Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда
Я протираю кружок чуть выше глаз, оттуда спускаюсь к носу и в конце мой двойник выглядывает из аккуратного окошка, похожего на дырку в стене. Ничуть не повзрослевший. Та же рожа четырнадцатилетнего, с которой меня, надо полагать, похоронят. Я вымазываю себе ниши для ушей и освобождаю их из-под волос, чтобы они лучше отразились. Двойник превращается в Микки-Мауса. В зловещего Микки-Мауса. Я вдруг с ужасом понимаю, что постарел. В зеркале я тот же, что и пять лет назад, но вот внутри чего-то не хватает. И это заметно. Куда-то подевалась привычная наглость. И ведь, если вдуматься, я бог знает сколько времени не затевал ничего интересного. Не устраивал людям холеру. Давным-давно уже никто меня не бил.
– Эге, – говорю я двойнику, – ты что, взрослеешь? Не вздумай, а то я с тобой больше не дружу.
У отраженного Табаки глаза круглеют. Испугался. Или издевается.
– Друбби, хамара, скуй! – шепчу я. – Сттрокат премчадрр. Что написано на их рожах? Там написано: «Выпуск близко! Грядет вселенский швах! Готовьте гробы!» А у тебя? У тебя то же самое. Ты вообще кто, на самом-то деле?
Он моргает. В смысле что – а кто я?
– Ты – Ужас, Подкрадывающийся в Ночи! Ты – Хищник, жующий потрох врага! Ты – Стрелок по Мишени! Ты – Чума и Погибель!..
На двойника все это не очень действует. То есть он послушно перекашивается и принимает еще более зловещий вид, но все равно видно, какой он на самом деле маленький и трухлявый.
– Жаль, что у меня нет при себе гири, да, очень жаль, и нечего мне тут таращиться!
Я вытаскиваю из-за уха фломастер и рисую на зеркале зубастую улыбку. Щетинистую, как расческа. И быстро откатываюсь назад, чтобы не увидеть, как двойник выпрыгнет из нее. Он и не успевает.
Я еду, думая о том, сколько же я всего не успел в жизни.
Я не научился играть на флейте и показывать карточные фокусы. И делать перечный коктейль. Я ни разу не был на крыше, не посидел там ни на какой трубе и ничего в эту трубу не бросил громыхающего. Я не влезал на дворовый дуб. Я не нашел ласточкино гнездо и не съел его. И не запустил самого большого и пугающего воздушного змея ранним утром перед Фазаньими окнами. Я даже до сих пор не прочел послание из давних времен, сложив все ничьи предметы, сколько их было в Доме.
Отягощенный такими мыслями, вкатываюсь в Кофейник, надев предварительно очки.
Пара Крыс, тройка Псов и в дальнем углу – Русалка с Рыжей. У них на столе три чашки, значит, кого-то ждут, а этого кого-то нет, так что вполне можно представить, что ждали они меня. Я рулю к ним, говорю: «Спасибо-спасибо», – и забираю чашку.
Кофе с молоком. Значит, ожидался Лорд, а не Сфинкс. Сдвигаю очки на лоб и пью. Никогда не удается проделать это без чавканья, даже в присутствии девушек.
– Табаки, ты подрался с кем-то? – спрашивает Рыжая, внимательно в меня всматриваясь.
– Зверски подрался, Даже вспомнить страшно. Скажу только, что у него появилась вторая улыбка, это все, что я могу вам рассказать, не вдаваясь в гнусные подробности.
Они переглядываются. Рыжая в рубашке с огурцами, которую я откопал для нее в позапрошлый меняльный вторник, Русалка в сером жилете, в прорезях которого все еще вопросительные знаки. Двадцать «почему», пугающе соответствующих обстановке и общему настрою.
– Бедняга, – говорит Русалка, подразумевая пострадавшего.
Тепло так говорит.
– Действительно, – умиляюсь я. – Бедный он, бедный, разнесчастный, пыльный…
– Это, наверное, про Перекресточный фикус, – предполагает Рыжая.
– Или про твоего медведя! – ахает Русалка.
Рыжая ощупывает рюкзак, висящий у нее за спиной на спинке стула.
– Медведь со мной. И вовсе он не пыльный, если уж на то пошло. Просто старенький.
Смотрю на окна. Кажется мне или действительно солнце ушло? В Кофейнике всегда зашторено, и потом, уже вечер, но все равно кажется, что погода меняется.
– Давай-давай, – шепчу я под нос. – Нагони тучек, пролейся дождем, напои деревья, искупай ворон…
– Колдует, – с уважением замечает Русалка. – Я тоже хочу уметь так. Вызывать грозу.
– Месяц уже всем Домом вызывают, – фыркает Рыжая. – Если бы хоть кто-то из них это умел, нас бы давно затопило по самую крышу.
– А где вы, между прочим, пропадаете? В спальне тоска и безлюдье. Все, чуть что – засыпают. Поговорить не с кем. Горбач на дубе, Лэри на первом, а теперь еще вы исчезли куда-то, – я вытираю подбородок и нос и размазываю пальцем кофейную лужицу по пластиковой салфетке. – Скучно.
– Спица шьет себе свадебное платье, – ошарашивает меня Русалка. – У нас в комнате, чтобы никто не видел. Они с Лэри решили пожениться, как только… когда смогут, в общем. Мне придется обшить его белым бисером, представь. Почти целиком.
– Лэри? – ужасаюсь я.
Рыжая хрюкает и, захлебнувшись кофе, громко стучит ногами под столом.
– Да нет же, платье, конечно. Она хочет, чтобы все было как у людей.
Представив Лэри у алтаря, в кожаном прикиде, подцепляющего отрощенным на мизинце ногтем обручальное кольцо, я чуть не падаю в обморок.
– Тьфу, какая гадость! Мещанство и мелкое «каколюдство», иначе не назовешь. Но я все же дам им свое благословение. И свадебный подарок. Прекрасно иллюстрированное издание «Кама Сутры».
Мне вдруг становится ужасно грустно. Мало было Македонского с его осознанием своей сущности, теперь еще Лэри собирается жениться. Я понимаю, что надо бы выпить что-нибудь покрепче кофе и утопить в этом чем-то свою скорбь о происходящем, но Кофейник на то и Кофейник, что здесь не раздобудешь ничего успокаивающего нервы. Вдруг вспоминаю, что Рыжая всегда имеет при себе фляжку и говорю:
– Надо бы выпить по этому поводу. Не каждый день Лэри готовится совершить такой ответственный шаг.
– Он вовсе не сегодня это решил, – сопротивляется Рыжая, но я смотрю на нее с укором:
– Ты что, жадничаешь?
Мне оскорбленно вручается фляжка. Я отливаю из нее в чашку из-под кофе. Как я и подозревал, это «Погибель», лично мною изобретенный экстракт для поднятия тонуса. Конечно, вряд ли я что-то почувствую, употребив такую порцию, как та, что мне удалось урвать, но лучше маленькое что-то, чем вообще ничего. Я поднимаю чашку и, к собственному удивлению, говорю срывающимся от переживаний голосом:
– Друзья! Время, наш главный и основной враг, беспощадно. Годы летят и берут свое. Старики старятся, дети растут. Дракончики покидают материнскую скорлупу и устремляют туманные взоры в небеса! Недалекие Логи вступают в брак, не думая о последствиях! Милые мальчики превращаются в брюзгливых и злопамятных юношей со склонностью к стукачеству! Собственные отражения плюют на наши седины!
– Ух ты, – изумляется Рыжая, – а ведь он еще даже не отхлебнул.
Рука Лорда ложится на мое плечо, а его костыль со звоном стукает о Мустанговы гирьки для утяжеления.
– Это он от моего кофе. Воровские натуры всегда пьянеют, поимев чужое.
– Ну не до такой же степени!
– Дряхлые кости ломит от близости могилы, – не успокаиваюсь я. – Гордые прежде мужи позволяют всякой мелюзге безнаказанно топтать свое самолюбие. От всего этого больно и страшно, друзья мои! Как и от сознания собственного неучастия во всех этих процессах… «Но лишь один Шакал не растет, и не женится он никогда! Проводит друзей, одного за другим, и тихо уйдет в никуда!»
Меня похлопывают с трех сторон, Рыжая баюкает мою зареванную голову, приговаривая:
– Ну, Табаки, ну что ты так, не плачь!
Лорд говорит:
– Да не утешайте вы его, а то он никогда не успокоится.
А за соседним столом Викинг вырывает у Гибрида бритву, на что Гибрид кричит сквозь слезы:
– Нет, нет! Пустите меня! Он прав во всем. Во всем!..
Одним словом, кавардак еще тот, но мое время застыло и сжалось в комочек. В хитрый и коварный комок, который, пока одна моя часть изображает скорбь, незаметно осязает сквозь тонкую ткань майки два теплых бугорка, так пугающе близко расположившихся. Твердых и одновременно мягких. И если скорбящий человек судорожно вздыхает, всхлипывая, никто ведь не подумает, что он изо всех сил во что-то внюхивается. У меня, может, никогда в жизни больше не будет возможности понюхать девушку вот так, в непосредственном контакте, и до слез жаль, что я забил себе нос соплями, но с другой стороны, не будь соплей, она не стала бы прижимать меня к груди.
Но что-то я, наверное, все же сделал не так, потому что Рыжая вдруг резко отстраняется, глядя на меня сверху с таким удивлением, будто я ее укусил. И краснеет, просто ужасно, как краснеют все рыжие, когда так и ждешь, что вот сейчас они загорятся. Я, наверное, краснею тоже. Рыжая прищуривается. Я закрываю глаза в ожидании заслуженной пощечины. Успев заметить, что наша пантомима не ускользнула от Лорда и совершенно ускользнула от расстроенной Русалки.
Пощечины все нет и нет. Даже обидно. Жалеет она меня, что ли? Открываю глаза. Рыжая уплыла куда-то в далекие от Кофейника места. Задумчиво теребит влажную рубашку и смотрит хоть и на меня, но на самом деле меня не видит. Русалка сует мне платок.
