Татьяна Алферова - Лестница Ламарка
Способ проживания для всех на Земле одинаков по сути: еда, сон. Виктор решил, что не может есть, вероятней всего, не сможет уснуть – и включил свет над креслом. Сливочный круг лампы, слегка подтаявший с одного бока, показался ему удивительно красивым, слегка незнакомым и от этого печальным. Комната в ночном свете выглядела не своей и своей еще больше обычного. Лампа, шторы, бахрома вишневой скатерти несли в себе внезапное откровение, очарование и страх, что все это, то есть лампа, шторы и дальше, дальше: заоконный пейзаж, сейчас неразличимый, река, лес за ней – кончится. Засыпать жалко и решительно невозможно, и Виктор уснул нечаянно.
С утра Виктор уже прикидывал, с какой справки начать битву с районным попечительским советом. Подобные мысли, в отличие от мыслей мучительной последней недели, легче думались, занимали много места и не давали развиться раскаянию и раздражению.
Все вернулось. Любопытная соседка и ее сокрушающая самоуверенность, немытая посуда в мойке, дожидающаяся возвращения Виктора после Лилиного обеда, заброшенная швейная машинка, мелкие домашние поломки, льющиеся, как Лилины нечесаные косы, сбивающийся восемнадцать раз в день половичок в прихожей, сломанная авторучка Виктора, запрятанная в сливной бачок, неряшливо скомканное постельное белье, высовывающее грязноватый свой язык из тумбочки, незакрытый – лужа на полу – холодильник, чайные пятна на тюлевых занавесках, раздавленные пробирки с культурой плесени, огрызки вперемешку с засохшими цветами на подоконнике. И постоянное присутствие чужой девочки на кушетке.
А еще бывают люди, которые воспринимают все как есть. Поселяются, скажем, у такого человека долгосрочные гости: сперва помучается, сигареты попрячет, кофе хороший, а потом – ничего, привыкает. Кофе покупает худшей марки, готовит на трех человек больше, посуду чаще моет, экономит без отвращения и живет в полное свое удовольствие вместе с гостями, даже скучает, когда они уезжают.
Виктор таким не был. Радость, мимолетная, от возвращения Лилы и тревога за нее давно прошли. Мысль, в которой он себе не признавался, стыдясь: "А что скажут люди, если девочка сбежит от меня?" – смело повернулась фасадом, и фасад оказался откровенно глуп. Раздражение от вездесущей соседки, приходящей к Виктору, как к себе домой, проведать Лилу, от немытой посуды, домашних поломок и так далее распухало, как самая жизнеспособная из плесеней, изучаемых в лаборатории; паника, тоска по утраченному покою и самовольному одиночеству стучалась в селезенку. Прошла еще неделя.
Половина необходимых справок высилась за плечами бумажным Эверестом, но очень хотелось в экспедицию, пусть дальнюю. Дело наконец дошло до самых районных из властей, началось официальное Лилино водворение в мире, и Сыч напросился к Виктору в гости.
Ради такого случая Виктор достал парадную кружевную скатерть, приготовил коктейли, аккуратно окунув стаканы с намоченной кромкой в сахарный песок – очень изысканно. На стол поставил вазу с грустно-фиолетовыми флоксами, отправился на кухню еще раз отгладить парадную рубашку с воротником "апаш" – не очень смело? – ничего, дома можно, а когда вернулся в комнату, оказалось, что Лила успела слизать со стаканов сахарную крошку и разводы от ее язычка явственно проступали на натертых до хрустального блеска чешских стаканчиках, простеньких, но приятной формы. Махнув рукой внутри себя, Виктор пошел открывать дверь в застиранной футболке: а какая теперь разница?
Сыч, поглядев на флоксы, почесал сперва в усах, потом вокруг затылка, для чего потребовалось снять фуражку, и заявил:
– Послушай, сразу видно, что женщина в доме, хоть и маленькая, цветы вот.
Виктор автоматически оглянулся.
– Только придется все равно ее на месяц в детдом отправить, ты извини, порядок такой. Послезавтра тетка – инспектор из детской комиссии приедет и увезет девчонку. А когда документы зарегистрируют, совсем тогда заберешь, но пока ее в предвариловку, тьфу, в детдом.
Виктор занервничал до дрожи, затряслись стеклянные дольки люстры:
– На сколько ее заберут?
– Я же говорю, на месяц. Подумаешь, передохнешь немного! – Сыч думал, что шутит.
– А когда, когда заберут? – Виктор забыл пригласить гостя к столу, они так и стояли на пороге.
– Послезавтра, ну может, на той неделе, – Сыч полез в кримпленовую самодельную сетку дивной огуречной расцветки, достал бутылку вина, шагнул в комнату. – Вообще-то это с тебя причитается, ведь ее должны были сразу забрать, – повел на Лилу бдительным оком, ответа не дождался. Поскольку хозяин явно в данной сцене не участвовал, сам уселся, потер стакан о рукав, посмотрел на свет, многомудро заметил: – Красота, щас усидим, – и вскрыл винное горлышко.
Они выпивали, закусывали бутербродами со шпротным паштетом и огурцами. Лила безучастно тыкала локтем валик на кушетке. Комар, зависший на потолке, терпеливо ждал ночи.
Поздно вечером, заперев дверь на новый замок, не открывающийся изнутри без ключа (защита от соседки или чтобы Лила не могла самовольно уйти?), Виктор пошел провожать Сыча, жившего через пару домов, что показалось последнему весьма нелепым. Видел бы Сыч воротник "апаш"! Но с другой стороны, мало ли чего можно ждать от человека, совершающего такие странные поступки; Сыч не скрывал недоумения от потрясшего поселок "взятия" Лилы Виктором. Романтизм первых дней улегся, усталый. Вспомнились и другие странности Викторова поведения и его больная рука с неразвитыми пальцами. Связно отвечать Сычу друг не смог по многим причинам – что и перечислять их, – но на обратном пути мечты, пришедшие на смену самообвинению и саможалению, одолели его пивноцветную голову.
Если бы после Лилиного изъятия инспекторшей взять да поехать в экспедицию, тем более что Элька точно не поедет, ей нельзя уже, рожать скоро. Съездить месяца на два. А в это время – если бы – потерялась часть справок, они теряются иногда на переходах от инстанции к инстанции. Оформлять их заново можно не спеша… Справки можно потерять и дома… Справки можно просто не оформлять – плохая мысль. Нет, мысль хорошая, но для окружающих… Окружающим покажется плохой. Дальше: можно Лилу из детдома не забирать. Смелая такая мысль, безрассудная. Волевой суровый мужчина так бы и сделал. Возможно. А если бы Лила не появилась, ее и забирать не пришлось бы. Точно. Или если бы не выменял в свое время себе отдельную квартиру, жил бы в общежитии, а в общежитие подкидыша не пропишут. Нет, плохая мысль, со всех сторон плохая, в общежитии еще хуже, чем с Лилой. Если бы не подружился с Сычом – и то, какой с него прок? – не встретил их тогда вместе с Лилой. Но лучше-то всего, лучше всего, если бы Лила вовсе не появлялась – это он уже думал? Или хотя бы заболела… Насмерть, – Виктор испуганно дернулся, услышав посторонний звук около себя, неужели он говорил вслух? Нет, все тихо. Если бы тогда, когда девчонка ушла от него, подслушав его мысли, он не пожалел ее и не захотел вернуть обратно, она бы не возникла из пустоты за дверью. А в самом деле, зачем она здесь возникла? Никакого смысла в этом, и пользы никому никакой. Вот самая верная мысль. И хорошая. Лила не должна появляться – была – месяц назад, уже месяц прошел? В конце концов, он мог бы завести собаку. Нет, лучше никого не заводить, спать на кушетке, и лампа над головой. И Лилы бы не было. Он даже слегка протрезвел. А послезавтра, хуже, если на той неделе, приедет инспекторша за Лилой, может, хватит сил решиться и пойти на попятную? Но как быть на работе, материальную помощь уже получил. Соседка припрется. Ах, если бы Лилы не было.
Лилы не было. Навсегда, он сразу понял. Комната с комаром на потолке выглядела чистой и терпеливой. Стаканы симметрично стояли у мойки. Один слева, другой справа. Вымытая посуда в сушилке, рядком. Лампа горит у изголовья, над креслом. Дверь входная заперта, значит, никто не выходил – открыл своим ключом, машинально, точно помнит. И воздух, такой просторный воздух в комнате, легкий, прохладный. Его воздух.
Сны в пустыне
Взрослые и дети иногда вовсе не говорят друг другу правды. При этом не считают себя лжецами, а напротив, полагают, что поступают абсолютно честно.
Если Сережа разбивает кофейную чашку из любимого маминого сервиза (а разбить чашку очень легко, стоит только резко дернуть локтем, когда она стоит на самом краешке стола), он не лицемерит, утверждая, что сделал это не назло. Он хочет очень простых вещей: чтобы мама поняла, как она не права, что без конца болтает по телефону со своим дядей Леней и что перестала обращать внимание на Сережу, то есть разлюбила его. А ведь теперь, когда умер папа, у мамы остался только один мужчина – Сережа, тетя Люся так и говорила, Сережа слышал из соседней комнаты. Тетя Люся врач, она в таких вопросах разбирается. А то, что он не признается, что сам поставил чашку ближе к краю, так это не ложь, а умолчание.
Если Луиза кричит на сына: "Я тебя кормлю, учу, и никто мне не помогает. А ты назло бьешь чашки и портишь дорогие вещи!" – она на самом деле имеет в виду: "Как ты на меня не похож! Это весьма печально. Но еще хуже, что я не знаю, что делать с тобой, как вернуть того послушного мальчика, каким ты был еще полгода назад". И конечно, она умалчивает о предложении своего нового друга Лени поехать втроем с Сережей в деревню к знакомым. Потому что там предполагается посещение русской бани, тоже втроем, а Луиза не до конца уверена, что это следует делать, хотя и соглашается с новым другом Леней, что то, что на Западе принято за норму, у нас представляется диким в силу общей отсталости и пуританского воспитания. Но ее-то никак не зачислишь в пуританки, не поэтому покойный муж искал приключений на стороне. Но мужа полгода как нет, и, стало быть, ревности нет тоже.
