Людмила Улицкая - Лестница Якова
Кто-то один из них на уроке Зак. Божьего отвечает очень уверено: Моисей родился в корзине!
ОТДЕЛЬНЫЙ ЛИСТ
Милая детвора! Ваши письма мне доставляют огромное удовольствие. Поэтому пишите, пишите мне. Мне про все интересно знать. И про Иоанна Грозного, и про марки, и про новый карандаш.
Вчера гулял в лесу и очень, очень жалел, что вас нет со мной. Лес очень густой, еловый… Тихо, никого нет. Снег очень глубокий. Дорога в лесу очень узкая. Когда повстречался воз – я отошел на шаг в сторону и провалился в снег выше колена. Вот как глубоко. Теперь все засыпано снегом. А река Ай и река Тесьма похожи на большую снежную равнину.
МОСКВА – ЗЛАТОУСТ
МАРИЯ – ЯКОВУ
20 ноября 1912
ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА
У меня три почтовых расписки: Златоуст… Послано три письма – 8-го, 10-го и 16-го. Открыток даже не помню сколько отправила. Ничего не понимаю. Если письма пропали – заявлю куда следует. Черт знает что! Вот уж совершенно нелепые неприятности. Я злюсь.
ЗЛАТОУСТ – МОСКВА
ЯКОВ – МАРИИ
20 ноября 1912
Милая Маруся! Открытка пришла! Я думал, что не получу твоих писем никогда… Мне много лучше думать, что почта плоха, чем другое. А что в голову приходило, даже и не буду тебе писать. И сам, написав три письма и не получив ответа, уже уверился в том, что мне приснилась Мария, всех Марий Мария, и прогулки наши летние по Киеву, и еще наш тайный Люстдорф, и жена мне только привиделась, и поездка в Москву, которой я почти и не разглядел, все в тени Марии, вроде галлюцинации или другого психического заболевания. И знакомство с моей семьей – как я тревожился, что они тебе не понравятся, а ты им… Только за детвору нашу я не тревожился, знал, что они-то тебя полюбят, – и все это как театр теней. Было ли? Смотрю на твою открыточку, она доказательство того, что ты есть. Что ты пишешь, что злишься, и значит, ты есть! Злюсь – ergo sum! Ах, латыни меня не учили, а словаря здесь во всей округе не найдешь! И я уже три недели настраиваю себя, что вот, жизнь здесь интересна, что я должен вникнуть в нее, вырасти на этой странной службе, словом, принять все как дары жизни, также и то, что ты сверкнула в этой жизни и пролетела как звезде и полагается дальше…
ЗЛАТОУСТ – КИЕВ
ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ
6 декабря 1912
…Сегодня праздник. Николай Угодник. Тезоименитство Государя. Хотите, милые, я опишу, как казарма проводит праздничный день? Полное безделье. Учат уставы, гимнастику, одновременно играет пять гармошек и все врут. В первом взводе поют песни.
…Вот солдат спит. К нему подходят унтер и несколько солдат. Унтер делает из пояса кадильницу, машет над спящим и начинает запевать:
– Помяни, Господи, душу усопшего раба такого-то!
Хор подхватывает: Господи, помилуй!
Поют стройно. Один раскрывает военно-полевой устав и читает нараспев, как Евангелие.
Кончается тем, что “усопший” вскакивает и начинает гоняться за священником и за певчими. Идет веселая потасовка, переходящая в войну. Воюет взвод против взвода. Знаменем служит сам взводный. Захватили его в плен. Он кричит из другой комнаты:
– Ребята, спасайте, “на уру” идите!
Ребята “идут на уру” (кричат “ура”) и спасают свое “знамя”. Право, довольно весело!
…Идет ко мне депутация:
– Господин вольноопределяющийся, как мы вот промеж собою заспорили. Сколько стоит хлыстик с заячь ей ногой?
…Доживаю в команде свои последние дни. Мундир уже готов. Шьют шинель.
В воскресенье, вероятно, уже уеду на свой завод. Моя 12 рота стоит не в Златоусте, а в 8 ч. езды от него. Катав-Ивановский завод. Там гораздо лучше, чем в команде. Начальства совсем мало. Времени свободного гораздо больше.
КАТАВ-ИВАНОВСКИЙ ЗАВОД – КИЕВ
ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ
9 декабря 1912
Уже в Катаве! Как мне предсказывали, здесь гораздо лучше. Кажется, что будет прекрасно.
Начальник учебной команды перед дорогой внимательно расспросил, что я намерен в Катаве делать, где обедать. Этого я сам боялся. Здесь в Катаве глухая деревня, ничего достать нельзя…
– Вот что, Осецкий, передайте вы ротному командиру 12 роты от меня лично поклон и спросите, позволит ли у него самого обедать.
– Конечно, благодарю.
Здесь ротный выслушал, обещал жену спросить. Но сегодня заявил, что ему как ротному командиру неудобно принимать деньги от рядовых. Поэтому он рекомендует обедать у одного из офицеров. Принял меня “на кормление” прапорщик Бирюков. Сегодня я уже первый раз и обедал. Сейчас иду ужинать туда. Бирюков (это офицер) с женой – милые люди, очень любезно принимают. Вообще здешним начальством я доволен.
Да! Вот еще детали: начальник команды велел ехать в солдатской форме. На пересадочной станции (ждали 17 часов! Воинский поезд!) я переоделся в свою. Решив, что так удобнее явиться. К Бирюкову ходил обедать в студенческом, а сейчас я уже в воинском мундире.
Довольно хорошо пошито. В талию. Пояс охватывает. Красный кант, два ряда пуговиц, винтовка № 152525 личный № 83, 2 взвод, рядовой из вольноопределяющихся Яков Осецкий! Картинка!
…Мож. б., интересуетесь, где я пишу это письмо? В ротной канцелярии пишу. У стола сидит “Господин подпрапорщик”, читает приказы по полку. На столе горит 20˝ лампа. Горит ярко, хорошо. Лежат на столе бумаги, кот. я только что окончил составлять. Именной список нижним чинам, состоящим на довольствии в 12 роте 196 пех. Инсарск. полка на 1 декабря 1912 года. Я пишу вам на казенной бумаге. По моему расчету за эту кражу полагается года 2 дисциплин. батальона, но мне лень идти к корзине за бумагой. Вот видите? А потому не стесняйтесь и пишите все, все!
Пиши, папа, пиши, мама, пишите, братики-сестрички, а то забуду вас!
…Узнал только что, у нас в Казанском округе задержан уходящий запас. Они уже два лишних месяца прослужили. Жалко их очень. Трехлетнюю службу они легче несли, чем эти месяцы. В случае войны нас, верно, пошлют во внутренние губерн. на охрану. Хотя, в случае русско-китайской войны, мы тотчас же выедем. Только я не верю в войну. Не дойдет до этого.
МОСКВА – ЗЛАТОУСТ
МАРИЯ – ЯКОВУ
15 декабря 1912
Можно прийти в отчаяние… Хоть бейся головой об стену. Ведь уже 5 писем послано! Два заказных и одно простое. Заказные посланы: 1 декабря, другое – 8-го. Значит, 5-го Вы должны были получить. Черт знает что! О письме от 13-го завтра же наведу справки.
Кк это глупо и досадно: пишешь, пишешь… и все это где-то в пространстве. Не пропаду ли и я где-нибудь по дороге?.. Скоро уже ехать. Через 2 месяца и 15 дней. Пролетит – и не заметишь.
Настроение тоскливое – главным образом из-за почты. На Рождество приедет ко мне Миша. Миша стал теперь настоящим bon-vivante, франт и светский человек! Марк, вероятно, соберет нас на Новый год. Он, кажется, переедет в Ригу после Нового года. Мы с ним никогда не были так близки, как с Мишей. Но будет его недоставать. Кк у Вас обстоит с музыкой? Наверное, у кого-нибудь есть пианино. Разузнайте. Неужели Вы все время ни разу не играли?
КАТАВ-ИВАНОВСКИЙ ЗАВОД – МОСКВА
ЯКОВ – МАРУСЕ
20 декабря 1912
…музыка мне снится. Сегодня под утро Второй концерт Чайковского приснился. От первой до последней ноты. Но я его и правда хорошо знаю. Но Первый больше люблю. А во сне как будто даже было больше в него вложено, чем я знаю. Более выпуклый и более богатый. По музыке тоскую. Зашел в церковь. Поют нестерпимо фальшиво. Помнишь, как твой нелепый приятель Ваня Белоусов затащил нас в Благовещенскую церковь? Какое пение! Дух захватывает. Какая была красота!
…Мысль о твоем приезде я от себя отгоняю. Не позволяю себе на это надеяться, а то мысли мои уходят в грезы, а это в моем положении слишком большая роскошь. Сразу возникают губы твои с таким детским выражением, руки с милой косточкой на запястье, голубые веночки на белой коже… Нет, увольте! Перевожу взор на шершавую грубость здешнего существования! От такого контраста можно лопнуть, как холодный стакан от кипятка.
Все, все, целую тебя официальным поцелуем, в белый пробор на головке, и в шею, сзади, где волосы начинают расти… невозможно… и всю, и всю… Люстдорф…
21 декабря 1912
Ах, Марита! Не могу молчать! В роте готовится к празднику спектакль. Настоящий солдатский спектакль, где мужские и женские роли исполняются усатыми здоровенными солдатюгами. Меня попросили суфлировать. Если б вы видели это нелепые фигуры, не знающие, куда деть руки, ноги. Сперва они весь акт стояли во фронт, не шевелясь ни на волос, когда же фельдфебель приказал побольше движения, они принялись без толку бегать по снегу, самым неуместным образом размахивая руками.
Смеху, смеху сколько с ними! И только мне одному смешно. Никто из окружающих не видит ничего комичного. Ну и народ!
