – Это совсем не смешно.
Он помог мне перебраться на кровать и включил чайник. Я разгреб залежи, оставшиеся от Табаки – он собирался в Могильник, как на вечеринку, и вся забракованная одежда осталась валяться на кровати неряшливой грудой, – сел поудобнее и спросил у Черного, куда подевался воспитатель Ральф и почему его инициалы так часто фигурируют в качестве настенных росписей. На самом деле все это не особенно меня интересовало, просто хотелось заглушить оставивший неприятный осадок разговор о Сфинксе. Я боялся, что Черный может к нему вернуться. Но Черный не был расположен обсуждать воспитателей.
– Уехал, – только и сказал он. – Полгода назад. Собрал в один прекрасный день свои вещички и смотался. А почему его кличку пишут и рисуют, я не знаю. Может, кто-то соскучился.
