Ариадна Борисова - С праздником! Валентинов день (сборник)
Он недоумевал: каких результатов? Разве при такой хвори чего-то ждут? Томясь неизвестностью, слонялся в опустевшем доме без дела, бездумно пялился в телевизор. Брился у шкафного зеркала, с отвращением разглядывая в нём широкоплечего, дюжего мужика, не властного поделиться со слабой женщиной даже малой частицей здоровья.
Каждый раз перед больничной палатой Василий Игнатьевич «репетировал» лицо, а входил – и сердце стискивало холодом: чудилось, что жена тает, что внутренний монстр успел сожрать новую порцию её тщедушного тела. Аделя улыбалась, пыталась шутить, но слова произносила с трудом, и, прощаясь до следующего посещения, Василий Игнатьевич с бодрым спокойствием кивал ей из последних лицедейских сил.
Женщина оказалась лучшей актрисой, чем он.
Тихонький ехал домой на автобусе и видел улыбку жены в штрихах заката, начерканных между кронами елей. Нехороший получился с Аделей разговор.
– Плохо, что ты уволился, – упрекнула Аделя.
– Ничего, восстановлюсь. Вот поправишься, и потолкуем.
Она неопределённо усмехнулась:
– Я просилась домой, Вася. Врачи считают, что я не выдержу транспортировки. Серьги в комоде возьмёшь, в верхнем ящике лежат. В коробочке.
– Которые мама на свадьбу подарила?.. – Он решил, что Аделя бредит.
– Да. Продашь.
– Зачем?
Она помолчала, отдыхая.
– Деньги же будут нужны. – В хрипловатом голосе мелькнула странная, как будто жалостливая нотка.
– Зачем? – повторил Василий Игнатьевич беспомощно.
– Один не оставайся. Холодно одному.
– Куплю обогреватель, – буркнул он и, обескураженный этим неловким подобием шутки, суетливо подоткнул свесившееся одеяло. – По нашей улице газ собираются вести…
Жена улыбнулась, смежив веки:
– Хорошо.
– … так что на будущий год нам будет тепло и без печки.
– Поздно, Вася. Иди.
У двери он оглянулся.
Аделя больше обычного напомнила ему птенца. Тёмная обводка вокруг глаз углубилась, нос заострился, как клювик, и лишь половинчатая улыбка была её, Адели, хотя вместо ямочки на левой щеке утвердилась продолговатая тень.
В окне автобуса мимо Василия Игнатьевича катился темнеющий мир. Скрылся околыш заката, туман окутал робко мигнувшие звёзды, и, наливаясь мраком, хозяйски окрепли зимние сумерки. Мир сужался и гас, истончалась кривенькая, ущербная подковка месяца, пока не исчезла совсем.
Звонок телефона раздался, когда Василий Игнатьевич зашёл в дом. Он уже знал, что услышит. Давеча жена сказала «поздно» не о времени дня. Она сказала об операции.
…Не зря упрекнула Аделя: на рабочее место нашёлся другой тракторист. Василий Игнатьевич скучал по привычному труду, по товарищам и тосковал по жене. Стал почему-то мерзнуть ночью под двумя одеялами и, чего с детства не бывало, простыл. Всерьёз начал подумывать о покупке обогревателя, но поскупился: ещё сороковины справлять.
Денис приехал на поминки с полным багажником продовольствия и сунул в карман Василия Игнатьевича пачку денег. На конфузливые попытки отказа ответил:
– С безработицей борешься, объявил голодную забастовку? Подвернётся место – понемногу вернёшь. А пока, дядь Вась, просьба у меня к тебе: попросили найти вязальщика сетей. Сумеешь смастачить бредень вроде старого дедовского?
– Из конского волоса? – удивился Василий Игнатьевич. – Попробую, если волос достанешь. Может, не забыл дедушкину науку. Но ведь продаются всякие сети по новым технологиям, и рыбнадзор запрещает бреднями воду цедить.
– Заказчик – коллекционер, на стенку бредень повесит, – успокоил племянник, – а вздумает порыбачить – лицензию возьмёт.
Жёсткий, резучий на ощупь волос ссучивался в четверную нить трудно, натирал и жёг ладони до ссадин. Пальцы неловкие, заскорузлые – Василий Игнатьевич еле приспособился связывать узелки Аделиным крючком для плетения кружев. С умением пришла скорость, росла ажурная снасть. Василий Игнатьевич как-то незаметно даже запел от радости и пел почти всё время, пока работал над сетью, изредка поглядывая на бормочущий о чём-то телевизор…
К весне бредень был готов. Загадочный покупатель отвалил через Дениса за работу так щедро, что Василий Игнатьевич застеснялся взять.
– Дядь Вась, ты что! – воскликнул Денис, любуясь мягко струящимся в пальцах сетным полотном. – Это же супер и эксклюзив, этим бреднем только и делать, что перед иностранцами хвастаться!
Убедил. Василий Игнатьевич отдал племяннику долг и запасся патронами на несколько лет вперёд.
Весна – первая без Адели – пришла бурная, яркая, леса зазвенели от птичьих голосов. Денис с друзьями, конечно, не пропустили весеннюю охоту, и Василий Игнатьевич бродил с ними по водным угодьям. Приятели богато добыли чирков, шилохвостей и крякв, хвастали друг перед другом величиной селезней. Никто не ожидал, что не повезёт только самому опытному охотнику. Наставнику, можно сказать. Мазал и мазал он из своего «ижонка» – ни одного попадания. От расстройства даже перепил водки с удачливыми гостями к вечеру последнего дня.
Лёгкая дальнозоркость не мешала Василию Игнатьевичу в прицеле. Осмотрел ружьё. На внутренних каналах ни царапинки, ни шероховатости. Утешил себя – ладно, чего там, бывает «непруха», как Денис сказал… да и суп не наваристый из птицы, исхудалой от перелёта… осенью жирных набью. В День поминовения, прихватив оставшийся от гостей кусок пиццы, полбутылки красного, пошёл на погост проведать своих. Долго сидел на лавочке возле могилы жены. Светлая Аделя смотрела на мужа сквозь стекло фотографии нежно, кротко, – сущий птенец… Василий Игнатьевич не был особо суеверным, но тут в мысли торкнулось: не ты ли, жена, мужнину руку в выстрелах отводила, жалея ещё не выведенных птенцов?! Неверующий, перекрестился и вытер кепкой выступивший на висках пот. Вот же ерунда какая в башку стукнула, прости Господи. Аделя, прости.
Удручённый запоздалым сожалением, что за всю такую хорошую жизнь с женой не сказал ей, как сильно он её любит… любил, Василий Игнатьевич незаметно доел пиццу и прикончил вино. Шёл домой, опустив голову, рассеянным кивком отвечая на приветствия, и едва не столкнулся на тропинке лоб в лоб с шагающей навстречу женщиной. Поднял глаза – незнакомая, в приличных годах. Пухлые щёки женщины помогли вспомнить – ба, Зоя Савушкина! Она же Ванштейн.
– О-о, Василий! – обрадовалась Зоя. – А я-то издалека увидела бравого молодца и думаю: на Тихонького похож. Но Тихонький, думаю, давно не молодой, неужели так хорошо сохранился? Оказывается, точно – ты! Времени сколько пролетело, теперь, гляжу, постарел на лицо, но для своих лет ты просто красавец! Не соврала Клава. – И говорливая Зоя захихикала, прикрыв рот, тронутый помадой, со щербинкой в передних зубах.
Обойти Зою молча было неудобно. Потоптавшись, Василий Игнатьевич ляпнул:
– А я тебя сперва не узнал, – и неловко попытался загладить оплошность: – Ты тоже… хорошо выглядишь.
Зоя принюхалась:
– На могилках был?
– Ага, – задышал он в сторону.
– И я маму навестила, – пригорюнилась Зоя. – Сейчас к брату иду, он в другой стороне похоронен. Клава там.
– А-а.
Вот и весь разговор, а вечером Зоя с Клавдией заявились вдруг к Василию Игнатьевичу поддатые, с бутылкой «Путинки» и пакетом пирожков.
– Мы подумали, ты тут один-одинёшенек поминаешь, и мы одни, – встала у порога Зоя. – Решили к тебе в гости нагрянуть. Не прогонишь?
– Заходите, – вздохнул он. Не прогонять же, в самом деле.
А посидели душевно. Ни слова о прошлой обиде, о молодых выкрутасах Василия Игнатьевича. Гостьи с теплом вспоминали о родителях и школьных учителях, Зоя вытирала платочком раскрасневшиеся щёки. Клавдия очень искренне поплакала о муже, рассказывая, какой покладистый и работящий он был у неё человек. Выпили за помин Адели.
Василию Игнатьевичу понравилось, что оделись женщины, прилично случаю, в тёмные кофты и юбки, и давно не ел он таких вкусных мясных пирожков. Только коробило обращение к нему Клавдии «Вася, Вася» вместо давно привычного полного имени. Пусть когда-то собирались пожениться и целовались бессчётное количество раз, всё равно не должна была она так интимно его называть. Был Вася, да сплыл…
В конце застолья недобро царапнула фраза: «Бедновато, Вася, живёшь». Он сделал вид, будто не расслышал, и уловил рыскнувший по комнате взгляд бывшей подруги. Размягчённые водкой, разнеженные воспоминаниями глаза её стали жёсткими, задержавшись на не убранных с комода Аделиных безделушках. Василий Игнатьевич быстро отвернулся, чтобы ненароком не прочесть в этих глазах что-нибудь совсем неприятное. После ухода нежданных гостий перебрал собственные слова в разговоре – не брякнул ли чего лишнего, ведь опять полетит какая-нибудь молва по деревне… И отругал себя за дурные думы о женщинах, пришедших к нему с хорошим расположением, – кто он такой, чтоб их осуждать? Пожалел обеих: одна – вдова, вторая – соломенная…
